Фамилия у них была Косичкины, но что-то в ней было девичье, и ее подправили на Косицыны — тоже не поймешь о чем. За глаза же их вообще звали Косырями. Бледнолицые с веснушками на лбу и руках, недурные собой — поначалу ничто не отличало их от сверстников. Но когда их освободили от армии, закралась мысль, что чего-то про них мы не знаем.
Мать их, Дунька, души в них не чаяла, гордилась ими и не скрывала своего восторга. Любую тему она переводила на двух своих сыновей.
— Растила я их, растила, а они возьмут и улетят от меня! — заводила она заезженную пластинку с соседками у колодца.
Так и накаркала: у всех сыновья улетели, и только ее Косыри никуда не тронулись, застряли навечно.
Старший рыжий был неплохой гармонист: где гулянка, там и он с гармошкою. То, что он обыкновенно не бывал приглашен, его не смущало, он всегда умел вклиниваться в программу со своей двухрядкою, стоило только растянуть меха. В то время по-настоящему плясать все уже разучились, так просто притоптывали ногами, словно землю вокруг столба утрамбовывают, никто не радовал глаз, а вот прибасать под гармонь любили, глотки рвали до хрипоты. Платить гармонисту за игру вряд ли кто бы стал, а вот угостить выпивкой — это пожалуйста. Вот так и научились братья закладывать за воротник. Дружные были, не разлей вода: куда один, туда и другой. Уходили братья по соседним селам, калымили, а к вечеру возвращались веселые и пьяные. Не этого желала мать своим сыновьям, а это сильно ее угнетало. Она заболела, потеряла интерес к жизни и вскоре умерла, оставив своих родненьких без призора.
Пока жива была мать, были у них и корова, и поросеночек, и куры. Как только они похоронили мать, повели в соседнее село корову и обменяли на лошадку. Вдове как раз проще было с коровой, чем с лошадью, и она в довесок еще их снабдила телегой и сбруей. Запрягли и поехали довольные домой в Кулички. Кобыла была рыжей масти, возраста неопределенного, норова непонятного, бежала аллюром в неведомую глушь.
— Темная лошадка! — сразу подметил Колян, заглядывая в ее карий глаз, — назовем ее Ночка.
Лошади понравилось это имя, ведь раньше она была безымянная, бывший хозяин называл ее по-всякому, и чего только не слетало с его поганого языка, но она не обижалась. Теперь она все косилась на своих новых хозяев, стараясь понять своим лошадиным умом: какие они, эти братья? То, что пьяницы — это и кобыле понятно, а вот какие они, как человеки: уживемся, или нет — вот о чем она думала.
Пьяницы, они и в Африке пьяницы. Кормили плохо, а часто и совсем забывали не только кормить, но и распрягать свою Ночку. Прежний хозяин, хоть ругал разными непотребными словами, но чтобы не покормить или не дай Бог не распрячь — такого сроду не было.
Умные люди подсказали Косырям, что лошади не только солома и вода требуется, но и овес и овощи, иначе она не работник. С этого момента меню у Ночки поменялось. Появилась тыква с кабачками, сено дергали из чужих стогов, стали примечать, где что неправильно лежит, а раньше за ними этого не водилось. Нашли корыто, теперь лошадь была с водой и фуражом, благо в полупустой деревне можно было еще что-то наскрести по сусекам, не все мыши пожрали. Стало Ночке жить лучше и веселее. Свой гармонист наяривает «Барыню», и казалось ей, что для нее старается — ведь других рядом не было.
В селах, что подальше от Куличков, братья шабашничали только засветло, учитывая путь на дорогу, и магарыч брали с собой, чтобы распить с друзьями в соседней Ивановке. Сегодня они угостят, а завтра, глядишь, и их похмелят. Людям нужно общение, так они собираются в группу по интересам, и хочется, чтобы с равными, такими же, как сам, без умников разных, чтобы ничего не додумывать, а резать правду матку в глаза. Главное, чтобы было что выпить, а разговор сам приходит ко времени и идет соразмерно выпитому.
Дорогу к дому от Ивановки Ночка знала, как свои четыре копыта, — знай себе вези вдоль защитной полосы, а как кончится, вот и приехали. Кобыла стояла запряженная в телегу у палисадника, медленно пережевывала сено в ожидании своих хозяев. К полуночи они появлялись, отвязали вожжи и поехали. Лежат себе валетом в телеге, смотрят на звездное небо, ни о чем не думая, и медленно засыпают, чего еще нужно человеку: сыт, пьян и нос в табаке.
К осени работы становилось больше, и это радовало братьев, но кормить свою лошадь опять забывали. Лошадь — самое молчаливое из домашних животных. Она не мычит и не лает, но это не значит, что она не хочет есть или спать. Она топчет копытами землю, трясет гривою, но никто не хочет ее понимать и сочувствовать ей.
Шел осенний колючий дождь, холодный и неприятный, и казалось, что не будет ему конца. На привычном для себя месте стояла лошадь, запряженная в телегу. Она склонила голову к земле в надежде найти хотя бы несколько травинок. Голодная, промокшая и озябшая, она с укором посматривала на светящиеся окна дома: когда уже они нажрутся. Наконец она заметила их фигуры в свете оконных проемов. Они шли, вытянув вперед руки, как бы опираясь о темноту, чтобы не врезаться. Ноги волочили по грязи, не сгибая в коленях, как на лыжах, изо всех сил старались подгрести к телеге. Нащупав столб и развязав вожжи, один из братьев забрался в телегу и дернул за вожжи:
— Ну пошла домой, Ночка! — телега дернулась и он повалился на брата.
— Полегче, кляча, не дрова везешь, — сказал он и полез под сено спать.
Дождь лил как из ведра и лошадь встала перед большой лужей не в состоянии двигаться. Когда дождь поутих, она напряглась и медленно пошла вперед. Эта глубокая лужа образовалась от уралов-лесовозов, которые разбили все проселочные дороги в этой округе. Когда было сухо, на лошадях ее объезжали по отлогому бережку, но ночью в такой ливень всё изменилось, скользким и опасным было любое возвышение или уклон. Когда телега стала сползать с пригорка в колею, она потащила за собой и лошадь. Почувствовав опасность, лошадь изо всей силы пыталась рвануть вперед, но заскользила и упала набок в колею перевернув телегу. Оглобли мешали ей повернуться и встать из лужи. Не будь она такой слабой, может, и выскочила бы из воды, но сил не было, и скоро все успокоилось. Дождь перестал, как будто поняв, что он больше не нужен.
Утром местный старик ходил по лесу с клюшкой, которой он поднимал листву в надежде найти грибочек. Он заметил торчащее из воды колесо телеги, поставил кошелку на землю и полез в карман за папиросами. Закурив и смачно выпустив дым изо рта, он сказал:
— Вот, черти, телегу утопили. И зачем только они полезли в это болото, совсем ума нет.
Он хотел даже посмеяться, но что-то подкатило к горлу, и улыбка потухла. Оглядываясь по сторонам, он с опаской забрал корзинку с грибами и поспешил восвояси.