Мы, люди, существа злобные и завистливые. И ещё лысые - что-то вяло растет по ленинским местам, и на этом всё. Роскошной шерсти нам не видать, как своих ушей.
Вот потому Фусеньку и обидели. По злобе и зависти. Не могли вынести ее неземной красоты и небольшого мусорного склада, который она себе организовала в шерсти.
Где-то в глубине души Фуся - растаманка. Молится Джа и отращивает длинные, вонючие сосули, в которых удобно прятать жеваный корм и тараканьи трупики. А если долго не заглядывать под хвост, то там начинает мелодично звенеть при ходьбе. Ей нравится.
Мыться она не любит. Во-первых, грязно, а во-вторых, шерсть в рот лезет. Да и вообще это какая-то дурость:
- П-попробуй с-свою с-с-старую ушанку облиз-зать. Нравится? А я п-почему д-должна м-мусолить г-грязную шшшкуру? Н-ну и что, что это м-моя ш-шкура?
Моня в шоке от ее бодипозитивных убеждений. Иногда ей удается Фуську поймать, скрутить и вылизать - потом она долго блюёт шерстью. Но чаще наше чучелко успешно прячется в поддиванье, где собирает дополнительную пыль.
Чувствует Фуся себя при этом угнетаемым меньшинством и стойким борцом с лукизмом.
- Г-главное - внутри! - гордо заявляет она.
- Внутри у тебя вообще п@&$ец, - резонно возражает Муся, - я видела. Ты недозакопала.
В нашем доме политическим активистом быть можно. Но недолго. Поэтому я, как приехала домой, сразу позвонила Кате, упаковала эту борцуху за права в переноску и повезла на стрижку.
Она честно сопротивлялась. Ныла тоненьким голосом и сучила ножками, но от Кати непостриженным ещё никто не уходил - я и сама стараюсь не зевать.
Теперь сидит на кровати, думает, что лучше: смертельно обидеться и уйти в поддиванье или начать бороться за права красивых? А то навязывают этот свой бодипозитив - будь естественной, ходи лахудрой...