- Автор настоятельно рекомендует прочитать перед тем, как читать вторую часть — Первую часть трилогии "Чучельник"
- Часть вторая. Глава первая. Бумаги отца
Прошло два года, как я уединился в фамильной усадьбе в Стрешневке. Родительница моя, добрейшая Агафья Ниловна, никак не могла поверить в то, что годом раньше скончался мой батюшка.
«А что это, Леонид Прокофьич к нам не идут, кофий-то, поди, уже холодный!» – бросала она на меня беспомощный взгляд.
Я доставал из шкапа горелку, которая верой и правдой служила мне в химических опытах, и, в который раз, подогревал кофейник на огне. Поначалу я деликатно напоминал ей о том, что папенька умер, но она словно не слышала, вернее, не хотела слышать правду, и я, в конце концов, смирился. Через какое-то время она уходила в себя, осознавая, что Леонид Прокофьевич никогда не выйдет к нам.
В тот день матушка оделась во все новое, была оживлена и много улыбалась за завтраком. Я был удивлен, что она не справилась, как обычно, об отце. Лишь когда завтрак был окончен, и лакей принялся собирать со стола, она заговорщицки прошептала:
– Батюшка-то наш, Леонид Прокофьич, сейчас утром у меня были: «Собирайся, говорит, Агаша, в дорогу, заеду за тобой непременно». Уж я и вещи собрала, – она кивнула на стоящий подле стены сундук, накрытый дорожным плащом, потому и не замеченный мной раньше.
– Матушка, что это Вы такое говорите? – нехорошее предчувствие кольнуло меня. – разве можно? Дороги размыты, какое теперь может быть путешествие?
– Отец твой запросто так говорить не будет. Дальние края обещался показать, и то мне радостно: что я видела-то в своей жизни, где бывала? А за ним не боюсь ничего! – она достала платок и промокнула глаза. – Нехорошо только вот что-то… пойду, полежу немного перед дорогой. Леонид Прокофьич прибудут, сразу ко мне его проси, ладно, Алеша?
Стоит ли говорить, что тем же днем матушки моей не стало…
На третий день после её смерти, в день похорон, кончился дождь и выглянуло холодное солнце. Наблюдая, как кладбищенский пейзаж светлеет на глазах, я думал о том, что мои родители, быть может, действительно отправились в путешествие вместе, и мысль эта стала для меня утешением.
Ничто теперь не держало меня в отчем доме: ни жены, ни детей у меня, к великому огорчению моих бедных стариков, не было. Однако, я не спешил покидать усадьбу, тем паче продавать – эти стены помнили меня мальчишкой. Я решил пожить немного среди воспоминаний о далеком детстве, оказав тем самым дань уважения родителям. К тому же, я давно мечтал написать книгу о своих похождениях, особенно об одном из них – лишившем меня глаза.
Вечером следующего дня я собрал всех слуг в гостиной, и, поблагодарив за службу, предложил остаться только двоим: кухарке Марфе и её мужу Федору, который мог делать любую работу по дому. Справедливо рассудив, что для нужд моих и на содержание усадьбы много народу не требуется, я рассчитался с остальными и отпустил по домам.
К моему удивлению, седой как лунь слуга, служивший у моих родителей с незапамятных времен, так и остался стоять посреди комнаты. Я подошел к нему ближе и заметил, что глаза старика мокры, а подбородок дрожит.
– Что с тобой, Фрол? Стряслось чего? – я признаться не думал, что у него были причины горевать, тем более что в матушкином завещании он был помянут, и нищая старость ему никоим образом не угрожала.
– Нет, что Вы, что Вы, благодетель Алексей Леонидыч! Это я, старый дурак, расчувствовался совсем, никак не думал, что придется мне пережить моих хозяев – ваших достопочтимых родителей! – достав огромный платок в клетку, старый слуга шумно высморкался, после чего, воззрившись на меня, продолжал:
– Дозвольте мне служить Вашей фамилии и впредь. Весь смысл жизни моей…
Он не успел договорить, как голос его задрожал, и снова выступили слезы на глазах. Я был тронут такой преданностью и заверил старика, что оставлю за ним место. В Англии, к примеру, в моде дворецкие. Так чем я хуже английского дворянина?!
Минул месяц. Я сидел в кабинете и просматривал бумаги отца. К чести его, все они были в полнейшем порядке, все рассортированы и разложены в алфавитном и хронологическом соответствии. Мне оставалось только вникнуть в суть некоторых из них. Разбирая векселя земского банка, я обратил внимание на один документ, который не имел отношения к ценным бумагам означенного учреждения: никогда прежде не видел я подобных манускриптов. Почерк был мне незнаком, я едва смог разобрать эти каракули. А писано было вот что:
«Граф Леонид Прокофьевич Опалинский-Стрешнев, обязуется не позднее последнего дня последнего осеннего месяца присутствовать на собрании охотничьего клуба, являясь его почетным членом. Причина, оправдывающая его отсутствие, может быть только одна – смерть».
Далее шел текст, что-то в виде устава клуба, читая его, я не верил глазам, настолько нелепыми казались мне некоторые правила. Например:
«Обязуюсь никогда не допускать сочувствия относительно жертвы, ибо жертва моя угодна Богу. В случае ослушания – да будет мне вечное презрение и печать проказы»
или:
«Не должно выставлять напоказ знак отличия вне клуба, без вящей нужды, а хранить его способно в надежном месте, которое, однако, должно быть известно приемнику».
Внизу стояла подпись красными чернилами. Неужели кровь? – подумалось мне, но я отбросил тотчас эти мысли, совершенно несовместимые с добрым именем моего покойного родителя. Не имея возможности думать ни о чем другом, я ещё раз прочел бумагу, от начала до конца.
Что за чепуха? Отчего-то клуб этот своим уставом сильно напоминал масонскую ложу. И что за приемник? Сын? Если это я, то почему отец не никогда и ничего не говорил мне о Клубе? Сильнее всего меня смущало вот что: будучи сам заядлым охотником, я знал, что мой отец не один из нас. Ни разу не было, чтобы он выбирался на охоту. В доме, правда, было ружье, но, скорее всего, он ни разу не стрелял из него.
За окном было безветренно и холодно: стояла такая стеклянная, прозрачная погода, которую лучше всего наблюдать из окна, сидя в кресле и вытянув ноги к камину. Фрол принес мне чаю с липовым цветом, и обеспокоился моим бледным видом:
– Что это Вы, барин, неважно выглядите – сказал он, ставя поднос на стол.– Уж не хворь – ли приключилась?
– Не волнуйся, Фрол, все в порядке – сказал я старику, размешивая в стакане ложку меда. – Скажи-ка лучше такую вещь: давно ли мой отец вступил в охотничий клуб?
Лицо моего «дворецкого» вытянулось:
– А разве, их сиятельства состояли в охотничьем клубе? Мне стыдно, дорогой Алексей Леонидыч… покорнейше прошу меня извинить, но я не знал об этом.
– Как так не знал? – пришел мой черед удивляться. Ты же сам говорил, тридцать лет, неотлучно… верой и правдой…
– Так точно-с, говорил. – Старик достал знакомый мне клетчатый платок и вытер вспотевший лоб, хотя в комнате было прохладно. – Но об охотничьем клубе слышу в первый раз.
– Ладно, Фрол, ступай, мне что-то и впрямь становится нехорошо. Принеси мне теплый плед и грелку.
Старый слуга вышел. Оставшись один, я скрутил манускрипт трубочкой, и спрятал его в полую трубу бамбукового карниза (кабинет отца был отделан в модном колониальном стиле). Потом прибрал остальные документы и сел поближе к огню, чувствуя озноб.
Сидя у камина, я припомнил одну историю из детства. Родители подарили мне жеребенка, чтобы я забыл о своем горе: деревенские собаки разорвали моего любимца – шикарного кота Ахиллеса. Этот добродушный, ласковый кот был слишком откормлен и тяжел, чтобы уйти от вечно голодной своры, и хотя собак отогнали быстро – было уже слишком поздно. Я, не веря в случившееся, рвался к коту, белая шубка его шевелилась от ветра, а мне казалось, что кот живой и что его ещё можно спасти… Как я рыдал тогда! И вместе со мной рыдали и маменька, и папенька, потому как Ахиллес был всеобщим любимцем.
А вспомнил я это вот к чему: вырвавшись из рук няни, я подбежал к коту, и, схватив его, прижал к себе. Увидев это, маменька закричала в истерике: «Брось его Алеша, брось – он же в крови!» и обращаясь к папеньке: «Что же Вы смотрите, Леонид Прокофьевич! Умоляю, возьмите скорее у мальчика бедного Ахилесса!», а отец вдруг стал бел лицом, и, делая неловкие пассы руками, взмолился: «Положи его, положи скорее на землю, Алеша!». Он боялся коснуться мертвого животного, боялся даже вида крови, что само по себе странно для охотника. Позже, когда я вырос, и стал ходить на охоту, меня всегда задевало, что мои трофеи его не восхищали – напротив, он частенько ворчал, что подобное ему не по вкусу. Нет, мой отец не был охотником, это точно.
Почувствовав чье-то присутствие за спиной, я обернулся и увидел девушку. Лицо её показалось мне смутно знакомым. От неожиданности я потерял дар речи. Молчала и незваная гостья, лишь грустно улыбалась, да в больших глазах отражалось пламя камина.
Мне захотелось коснуться её руки, но не успел я осуществить свое намерение, как девушка исчезла, и одновременно в комнату вошел Фрол, который принес мне плед и грелку.
– Эээ… батюшка! – сказал он, приложив ладонь к моему лбу. – Да у Вас жар!
Я стал расспрашивать, не видел ли он здесь молодую особу только что, но он ничего не сказал, кроме того, что мне надобно в постель, и что он распорядится позвать лекаря как можно скорее.
