– Коля, скоро Третья Мировая, а мы совершенно не готовы, – упрекнула за завтраком Катя своего мужа, хирурга на пенсии Коновалова. – Вечно тебя приходится просить. Сам ни за что не догадаешься. Все приличные люди давно приняли меры, одни мы как не знаю кто… Вон, Парамоновы в болотах всё лето рыли землянку. И на огородик торф бесплатный, и, случись что, отсидятся – не охнут.
А Козюковы купили снегоход, с чего бы? – вспомнила она. – Тоже, небось, есть домик – сам чёрт не сыщет. Синицыны каждый день в багажнике продукты возят: интересно куда? И берут всё консервированное, не скоропортящееся, всё ящиками да коробками, да упаковками. Мне Дуся из супермаркета говорила.
«Беда с этими Апокалипсисами, Третьими Мировыми, с Концами света, – кряхтя, размышлял Коновалов. — Все как с ума сошли. Вон, в нашем роддоме решили извлечь из надвигающейся катастрофы практическую пользу. В предродовых палатах есть женщины, которые перехаживают и не могут разродиться. Так специально для них включают телевизоры, канал ТВ-3 про Третью Мировую. Рен-ТВ тоже, говорят, хорошо помогает разродиться. Да вообще, любые новости с этой задачей прекрасно справляются.
Женщины почитают, посмотрят и – «А-а-а-а!» – готовы, благополучно распечатываются. Младенцы сыплются горохом, только успевай подхватывать и обмывать. Никаких капельниц, никакой стимуляции. Минздрав предлагает взять положительный пример на вооружение. Акушеры из соседних областей ездят перенимать опыт. Даже заграница интерес проявляет, недавно посылала делегацию».
***
Коновалов тяжело вздохнул. Он любил после смены (подрабатывал на полставки) поваляться на диване, пошевеливая свободными от носков пальцами. Потрястись в жирном смешке над сериалом «Клиника».
А тут под неумолчное жужжание супруги придётся влезать в телогрейку и сапоги, разогревать машину… Переться к чёрту на кулички в холодный чёрный лес, что-то заготавливать…
Но раз Кате в голову втемяшилось – попробуй пикни слово против. Последуют разрушительные тайфун, торнадо и землетрясение в одном флаконе – никакой Третьей Мировой не сравниться.
В начале зимы в укромном местечке (не скажем где), подальше от любопытных глаз, у Коноваловых была готова сторожка. Рядом желтела и источала древесный аромат свежая поленничка.
В радиусе километра были устроены тайники. Спички, свечи, минеральная вода, тушёнка, рыбные консервы, медицинский спирт, цибики чая в термической плёнке и пр.
***
Катя просматривала газеты в поисках объявления о продаже подержанного, списанного вездехода - чтобы и по болоту, и по снегу. И тут в квартиру ввалился обезумевший, весь в снегу, Коновалов. Он раз в неделю ездил навещать избушку.
– А-а-а! Всё к чёрту, к чёрту! Сколько времени, сколько сил! Труд трёх месяцев! Медведи проклятые! – он рвал лохматую шапку, раздирал на груди шубу, ревел и сам был похож на медведя.
– Боже, что такое?!
– Схроны! Нычки! Учуяли медведи или росомахи… Всё разорено, пропало! Консервы пришлёпнуты лапой, выдавлены, съедены, утащены! – в доказательство Коновалов потрясал сплющенной консервной банкой.
– А-а-а! – в унисон заголосила Катя…
***
Студент Кошкодавов написал заявление освободить от лекций. Указал причину – грядущая Третья Мировая война.
В деканате поперёк заявления цинично написали: «Отказать. Причина несерьёзная и неубедительная».
Кошкодавов сбегал в поликлинику, пожаловался на остеохондроз – выклянчил больничный. В деканате причину нашли серьёзной и убедительной.
Бизнесмен Безденежных набрал безумных кредитов: всё равно подохнет и не возвратит, да и возвращать будет некому. Исполнил давнишнюю мечту: поехал с дорогущими девицами в загородную гостиничку. Страшно разочаровался их деревянной худобой и холодностью. Убедился, что лучше его супруги: горячей как печка, удобной как перина, мягкой и упругой партнёрши в постели ему не сыскать.
***
Часы показывали без чего-то двенадцать ночи. Журналистка Левоногова строчила хронику: «Последние минуты перед Третьей Мировой». Потом допила из бутылки остатки шампанского и задумалась: «А для кого это, интересно, я пишу? Ведь читателей в живых не останется».
Стенка рядом осыпалась штукатуркой, шевелилась и трещала как живая. В неё с другой стороны ритмично торкалась двухспальная койка. Это в соседней квартире юная пара студентов Кошкодавовых три дня никуда не выходила и занималась бурным сексом. Напоследок перед ядерной войной и концом света.
Левоногова вздохнула. Она решила, что запечатает хронику в бутылку из-под шампанского. Через миллионы лет бутылку отыщут, поместят в музей. Её будут расшифровывать восьминогие головоногие археологи. И строчила, аж клавиатура трещала: «Человечество доигра...»
На улице раздался страшный грохот. Палец лихорадочно выстукивал букву «а»: "Доиграаааааааа...". «Началось», – подумала Левоногова.
***
Страшный лязг и грохот перепугал весь квартал. Началась паника, вопли, кто-то пытался выброситься с балкона. Вереница закутанных в простыни сектантов с ангельским сладким пением прошествовала в сторону кладбища.
На самом же деле это бомж Бухалов по пустынной улице шумно тащил золотой унитаз. Он его выковырял в брошенной квартире бизнесмена Безденежных. На стук бомжа в закрытое окошко «Приём цветмета» – весёлый пьяненький женский голос крикнул:
– Приёма нету! Чиво, совсем народ рехнулся, чиво ли?
Голос сильно был похож на голос подружки Польки. За закрытым окошком раздалось мерзкое мужское гоготанье.
С горя Бухалов спустился в родной люк тёплого коллектора. Там, по-королевски воссев на золотой унитаз, он вынул увесистую бутыль медицинского спирта. А также с глухим стуком высыпал из мешка банки с тушёнкой.
***
Не далее как неделю назад, ходя за мороженой клюквой на продажу и на закусь, под ним раздвинулись какие-то доски, и он провалился в снежную яму. Яма оказалась битком набита консервами. «А-а-а!» – заревел от восторга Бухалов.
Открывалки, само собой, у Бухалова не было, а нож он нечаянно потерял в сугробе. Трясущимися с похмелья и с голодухи руками долго лупил камнем-голышом по банке. Она сплющилась и выдавила немного мясинок и мутного сока.
В пять заходов, в течение пяти дней, содержимое этой и других продуктовых ям-тайников переместилось в бухаловское подземелье.
***
Всю ночь Бухалов пировал, урча от удовольствия, как медведь. Для полного счастья только не хватало рядом толстой, чумазой, весёлой подружки Польки.
Утром он проснулся от сильной жажды и выполз наверх. Зевнул во всю пасть: «А-а-а!» Горстями сгребал пушистые, как пирожные «зефир», снежки и кидал в мохнатый рот.
Начинался новый день. Вставало зимнее солнышко – румяное, рыжее, умытое и хитрое – как девчоночья физиономия, как у Польки сорок лет назад.
Прокладывало в пухлых снегах ровную розовую дорожку из вспыхивающих огоньков, искорок – будто сугробы толсто посыпали битыми стекляшками. Будто тыщи всяких бутылок: красных пивных, белых водочных, зелёных шампанских, синих из-под портвейна – не жалея расколотили и искрошили мелко, в сверкающую пыль.
Стояла такая тишина, что в морозном фиалковом воздухе слышно было хрупкое потрескивание ломающихся и осыпающихся игл у редких невесомых снежинок. Деревья замерли в голубых, лиловых, серебристых меховых шубках.
Полька не могла на такие шубки наглядеться, вечно тянула Бухалова к витринам. Но их неизменно с руганью прогоняли охранники...
Деревца замерли, боясь шевельнуться, стряхнуть с себя эфирный наряд.
Измученный ночным ожиданием не свершившейся Третьей Мировой, город спал и не видел этой фантастической неземной, нечеловеческой, первозданной красотищи.