Разбирая архивы, попался мне этот рассказ, давно написанный моим другом, Ильей Шкода:
«Старик в электричке»
Субботнее утро. Под мелким октябрьским дождичком я пришел на платформу.
Длинную такую, мокрую, серую платформу с белой полосой по краю.
Мне нужно было в Москву по делам съездить. Ну, вот я и подорвался.
Дожидаясь электрички, я встал под пожелтевшим кленом и смотрел на осень. Капли воды, вяло падавшие из серого, ватного неба четко шлепали по широким листьям, что пластались в воздухе надо мной.
А передо мной, внизу, они разбивались об асфальт на много-много капелек поменьше.
А те, в свою очередь, описав блестящую дугу, тоже падали на асфальт и тоже разбивались, уже на брызги. И те тоже, также.
Я подумал, что эта цепочка размельчения может быть бесконечной, только так просто ее не отследишь. И так мои мысли скакали и дробились вместе с частицами воды.
От этого мыслеблудия меня оторвала тоже капля.
Только большая и очень холодная – она сорвалась с клена и метко угодила мне за воротник, прокатилась по спине.
Это вернуло меня к окружающей действительности...
А там уже до платформы докатился плотный, объемный звук громыхающего металла. За ним и электричка.
Когда она подошла, я шагнул в открывшийся створ прошипевших что-то дверей.
Вошел в вагон. Огляделся. Народу было мало – полупустой поезд.
Я прошел вперед мимо нескольких рядов сидений и сел напротив симпатичной девушки, что с умным, сосредоточенным видом глядела в глупый журнал с кроссвордами.
Вообще, многие так делают. Хотят быть замеченными за интеллектуальным занятием, вызывать интерес, но бессознательно, по привычке, прячут ото всех свои глаза.
И наплевать, что за полчаса пути будут вписаны в крупные клетки лишь несколько слов... Ну вот, сижу я, посматриваю на нее, скучаю. Минут 5 так проехали.
И тут краем глаза я заметил, что тут же, рядом с девушкой еще кто-то сидит.
Посмотрел – точно, сидит! Маленький такой, старый дедулька.
Просто удивительно, как я сразу его не заметил? Живой, вроде, человек из плоти и крови, а совсем его не заметно было.
Я стал присматриваться уже к нему, приглядываться так и эдак.
И скоро до меня дошло, что я не просто пялюсь на дедка, а как-то даже рассуждаю о нем про себя.
Забавно получалось. Я вынул из портфеля лист бумаги, ручку и стал писать.
В упор глядел на старикана и про него же писал. Знаете, как всякие там художники пальпируют глазами свою модель и пишут с нее, рисуют? Вот и я так писал, только словами.
«... Еду. Напротив меня сидит старик с палочкой. Он такой старый и дряхлый, что даже удивительно, как он вообще еще жив. Тоже ведь, куда-то там едет. Нафига?
Не сидится ж ему дома. Он сидит, аккуратненько сложив ручки на своей клюшке.
Пальцы у него вон какие – сплошь костяшки, обтянутые тонкой, бумажной кожей.
Толстые, пожелтевшие ногти.
Лицо определенно напоминает мумию – такие же ввалившиеся внутрь щеки, губы.
Кажется, что их что-то засасывает внутрь, какое-то скрытое внутри существо. Видать, раньше оно было способно пить, глотать, откусывать от окружающего мира, а теперь у этой тварюги уже нет сил тянуться во вне, и оно продлевает свою жизнь, медленно, но верно затягивая к себе все стариковское тело. Все, вместе с крупными дряблыми ушами, из которых вылазят длинные пучки бесцветных волос. С щетинистым кадыком, морщинами, старческими пятнами. Даже с мокрой шапкой из дохлого кролика и затертой одеждой. Да уж...
И еще этот запах. Такой липкий запах не удержанной мочи, хилого, вечно укутанного тела и пота. Вроде бы и не сильно пахнет, но такой аромат, будучи раз уловленным, уже не покидает твоих ноздрей, мерещится повсюду...
Вот же, блин, дожил! Сколько ж ему лет? Чего по свету катается – не понять...
У дедка этого очень характерное выражение лица – он смотрит на все с
такой отстраненной покорностью, с таким равнодушием, какое можно наблюдать на витринах у замороженных рыб. Больших и малых, да любых – у них всегда такое выражение в глазах.
Он смотрит в окошко через большие древние очки. Там все мелькает, сливается в сплошную грязно-желто-зеленую размазню. И на очках его все отражается и
мелькает. И на поверхности его мутных глаз тоже скачут блики и тени. Лишь сами его глаза не двигаются за пейзажем и в них не видать даже намека на работу мозга.
Ему, наверное, уже все равно – весь мир, как бесконечное кино на незнакомом языке – никакого смысла, сменяющиеся картинки. Весь он какой-то иллюзорный, невесомый, практически ненастоящий.
Похож на мираж или голограмму. Того и гляди, льющиеся в окно волны тусклого октябрьского света подхватят его и унесут прочь. Прямо как гуси-лебеди Ивашку – фить, и нету его... Или еще, чего доброго, расщепят его на частички, как в тех же дурацких японских мультиках... Хотя, нет.
Лучше, отчетливее всего мне представляется, как свет пройдет сквозь старичка
насквозь, уж больно он зазеркальный, словно уже из того мира... »
И вот так я сидел в электричке, смотрел на деда, думал, записывал.
Постепенно мне это дело поднадоело – то ли мысли любопытные уже к тому
моменту выписал все, то ли еще что. Решил свернуть свою писанину.
Пока засовывал ее в портфель, подумал, что неплохо было бы вот так наклониться поближе к нему, к самому лицу, выдержать паузу и спросить его, дряхлого: « Вот ты все живешь, живешь... а зачем? Да, зачем?».
На этом я отвлекся от размышлений, проводив взглядом направившуюся к выходу любительницу кроссвордов.
В вагоне было тихо и тепло. Как ни странно, не было привычных, надоедливых торгашей шнягами.
Меня разморило, и я провалился в короткий полусон.
Из череды невнятных картинок и образов, что поплыли перед закрытыми глазами, возникла следующая сцена: Вроде, вот как бы, сижу я в пустом
этом же вагоне электрички. Напротив дед сидит тот самый, старый-престарый,
сложив ручки на палочке. Я смотрю на него и пишу что-то на бумажке. Он
неподвижен, в окно уставился... А оттуда, из окна, льется с неба поток яркого
золотистого света. Так отчетливо льется, что даже отдельные лучи видно. И вот
вдруг этот дед роняет свою палочку и резким, птичьим движением хватается
иссохшими руками за пару самых толстых лучей. Мгновение, и вот он уже, кряхтя, подтягивается, забирается на лучи с ногами. Вот начинает карабкаться по ним вверх. И шасть, прямо через оконное стекло! Да на небо, на небо полез. Когда его голова уже оказывается на улице он замирает, на несколько секунд, оглядываясь на меня. Затем как-то чудно втаскивает свой лысый череп обратно в вагон, поворачивается ко мне с этакой торжествующей беззубой улыбкой скрипуче спрашивает: « - а ты сам-то, зачем живешь, а? Зачем?». Я в ступоре от такого дела.
А он на том снова просачивается со светом через окно и продолжает карабкаться по световым лучам, весь начинает светиться наподобие лампочки, а потом хоп, сливается со светом и вовсе исчезает из вида...
На этом я проснулся. Надо ж, приснится такая фигня, думаю! Вроде и спал-
то не больше нескольких минут, даже до следующей станции не доехали, а такой спектакль увидал...
Я зевнул, слегка потянулся и распрямил затекшие ноги. Эх, хорошо! Хорошо-то оно, может, и хорошо, да вот что-то определенно было не так.
Чего-то не хватало. Я огляделся по сторонам и понял, в чем дело. Старика-то
напротив не было. Не было, как будто не было там никогда. На месте, где он, вроде как, только что был, по сиденью ползало пятно солнечного света, падавшего из оконного проема с закругленными уголками.
Только в воздухе еще ощущался еле слышимый запах чего-то приторного, несвежего... «Бред какой-то» - подумал я.
Наверно, в это время электричка стала поворачивать, потому как солнечное пятно стало перемещаться по лавке, потом по полу, направляясь в мою сторону.
И как-то мне не понравилось это дело.
Так что я поднялся и энергично тронулся к дверям. Следующая остановка была моей.
Я вышел на перрон и глубоко вздохнул. Потянулся, намечая траекторию
движения к метро, пошел.
А в голове кто-то тихо-тихо шепнул: «А ты сам-то, зачем живешь, а? Зачем?».
А голос-то какой странный – вроде как старческий, с хрипотцой...
Автор: Илья Шкода