Лерка искала плюшевого медведя, своего ровесника. Он был куплен в тот самый день, когда она родилась, и еще пару дней ждал ее дома. Медведь уже, конечно, никудышный. Так думают родители. Когда-то ярко-апельсиновая праздничная шерсть превратилась в натурально-бурую, а нос, похожий на пуговицу, был оторван сестрой Люськой из самых лучших побуждений. Она изо всех сил пыталась вытянуть его в хобот, чтобы был как у слона. Грудь залита вишневым вареньем – они кормили его с ложечки пахучей пенкой. Медведь куда-то запропастился, хотя он огромный, чуть ли не с семилетнюю Лерку ростом.
– Лерочка, деточка, мы ждем тебя, – слышится со двора.
– Чего она там возится? Вы у меня не одни, – тут же вслед за нежным маминым голоском громыхает злой бас черноволосого бородатого шофера, похожего на Карабаса-Барабаса.
В пустом доме Леркины шаги раздаются как гром. Дом уже приготовился умирать – от него остался жалкий обломок – соседи уехали еще в начале зимы, их половина стоит с выбитыми стеклами и разобранной крышей. Доживает этот обломочек последние свои дни, готовый вот-вот свалиться в черную пасть котлована. Ковш экскаватора торчит над домом, как топор палача. Он только и ждет, чтобы рухнуть на беззащитную голову их жилища, разбить ее на тысячи старых, изъеденных временем кирпичей. По дому плачет холодный мартовский дождь. А родители давно мечтали перебраться в новую квартиру – со всеми удобствами, как они говорят, – и теперь торопятся, оставляя старые альбомы, игрушки и табуретки. Только медведя Лерка здесь ни за что не оставит. Она заглядывает под дряхлый, с вылезшими пружинами, диван.
Ура, он здесь, ее родной, забытый всеми мишка!
– Маленький мой, – шепчет она в обвисшее ухо, – не бойся, ты поедешь со мной. И диван тоже жалко!..
– Новый купим, – смеется довольный переездом Леркин отец, – зачем эту ободранную рухлядь тащить.
– Лерочка, уже уезжаем, – звенит мамин голос.
Лерка вздрагивает. Медведь найден, но она не может сиюминутно исчезнуть из этого дома, она пытается получше его запомнить. Лерке вдруг кажется, что все это – переезд, назойливый крик шофера, покинутый медведь – уже было в ее короткой жизни, и дождь льет не только сегодня, он не переставал никогда, словно живут они в каких-нибудь далеких тропических краях. Лерка напрягается и морщит большой лоб, пытаясь еще что-то вспомнить, пока голова ее от напряжения не начинает сильно болеть.
– Скрип, скрип, – трещат старые рассохшиеся половицы под ее детскими почти невесомыми ногами.
...Лерка просыпалась обычно раньше мамы. Люська еще крепко спала, уткнувшись носом в мамину подмышку и уцепившись за ее руку. Просыпалась Лерка от голода, даже если вечером до отвала наедалась жареной картошки с домашней колбасой, маминых вкусных пирожков. Бежала еще в потемках на кухню, хватала кусочек хлеба или печенину и на крыльцо. Там в ящике из-под телевизора среди разноцветных лоскутков спала полосатая киска. А потом уже смотрела на огненно-рыжего петуха Кешку, расхаживающего горделиво по двору. Чтоб окончательно не проснуться, Лерка стремительно мчалась в постель. Ныряла в нее, почти мгновенно засыпая. И думала, уже проваливаясь в сладкую утреннюю дрему, о вероломном Кешке. Он однажды клюнул Лерку в голую пятку. Подло, исподтишка.
– А-а-а, – закричала на самой высокой ноте Лерка и через минуту зашлась громким плачем. Не так больно, как обидно. От собственного петуха, не соседского. А ведь просто хотела погладить курицу Рябу, и заглянуть, не лежит ли у нее золотое яичко.
...Кешку съели на Новый год. Лерка вначале наотрез отказалась. Он хоть и клевал ее, но она не могла забыть его звонкое ку-ка-ре-ку и умный черный глаз, который так проницательно смотрел на нее.
– Мы же скоро уедем, – утешала мама, – на кого их оставили бы?!
– А Муська? – в два звонких голоса кричали Лерка с Люськой – Муську тоже нужно съесть?
– Заберем, конечно, заберем. Обязательно, как же иначе. Кошки приносят в дом счастье. Есть такая примета, – добавляла мама.
"Действительно, какая счастливая жизнь была у них в старом доме", – думала Лерка.
– Его строили еще в прошлом веке, и он устал жить. Здесь будет теперь вокзал, – частенько говорил отец.
Лерка согласна жить на вокзале, среди сумок и дорожных чемоданов, но только не уезжать отсюда.
– Тук-тук-тик-так, – пели скорые и пассажирские под их окнами. Махали Лерке белыми занавесочками и улетали в далекие города. Ох, как Лерка мечтала ехать в таком поезде! Забраться на верхнюю полку – она часто видела свесившихся с верхних полок детей – и все равно, куда несется поезд. Какая разница! Она всю жизнь могла бы жить в поезде, никуда не приезжая, лишь изредка выходя на больших станциях. Глянуть – какой вокзал в чужом незнакомом городе.
...Какой родной, какой хороший их дряхлый дом! Лерка никогда раньше не чувствовала такой сильной любви к вылинявшим обоям в розовый цветочек, к рассохшемуся крыльцу, с которого она не так давно скатилась, в кровь разбив коленку. К печке, где теперь не было ни одной кастрюльки.
Лерка вдруг вспомнила, как однажды ночью она заблудилась в доме. Искала маму. Мама работала в ночную смену и возвращалась за полночь. И Люська, не дождавшись ее, засыпала, начиная сразу же посвистывать курносым веснушчатым носиком. А Лерка не могла. Тревога, черная и страшная, как баба Яга, гнала ее из постели, Лерка брела к окну и смотрела на жидко блестевшие звезды – они тоже ждали маму. Потом подходила к оглушительно тикавшему будильнику, пытаясь разглядеть, который час. Она научилась уже к тем годам узнавать время. Из-за тревоги. Часы тикали все громче, недобро светились чем-то зеленоватым.
Лерка брела в густой, как кисель, темноте. Нечаянно задела кошачью миску с прокисшим борщом, и сонный голос бабы Мани глухо спрашивал:
– Это ты, Лидия?
Лидией звали Леркину маму, и Лерка совсем недавно узнала, что милая ее бабуля – злюка и маму не любит.
– Ты борщ варить не умеешь, – кричала баба Маня, ухватившись за край стола, при этом рот ее страшно кривился, а седые волосы, выбившиеся из-под платка, делали и похожей на колдунью.
– Говорила Вовке, не бери ее, – баба кричала еще что-то, но Лерка плотно закрывала уши пальцами, боясь окончательно разлюбить бабулю.
Лерку отвлек сверчок – он пронзительно затрещал за холодной пустой печкой. По вечерам Лерка не могла дождаться начала его концерта. Но обнаружить, как с Люськой они не старались, певца не могли.
– За печкой, в щелях, – смеясь, объясняла мама, – они только поют хорошо, а так серые и неказистые, на кузнечиков похожие.
Вообще, в доме было полным-полно всякой живности – кошка Муська, Кешка, курица Ряба, а давным-давно – Лерка еще помнила те времена – у них во дворе жил Индюк. Имени у него не было, зато имелся розово-синий клюв, смахивающий на бабулин чулок. Не хватало только щенка. И Лерка мечтала о нем – маленьком, с мокрым носом, с мягкими пушистыми лапами.
– Мамочка, он будет сторожить наш дом, ну, пожалуйста...
– Все равно уезжать скоро, – это был первый настоящий сигнал бедствия.
Значит, они действительно уезжают, и не напрасно съели на Новый год Кешку и Рябу.
Шли последние дни марта, а снег еще серыми лоскутками лежал во дворе, в сад же вообще не проберешься. Там намело по колено. Только на сирени – она напротив теплого кухонного окна растет – появились тугие зеленые почки. Лерка вспомнила, как в прошлом году до тошноты объелась белой сирени – так много было цветков с семью волшебными лепестками. Она загадала сразу щенка, новую куклу и еще много всякой всячины. Что-нибудь все равно сбудется...
Лерка ждала, когда зацветет сад, думала, мечтала об этом с прошлого апреля.
Сад, их волшебный, запущенный, неухоженный сад! Джунгли из немилосердно жалящей крапивы и раскидистых лопухов. Яблок – ранней антоновки – было так много, что их раздаривали гостям, друзьям и даже неугомонным соседским мальчишкам. Первому, конечно, Эдьке из дома напротив. Он моложе на целый год Лерки и ниже на пол головы, с рыжими кудряшками и вечно поцарапанным веснушчатым носом. Эдька часто приносил им пригоршни крупной малины. В Леркином саду малина почему-то не хотела расти, и потому Лерка сразу набрасывалась на нее, ела прямо из перемазанных Эдькиных рук, чтобы свои оставались чистыми. Однажды Эдька притащил целое ведерко вареных раков. Лерка никогда раньше их не видела и долго не могла понять, что это.
– На, бери, – протянул Эдька что-то красное, с усами и клешнями, – Лерка отскочила от неожиданности.
– Не бойся, отец сегодня с рыбалки привез, ты что, никогда не видела? Ни одной рыбешки, зато два ведра доверху раками набиты. – Эдька попытался отодрать острую клешню, но у него ничего не вышло. А Лерка, чтоб не обидеть его, даже чуть-чуть пожевала эту клешню и незаметно выплюнула. Она была слишком горькая и колола язык.
Нет, без сада они просто не смогут жить. И с Эдькой она не попрощалась. Видела его в последний раз с месяц назад. Он сидел с грустным, перемазанным зеленкой лицом. У Эдьки была ветрянка, эта противная болезнь, когда от тебя шарахаются все знакомые и соседи. Лерка знала – он заразился от нее, когда приходил в гости с абрикосовой карамелью. Не побоялся.
А летом они втроем катались на качелях. Эдька раскачивал по очереди Лерку, потом Люську, потом Лерку. Они с Люськой еще ругались из-за этих качелей. Один раз даже подрались. Лерка вообще-то уступала младшей сестре, но ведь такая противная, ее ни в какую не сгонишь. А еще любит без предупрежденья больно кусаться, неожиданно со спины, зубы у нее острые, как у рыбы-пираньи. Прошлым летом Лерка сломала сестре ключицу, погналась за ней, неслась как угорелая, через сад, и, зацепившись за бревно, полетела прямо на Люську.
– Перелом ключицы, открытый, как же ты умудрилась, – мучила Лерку мама, – не кричала и не ругала, – а спрашивала, и глаза у нее были такие грустные и укоризненные.
– Что такое ключица? – набралась смелости Лерка, – в такой момент расспрашивать было, конечно, верхом наглости. Но она действительно не знала. Папа начал объяснять и запутался, закатал рукав, показав плечо.
– Не путай ребенка, это совсем не ключица, – не могла смириться с очевидной ошибкой мама. Родители заспорили, а Лерку продолжала терзать совесть. Она ж не специально, не нарочно. И Люську со страдальчески круглыми глазами было страшно жаль.
"Лучше бы у меня сломалась эта непонятная ключица", – думала Лерка. Играть без сестры стало скучно, и жизнь потекла у Лерки пресная, как несоленая картошка. Люська была как воздух, как собственные глаза или уши. Всегда рядом, хотя в сумеречном Леркином подсознании иногда появлялась такая картинка – отец тащит ее за руку по рыхлому, начавшему таять снегу. Лерка устала и ей хочется плакать, но рот она боится открывать – бабуля не велела. Они идут к маме. Ее нет дома уже несколько дней, и Лерка все это время не спит по ночам.
...Дом, в котором жила теперь мама, был огромным, со множеством окон, под ним стояли мужчины с авоськами и что-то кричали, сложив руки трубочкой. Отец тоже кричал, но Лерка во всей этой разноголосице уловила только два слова.
– Дочка... Люська, – лицо отца на минуту сделалось обиженным, как у ребенка, но он, наверное, вспомнил о Лерке и, схватив ее на руки, прокричал в самое ухо:
– У тебя сестра, ты поняла, Люська...
...В саду стоит кровать, даже зимой она там. Ржавая, с прогнувшейся до земли сеткой. Если хорошенько подпрыгнуть на ней, то можно достать до самой верхушки яблони. К середине лета сад зарастал лопухами и крапивой. Из лопухов они с Люськой строили шалаши для кукол, для плюшевого медведя с еще целым носом и яркой шерстью. Грудь его не залита вишневым вареньем, и вид у него праздничный – только из магазина игрушек.
Однажды они перетащили от дремавшей Муськи новорожденных котят, мокрых, с закрытыми глазами. Муська быстро обнаружила пропажу в шалаше из лопухов и, надрывно мяукая, схватив малышей за шиворот, по двое понесла их обратно.
– Зачем котят в шалаш утащили? – сердилась бабушка. – Живодеры вы, как есть, живодеры.
...А в самом конце сада за деревянным некрашеным забором жила колдунья. Лерка видела ее редко – с крючковатым носом, темным, почти черным лицом. Однажды перед самым вечером, когда по саду поползли тени, колдунья поманила неосторожно подошедшую к забору Лерку скрюченным пальцем.
– Не бойся, девонька, не бойся, иди сюда, – глаза у колдуньи были ярко-голубые, как у Леркиной куклы Дарьи. Лерка сначала очень удивилась – неужели у старух бывают такие красивые молодые глаза, но потом вспомнила – она же колдунья, а с помощью заклинаний возможно все. На открытой ладони старухи лежали конфеты в ярких блестящих обертках – такие Лерка ела всего раз в жизни, на мамином дне рождения, а потом вся ее физиономия была в мелких красных точечках. Эта гадость называлась аллергией, и теперь нельзя было никаких сладостей, ни грамма, ни единой конфетины. Лерка долго не решалась брать волшебные конфеты – из сказок Лерка знала – от заколдованных груш может вырасти длинный-предлинный нос, как хобот у слона, а что может быть от конфет – вдруг она уснет мертвым сном, а потом неизвестно, найдется ли принц, который влюбился бы в нее и расколдовал.
Конфеты она взяла, но есть не стала. Они долго лежали на тумбочке, пока их не обнаружила мама.
– Откуда у тебя конфеты, Лерка? – про колдунью маме рассказывать не хотелось, и она буркнула – не знаю.
Мама обиделась и не налила вечером вишневого киселя. Чтобы не возбуждать этими злополучными конфетами и дальше мамины подозрения, Лерка скормила их соседскому Тузику.
Колдунья умерла совсем скоро. Лерке даже показалось – всего через несколько дней после их встречи. Хотелось еще раз взглянуть на нее в гробу, на мертвую, но было страшно. В то утро Лерка долго плакала, вспоминая яркие глаза колдуньи, и чувствуя какую-то смутную вину перед ней.
...Сейчас придет разозленный отец, и в глазах мамы будет укор – ее все ждут. И этот Карабас-Барабас на заляпанной грязью машине тоже.
Жалко – в сад не выбраться, там снегу по колено. А Лерке так хочется посмотреть на деревья, потрогать их шершавые стволы и хотя бы представить – какими они будут через месяц.
По оконному стеклу ползет капля, потом другая, как ленивые улитки. А Лерка любит проливной дождь, с громом и молниями, разрезающими небо желтыми стрелами. Она устраивала дома истерику и требовала, чтобы ее выпустили под дождь. Отец надевал галоши, доставал старенький, с вылезшей спицей зонтик. Они становились под самый водосток – ее закутывали в лоскутное одеяльце, и Лерка с восторгом наблюдала, как на воде лопаются и тут же вскипают новые пузыри.
– Простудится ребенок, заболеет, – кричала испуганно бабушка, а Лерка ни в какую, пока от холода у нее не начинали стучать зубы.
Большие тяжелые капли выбивали барабанную дробь по листьям капусты, скатывались в округлую сердцевину. Текли по стройным стеблям гладиолусов. Мама любила эти хрупкие длинные цветы, похожие чем-то на оловянных солдатиков. Высаживала самые разные – нежно-розовые, темно-бордовые и просто красные.
...Надо идти, надрывно сигналит машина, а отец никак не может втащить шкаф в кузов грузовика. Дверцы шкафа беспомощно болтаются, и оттуда сыпятся детские трусики, ленточки и еще какая-то кружевная мелочь. Прямо в грязь.
– Ничего, новые купим, – говорит мама с досадой.
Лерка, наконец, появляется на крыльце. Медведя она волочит за лапу, и он обвисшим ухом цепляется за влажную, разомлевшую от весеннего тепла землю.
– Еще и медведь, – округляет до невозможности свои злые глаза Карабас-Барабас, – нет, никаких медведей, не влезет, – ерепенится он, – у меня сиденья новые.
– Бросай его, доченька, бросай, – дрожащим голосом просит Лерку мама и хватает ее на руки. Лерка впилась в медведя двумя руками, так крепко, что даже и отцу не отодрать. Обвела мокрыми от слез глазами кабину шофера – действительно, шансов для медведя нет – пакеты, сумки, чемоданы, кулечки образовали настоящий Эверест, под самый потолок. Мама мягко разжимает Леркины руки, и медведь глухо шмякается на мокрую от дождя рыжую прошлогоднюю траву. Муська стоит рядом, и Лерке кажется, она тоже плачет.
– Мы вернемся за ней, обязательно, – клятвенно обещает отец. – Ты же взрослая, видишь, взять просто некуда. А Муська умная, со двора никуда не уйдет.
***
...Новый дом оказался бетонным столбиком, многоэтажкой, как две капли воды похожей на все остальные. Лерка еще с месяц плутала, забредала в чужие подъезды. И двор – скучный, серый, с мокрой песочницей и скрипящей на ветру каруселью. Они с Люськой долго боялись выходить на улицу, соседские мальчишки все время играли в волейбол, и большой круглый мяч в любую минуту грозил расквасить им носы.
Лерка теперь строила планы, как увидеть их старый дом у самой железной дороги. Она знала, как туда можно дойти пешком. Если дворами, главное – не заблудиться. Сад, наверное, уже цветет вовсю. Сыплет нежно-розовым цветом яблоня, отцветают на маминых грядках синие петушки, а по вечерам все так же пахнет ночная фиалка. Каждый день Лерка приставала к отцу насчет Муськи.
– Некогда, деточка, некогда, завтра обязательно заскочу, – потом эти обещания сменились – через недельку, пусть обои поклеят, покрасят нам окна, постелют линолеум. – И наконец безнадежное, как дождь в ноябре:
– Ей же там лучше – она на воле, это не собака, на поводке гулять с Муськой не будешь.
– Может все-таки возьмем, – не выдерживала, шла на попятную добрая мама.
– Куда, на новый персидский ковер, за который я две зарплаты выложил, – мрачнел отец...
...Самое главное – не заблудиться, запоминать дорогу обратно, жаль, что у нее нет длинного клубка – он бы разматывался и разматывался...
Лерка думала, как дома она отмоет медведя в ванной – с шампунем и пахучим мылом, он снова станет ярко-апельсиновым, как любимое ее новогоднее лакомство. И, конечно, заберет Муську. Если отец не разрешит, на первое время Лерка спрячет ее в коробку под своей кроватью. Лерка вдруг сообразила – сразу забрать и медведя, и Муську она не сможет. Разве что умная кошка сама пойдет за ней.
Лерка шла на стук колес, на крик товарных и пассажирских. И они вскоре замелькали перед ней. Только дома не было. Он исчез, провалился сквозь землю. Лерка остановилась на краю котлована – огромного, как дыра в никуда, черного, как ее ночные страхи. Земля была жирная, на дне торчали зубьями сваи. Она сразу же разглядела своего мишку с голубым бантом на шее – это она на прощанье ему повязала.
Лерка хотела спуститься вниз, раздумывая, как не запачкать новых белых носков. Экскаватор ее опередил, он подкрался как-то совсем незаметно и вывалил громадный ковш грязи на ее медведя.
...Ночью ей снилась черная яма, и только на самом дне был не мишка, а она – светловолосая голубоглазая девочка Лерка, и черная земля сыпалась на нее, не давая дышать. Она кричала так громко, что в комнату зашла мама. И положила совсем новенького празднично-апельсинового медведя на ее подушку.
Tags: Проза Project: Moloko Author: Руденко С.А.