Мать Онуфрия - с лицом аристократично-тонким, измятым, в мелкой сетке морщин. Она медленно перебирает пальцами деревянные четки и выглядит вялой, будто сонная. Привлекают внимание лишь ее глаза, напоминавшие оттенком богатую синюю ткань, хотя и выцветшую от времени.
Какое-то время мы ехали молча.
Я рулила и время от времени пыталась поймать какую-нибудь радиоволну. Смутные поля за окном растворялись в подступающей мгле. Солнечного заката из-за туч видно не было. Просто меркнул, постепенно слабел свет.
- Мать Онуфрия, а как вы пришли к вере? Как вы поняли, что… Бог есть? - спросила я, чтобы хоть как-то скрасить унылую дорогу.
- Как? – монахиня чуть задумалась. – Наверное, всё началось с Великорецкого крестного хода. Физичка (то есть я) сообщила ученикам седьмого класса, что собирается идти крестный ход в честь обретения иконы Николая Чудотворца. Хотя сама не знала зачем иду. Просто услышала, что третьего июня собираются люди и решила: тоже хочу. Мне тогда едва исполнилось тридцать. От сельской учительницы я дослужилась до областной школы. Муж, сын, квартира, накоплены деньги на машину… Всё тогда было и ничего не радовало. Восемь учеников изъявили желание идти крестный ход со мной. Только это ведь шесть дней и пять ночей…
- А что это за крестный ход? – перебила я. – Никогда не слышала.
- История его началась в четырнадцатом веке, - стала объяснять мать Онуфрия. - Крестьянин обнаружил на берегу реки Великой икону Николая Чудотворца. К святому образу стали приходить поклоняться местные, многие исцелялись от болезней. На месте явления иконы возвели церквёнку. Затем передали икону в город Хлынов – сейчас Киров - чтобы ей могли молиться больше людей. Но было выдвинуто условие – каждый год возвращать святой образ на место его обретения. Так и зародилась традиция крестного хода. Можешь сама почитать – об этом много написано в интернете.
Я кивнула - посмотрю.
- В первый день мы прошли пятнадцать километров. Я в миру была привычна к ходьбе, а тут вдруг поняла, что просто разваливаюсь на части. Не могу идти дальше и всё! А тут еще и один из моих учеников Коля тяжело заболел. Температура высокая, горло распухло. Остановились мы на сон только в одиннадцать часов ночи. Ночлегом нам стали ступени школы в деревне, попавшейся на пути. А ночью нежданно ударили заморозки. Люди лежали под целлофановыми пакетами, покрывшихся инеем. На следующий день нужно было пройти еще сорок километров. Поэтому в три часа ночи стали всех поднимать. Мы тоже поплелись. Через пару часов хода снова объявили привал. Мои подопечные уснули мертвецким сном и опять на ступенях, но уже автобусной станции. В предутренние часы, знаешь, на людей такая сонливость нападает, что невозможно с собой совладать. Я же, наоборот, спать не могла и думала лишь о том, во что ввязалась и зачем потащила с собой детей.
Я внимательно слушала. Заметила, что голос у монахини совсем молодой. На нем не отпечатались ни годы, ни морщины, как на лице.
- Ни с того, ни с сего, мне вдруг вспомнилась малюсенькая церквушка на краю села, которую в детстве я постоянно видела из окна, продолжала мать Онуфрия. - В один день её взорвали, разрушили и сравняли с землей. Я тогда поняла, что очень любила эту церквушку. Хотя она всегда была закрыта, и я ни разу в нее не заходила. Но мне, тогда еще семилетней, захотелось самой построить храм…
Мать Онуфрия отвернулась к окну и незаметно протерла со скулы слезу. За окнами просторно белели поля – снег в низинах до сих пор не таял. На плоских, едва заметных холмах возвышался темный лес.
- В общем, стала я детей будить. Нужно было идти скорее, чтобы не отстать от хода. Дети молча плакали, но все равно вставали. И тут к станции подъезжает автобус в Киров. Я взглянула на табличку за его стеклом и, как сейчас дословно помню, подумала: вот он - конец мучений! В общем, я предложила вернуться. Помню, повисла тяжелая пауза. А потом девочки отвернулись и стали укладывать вещи. Мальчики тоже. Обратно возвращаться никто и не думал. Колька еще продолжал лежать - весь румяный от жара. Его лицо было прямо под грязной ступенькой, которую никто никогда не мыл и по которой миллионы ног, наверное, ступали. Он последний встал и тихо так говорит мне: не ожидал я от вас такого предательства. И я поняла до чего ничтожна по сравнению с этими детьми. Как я могла только вообразить, что имею право принимать за них решение?
Я внимательно слушала и посматривала на монахиню. Шея ее вытянулась, опущенные уголки рта взлетели вверх, лицо разгладилось, взгляд зажегся. Недовольство, сонный разлад с миром улетучились без следа.
- Крестный ход этот я потом еще девять раз ходила, - сообщила мать Онуфрия, и я восхищенно вскинула брови. - После той первой адской недели я такую благодать в душе обрела. Ничто земное с этой благодатью не сравнится. Плоть и разум тешат до известного предела. А плоды духа – это совсем иное …
Выцветшие глаза ее с припухшими дряблыми веками светились в подступающем мраке дорогим сапфировым оттенком, и я с трудом отводила от них взгляд.
- На следующий год я пошла крестный ход уже с группой десятиклассников. Колька тоже засобирался. «Надо благодарить идти», - так он объяснил. Перед прошлым разом от Кольки и его матери ушел отец. И ушел ни куда-нибудь далеко, а в соседний дом. Променял мать – стройную умницу и красавицу на бывшую зэчку – бритую, толстую и пьющую. Отец и сам с ней запил. Они устраивали пьяные оргии, голые носились прямо по огороду, за забором на глазах у Кольки и его десятилетнего брата. Соседи все видели, но мало кто осуждал - в деревне многие как скоты живут… Ну вот, после того крестного хода с таким трудом давшегося Кольке из-за болезни, отец вернулся. Да не просто вернулся, еще и дом достроил.
- А что теперь с Колькой? - поинтересовалась я.
- Женился, двое детей. Живет в той же деревне. Хорошим человеком вырос, - монахиня сощурилась, вспомнив что-то еще. - В том крестном ходу, кстати, меня все десятиклассники бросили на полпути, вернулись в Киров. Сначала Димка Дементьев – спортсмен, первый вызвался идти, говорил, что запросто пробегает двадцать один километр. А сам закатил на привале истерику: катался по палатке, орал, что хочет домой. Остальные тоже в последний момент уехали с ним. Так и шли мы вдвоем с Колькой. Общие деньги десятиклассники случайно забрали с собой. Но ничего, Николай Угодник голодными нас не оставлял.
Почти уже в полной темноте на небе проступили белая колокольня и купола Троицкого собора. Мы подъезжали к монастырю.
- Вот и дома, - вздохнула и перекрестилась мать Онуфрия.
Я тоже перекрестилась. И хотя я просто подвозила монахиню, у меня возникло внутри теплое чувство внутри, будто я тоже приехала домой.