К несомненным достоинствам романа можно отнести тот факт, что от первой страницы до последней с нами не расстается, меняясь на наших глазах, молодой Арвид Фальк. Усилиями этого персонажа повествованию придается некая структура, связность и последовательность. В укреплении связности и структуры наряду с ним участвуют и его многочисленные друзья, приятели и просто знакомые; некоторые из них появляются более или менее регулярно и имеют, соответственно, какое-то лицо и какое-то влияние на описываемые события или на главного героя; но есть и такие, например, актер Фаландер, обаятельный и порядочный человек, появление которых на страницах романа ничем не обусловлено, равно как и исчезновение с оных страниц; роль их остается темной для читателя.
Возможно, автор располагал с течением времени развить повествование, и предусмотрительно вплел в живую ткань текста резервные сюжетные нити, которые, однако, не получили развития и как бы повисли в воздухе, как повисает иной раз не известно откуда взявшаяся нитка на манжете почти новой рубашки; и такую нитку следует немедленно и аккуратно остричь ножницами, похищенными из маникюрного набора жены, благо он, набор, всегда при ней; а отнюдь не тянуть нитку за кончик в тщетной надежде на благополучный исход – так можно нанести ущерб и самому рукаву. Как поступать в такой ситуации холостякам право не знаю. Может быть, жениться?
Есть и такие персонажи, например, кандидат медицины Борг, которые бесцеремонно отодвигают в сторону самого Арвида, и завладевают нашим вниманием в ущерб главному герою. Даже о его конформизме мы узнаем из письма Борга третьему лицу.
Есть в романе, на мой взгляд, не только «лишние» действующий лица, но и лишние главы. Например, глава десятая под названием «Газетное акционерное общество «Серый плащ», наполненная малопонятными для нас намеками на, видимо, хорошо знакомые автору события и лица того времени. Нам, к несчастью, мало что известно об общественной жизни Швеции второй половины девятнадцатого столетия. Сама ли Швеция в этом виновата, нерадивые ли переводчики, наше ли собственное невежество – Бог весть. Но и для развития главного героя, и вообще, для развития повествования, эта глава ничего не дает; она находится как бы в стороне от фарватера, как какой-нибудь поросший камышом островок, мимо которого проплывешь на байдарке или на надувном резиновом плоту и немедленно забудешь о нем, устремляясь вперед по воле волн.
Одна из лучших – глава тринадцатая под названием «Пути провидения». Заседание Правления благотворительного фонда «Детские ясли «Вифлеем», имеющего целью оказание вспомоществования бедным, а равно одиноким, многодетным матерям, запутавшимся в стесненных обстоятельствах (попавшим в сложную жизненную ситуацию, как ныне принято выражаться); волнующая встреча двух лучших подруг, Эжени и Эвелины, учредительниц фонда. Сколько сладкого, но, тем не менее, смертоносного яда выливают подруги друг на дружку! Прелесть! Опыт Эвелины побеждает молодость Эжени; первая скромно торжествует, последняя смущена и раздосадована и вынашивает планы мести. Жизнь обеих наполняется смыслом.
А все ведь от праздности, от безделья!
Есть удивительно удачные места и оригинальные авторские умозаключения. Вот несколько примеров.
«У него (у Карла-Николауса Фалька – старшего брата Арвида, только что нахально облапошившего младшего брата с родительским наследством) вдруг возникла потребность поговорить о чем-нибудь другом, засыпать неприятную тему несколькими лопатами пустой болтовни».
«К несчастью, Фальк никогда не мог найти вовремя подходящий ответ, вот и сейчас он сообразил, что надо было сказать, лишь после того, как очутился на улице». Ах, как это знакомо!
«На его (Олле Монтануса) лице играет солнечная улыбка, и вообще у него такой блаженный вид, будто он хочет осчастливить весь мир, дав ему взаймы немного денег». Причина проста: он получил работу!
Надо сказать, что почти все приятели и друзья Арвида более или менее люмпенизированы и отлынивают от созидательного труда (может быть в этом истоки любви Арвида к пролетариям?). О трудоустройстве и, соответственно, о какой-то социализации они предпочитают мечтать, как о чем-то прекрасном, но недостижимом. Олле Монтанус – исключение, но и его счастье оказалось недолговечным. Разочаровавшись в жизни и расставшись с ней по собственной инициативе, он оставил своим друзьям декларацию, с лучшими местами которой я вас познакомлю. Вот, например. «Только бесполезное может быть по-настоящему прекрасным». Или вот. «…Знание искореняет заблуждения, поэтому люди образованные, как правило, не занимаются искусством». Или вот еще: «Правители всегда хотят того, чего не хочет народ».
Август Стриндберг без сомненья хороший портретист. Чтобы убедиться в этом, достаточно полюбоваться внешностью молодой и привлекательной актрисы Агнес на странице 214, или отвратительной и грубой мордой кандидата медицины Борга на странице 249, или забавной конституцией туловища господина Леви, приятеля Борга, на той же странице.
«Вокруг дома росли одуванчики, крапива и подорожник, верные спутники человека, терпящего нужду». Замечательно. Тонко, метко, кратко! Вот если бы и я мог так писать!
Рассуждение о названии.
Иной раз, как мне кажется, автор дает своему произведению первое пришедшее в голову название. Это или имя главного героя (героев), или какой-нибудь дом с привидениями (можно и с мезонином). За примерами далеко ходить не надо. Есть названия с подтекстом. Примеры сами отыщите. А есть названия вроде этого – «Красная комната». Совершенно лишенные содержания.
Между строк. Есть одноименный рассказ у Герберта Уэллса, но в том случае у названия имеется какая-то смысловая нагрузка, там красная комната символизирует безотчетный страх, переходящий в ужас, который охватывает всякого посетителя этой комнаты; очевидно, по мнению Уэллса, и не его одного – вспомним нашего Леонида Андреева, страх окрашен в красный цвет.
Но это не наш случай. Здесь красная комната – это просто красная комната, безо всякой мистики, одна из комнат в салоне г-на Берна, в которой собирались время от времени Фальк и его приятели. Салон задумывался его хозяином как культурно-исторический и литературно-музыкальный, но со временем все лишнее отпало от него и он превратился просто в место, где собирались холостяки, «удравшие из своих одиноких комнат и мансард в поисках света, тепла и человеческого существа, с которым можно было бы поговорить и отвести душу».
Пора сводить баланс.
Разнообразно, обильно, бессвязно и в целом хорошо пишет Стриндберг. Помимо естественной для человека, выбравшего себе такое ремесло, графомании, налицо и литературный талант. И публицистический.
Но не может Август Стриндберг по-настоящему ущекотать чувствительностью взыскующие читательские души. Не дано-с! Сухо! Далеко ему до наших отечественных творцов, подвизавшихся на этой же ниве во оны времена. Взять хоть, к примеру, повзрослевшего Антона Павловича Чехова, современника, кстати говоря, Августа. Выуживаем из его творческого наследия методом случайной выборки первый попавшийся рассказ, пусть это будет «Скрипка Ротшильда», читаем (или перечитываем), добираемся до последней строки и чувствуем, что в носу защипало. Тут впору и какому-нибудь босяку задуматься о смысле жизни. До таких высот Августу не подняться.
Он и не поднялся.