Ещё не совсем стемнело. Так, смеркалось. Где-то между светом и тьмой. А полноликая луна уже начала подглядывать из-под сиреневой обшивки небес, столкнув солнце в бездну горизонта.
Ромашки на подоконнике жемчужно искрились. Я чуть подербанила хрупкие лепестки. Один цветок даже сунула в рот, пожевала и не выплюнула. Трава травой, а я - коза. Тогда, достав из вазы ещё одну ромашку, я принялась гадать: любит – не любит – любит – не любит – любит – не любит – вау! – любит… Да ерунда всё это, для сопливых девчонок. И всё-таки было приятно.
Я отошла от окна и прислушалась. Ждала услышать какие-нибудь потусторонние звуки с чердака. Ничего толком не услышав, я выглянула в коридор. Стены, как и накануне, жили своей жизнью, правда, больше не трогали моё воображение. Сейчас меня волновало другое.
Я выскользнула на балкон. Ночь стояла душная, и ароматы Снежаниных роз окутывали всю округу тяжёлым амбре. Крадучись я поднялась по лестнице, скрипнув ступенькой… чёрт её побери!.. и замерла.
Глухое бормотание нараспев из самых недр тайной комнаты. Эту манеру произносить слова, растягивая, будто молясь, ни с чем не спутаешь. Вернее, ни с кем.
- Алечка, родная моя, ты видишь моё смятение. Кто она? Зачем она здесь? Я схожу с ума. Я не могу её больше видеть. Мне достаточно тебя. А она другая. Она рыжая, ты белокурая, ангел мой. У тебя кожа, как мрамор, а у неё – веснушки. И я, старый греховодник, не могу отвести от неё взгляда, так она хороша в своём несовершенстве. Но она – не ты, любимая моя. Как долго продлится эта мука? Зачем меня обрекли на неё? Не за ту ли роковую ошибку я расплачиваюсь по сей день? Неужели ты и там не простила меня?..
Как-то мне нехорошо стало от услышанного. Под ложечкой до тошноты завибрировало, я покрылась испариной. Ещё не хватало рыгнуть. Тогда Далемир точно подумает, что меня от него воротит. А это же неправда!
Следом послышалось надрывное, от чего мне сделалось ещё хуже:
- Владычица Преблагословенная, возьми под Свой покров семью мою. Всели в сердца чад моих мир, любовь и непрекословие всему доброму. Не допусти никого из семьи моей до разлуки и тяжкого расставания, до преждевременной и внезапной смерти без покаяния. А дом наш и всех нас, живущих в нём, сохрани от огненного запаления, воровского нападения, всякого злого обстояния, разного страхования и дьявольского наваждения. Да и мы купно и раздельно, явно и сокровенно будем прославлять имя Твоё Святое всегда, ныне и присно, и во веки веков. Аминь. Пресвятая Богородица, спаси нас!
Упёршись лбом в дверь, я беззвучно заплакала. Сама от себя не ожидала подобного слюнтяйства. Я даже не заметила, как с той стороны захотели выйти.
Сначала дверь шевельнулась легонько, но наткнувшись на невидимую преграду, её решительно толкнули. Я брякнулась на пол, сильно ушибив ягодицы. Айкнула. Никогда бы не подумала, что мой зад столь чувствителен. В коем-то веки перетянула не голова, давно пора, а то я грешным делом думала, что худею.
В дверях стоял удивлённый Далемир Ильич. Повеяло запахом мяты с горчинкой.
- Аля? – проговорил Далемир, впившись в меня зияющей чернотой глаз. – Алечка?
- Нет, я всего лишь Ася, - сказала я. - Простите, что не оправдала ваших ожиданий.
Стыда, как ни странно, я не испытывала, наверное, потому что было больно. Я встала и отряхнулась, не глядя на сбрендившего художника.
Если бы он начал выказывать возмущение, я бы огрызнулась похлеще, это точно, такое у меня было настроение. Но Далемир взял и улыбнулся. Я улыбнулась в ответ. А что мне оставалось делать? Не язык же ему показывать.
Без лишних слов дед поманил меня за собой и скрылся в темноте таинственного чердака.
Как только я переступила порог, вспыхнул свет. Посреди потолка болталась убогая лампочка Ильича или как её там. Ну уж точно не шикарная люстра в тысячу свечей.
Чердак не представлял собой ничего особенного. Обычное захламлённое помещение, правда, благоухало Далемиром, а не тленом. Вдоль стен стояли обёрнутые в ветхую бумагу картины, которые художник ещё не успел реализовать за кругленькую сумму. Я бы и сама приобрела что-нить недорогое, но, боюсь, и на недорогое моей зарплаты не хватит. Не брать же кредит.
Некоторые портреты висели открытыми. И вот тогда я по-настоящему труханула. Потому что, переходя от одной картины к другой, узнавала гостей давешнего бала, тех самых полнолунников.
Я в растерянности оглянулась на Далемира Ильича, стараясь прочесть в выражении его лица, во взоре внимательных синих глаз хотя бы намёк на то, что всё мне приснившееся произошло в этой реальности. Но тот хоть и зорко наблюдал за мной, однако, без лукавства. Одинокий, печальный, меланхоличный старик. И как в такого можно было влюбиться? Это всё выдумки Изольды! Тоже мне сваха нашлась. Внученька.
В углу разместился иконостас, составленный из ликов, писанных самим художником. Угадывалось по манере, по тому, как одухотворённые и торжественные лица святых дерзновенно отличались от привычного канона.
Подле иконостаса в канделябрах стыли оплавленные свечи.
У окна на старом стуле, отдельно от других полотен, стояла картина, которой, по всей видимости, Далемир Ильич придавал особое значение. Напротив неё разместился второй стул.
Мне непременно захотелось увидеть, что изображено на этом произведении.
Я подошла к окну и с любопытством взглянула на портрет. Затем перевела взгляд на художника и заметила, как он напрягся. Его лицо побледнело, а шрам наоборот заалел и конвульсивно дёрнулся. Значит, есть что-то такое в этой картине, к чему стоит более внимательно присмотреться.
На меня взирала кареглазая русалка с небрежно перекинутой на грудь белокурой косой. Не красавица, но было в ней нечто чарующее, цепляющее взгляд. Может быть, яркие полные губы или чуть длинноватый нос с выразительными ноздрями, или, пожалуй, глаза с золотыми блёстками, опушённые длинными прямыми, как стрелы, ресницами. Ресницы бросали неясные тени на высокие скулы и придавали драматизма всему несколько ширококостному лицу. Странность заключалось в том, что русалка определённо кого-то напоминала. Решив не заморачиваться, я напоследок окинула взглядом портрет… и тут меня осенила догадка!
А что если Далемир Ильич вёл беседы с этой ундиной, изображённой на портрете? Вот и стульчик кстати стоит. Такой же древний, как и сам Далемир со своей озёрной девой.
Вообще-то стремновасто вот так остаться наедине с сумасшедшим.
Я снова, пристальнее, всмотрелась в удивительно знакомое лицо… и кровь в моих жилах заледенела. Прямо мне в глаза уставился мой двойник - тот самый, что я разглядела на фреске в коридоре. И пусть цвет волос не соответствовал моему, но в остальном присутствовало полное, непостижимое сходство. Вот так крендельки!
- Это к-кто? – заикаясь и оттирая испарину, спросила я.
- Это Алечка, моя жена, - растягивая слова, взволнованно прошептал Далемир.
- Вы уверены? – я перевела взгляд с русалки на художника.
А он ни с того ни с сего стал медленно оседать, закатив глаза. Как же я перепугалась, б-же ж ты мой!
Дальше происходила немыслимая кутерьма.
На крыльях непередаваемого ужаса я вылетела с чердака и кубарем скатилась с лестницы, ворвалась в дом, оглашая его криками о помощи! Я с грохотом распахивала двери в хозяйские комнаты и вопила о том, что Далемир Ильич умирает!
Потом я сидела на прохладном полу террасы, обхватив руками колени, и мелко безостановочно дрожала. Я безучастно наблюдала за врачами скорой помощи, которые как будто нарочно караулили за углом. Я дрожала и молилась о том, чтобы Далемир Ильич не умер.
Никогда прежде я не обращалась к Богу, не было в том нужды. И вот теперь мне хотелось быть услышанной и понятой Им.
«Всем нужен Бог, всем!»
Я и молитвы-то никакой толком не знала, потому повторяла и повторяла то, чем безотчётно полнился мой мозг:
«Отче наш, Иже еси на небеси,
да святится имя Твое,
да придет Царствие Твое,
да прибудет воля Твоя…
Господи, помоги! Господи, спаси его! Господи, пожа-алуйста-а!»
Через некоторое время, которое отзывалось в моей голове бесконечным стуком звенящих секунд, карета скорой помощи уехала.
Изольда нашла меня на ночной террасе с тростью Далемира в руках. Я увидела эту палку, прислонённую к колонне, и уже не могла с ней расстаться. Как же, думала я, как же он там без неё?
- Иди спать, - устало сказала Изольда и вытянула трость из моих закоченевших пальцев.
По её голосу даже нельзя было понять, жив дед или врачи оказались бессильны. Смелости спросить об этом напрямую я не нашла. Только всё порывалась пойти к Далемиру Ильичу, извиниться, справиться о его самочувствии, но Изольда меня не пустила. Я повиновалась. Прям размазнёй какой-то стала, овцой на верёвке, куда поведут, туда и иду.
Изка отвела меня в спальню. Не поленилась, подогрела мне молоко с мёдом. Может, ещё чего туда сыпанула, потому что, как только я выпила приторный напиток, мне сразу же захотелось спать. Если Изка переборщила со снотворным, то все мои терзания скоро закончатся.
Последняя мысль перед отплытием в царство Морфея была – упс, нежданчик! - о Снежане, о том, как она меня, наверное, костерит. Но не вслух, конечно, для этого она слишком горда. Завтра придётся выдержать её уничтожающий взгляд и не пасть смертью храбрых.
***
У меня заболел живот и я проснулась. С унитазом миловались, наверное, целую вечность. Какую такую гадкую гадость мне подсыпала в молоко Изольда? Не может же от мёда так жёстко пучить! Или это от волнения?
Только слезла с толчка, живот снова мучительно закрутило. Ну и вонь же стояла в туалете! Я еле переводила дух, восседая на белом фаянсовом троне. Тот, кто утверждает, что своё г не пахнет – значит не до такой степени их дефекация неприятна их прямой кишке. Извините за подробности.
Обессиленная, я выползла из туалета и посмотрела на часы. Половина двенадцатого ночи. А так много всего произошло. Думала, уже хотя бы часа четыре утра, но нет.
Я решила спуститься на террасу, проветриться.
Стояла чёрная душная ночь. Если бы не садовые фонарики, то – лопни глаз, а ни черта не разглядеть. Издалека явственно слышались звуки веселья. Может, крестьяне празднуют ночь на Ивана Купалу? Надо бы присоединиться. А то побывала в деревне, и рассказать будет нечего. Лол.
Я обула калоши, которые валялись (непорядок!) у самого порога и были велики мне размера на два. Прошлёпала за ограду, прислушалась. Однако веселились в другой стороне от деревни. Ну, я и поплелась туда, полагая, что крестьяне (или как их там) неслучайно выбрали лесное озеро местом проведения древних обрядов.
Из-за облаков выглянула луна, осветила окрестность и я отправилась по знакомой дороге, стараясь не потерять калоши. Мне даже страшно не было. Да, по правде говоря, о волках, кабанах и духах леса я и не вспомнила. Просто хотелось влиться в круг безудержного веселья и наслаждаться жизнью в эту волшебную ночь. Когда ещё такое представится! Чай не тупая тусовка, а со смыслом.
О Далемире тоже не думалось. Как-то внезапно всё связанное с ним перестало иметь значения. Не интересно. У меня же Андрюшка есть, только он об этом не знает.
Я прошла то место, где Изольда кормила белок. Вместо подвального тяжёлого духа пахло хвоей. Изредка поскрипывали жёлтые стволы сосен, в темноте они походили на исполинские свечи.
И вот когда я уже была готова выбраться из зарослей, воцарилась мёртвая тишина.
А потом раздалось заунывное женское пение.
Я раздвинула густые лапы деревьев и увидела, как вокруг подрагивающего рыжего костра голые тётки в венках, обняв друг друга за талии, водят хоровод.
Над озером поднимались седые испарения, обволакивая всё вокруг лёгкой серебристой дымкой. Где-то я уже это видела…
Эй, а куда попрятались мужики? Я зачем сюда шла? – чтобы с голыми бабёшками хороводиться?
Внезапно одна шустрая дивчина выскочила на середину круга и, приплясывая, звонко завела припевку:
За русалкой дед нырял,
Всё, что было потерял:
Удочку, катушку!
Ждите новую частушку!
Ух-ух-ух!
Её пышные груди ходили в такт плясу, в общем, отжаривали, как самостоятельные.
И эти трясущиеся жирные титьки, и извивающиеся бёдра вызывали во мне какое-то странное томление, желание влиться в распутный бабий круг.
Веселушки, смеясь, хором подхватили:
Опа – опа!
Ждите новую частушку!
Та, которая была запевалой, воссоединилась с хороводом подруг, а на её место выскочила следующая, и завела, так же потрясая телесами:
Дед сидит на берегу,
Снова ждёт русалку!
Приготовил карандаш,
Рисовать нахалку!
Ух-ух-ух!
И вновь грянул хор:
Опа – опа!
Рисовать нахалку!
Голос третьей девицы заставил меня внимательнее присмотреться к ней и я, не веря глазам, узнала Изольду! Между тем, Изка, как придурок, заливисто выкрикивала:
Дед с русалочкой лежал,
Целовал и миловал.
Бабка к озеру пришла,
К рыбке пива принесла!
Ух-ух-ух!
И трясла грудкой, хотя там и трясти-то было нечем. Две фигулины.
Я не сдержала хихиканья, всё это выглядело так по-дурацки нелепо.
Одна из танцовщиц обернулась… и я сначала подавилась своим кудахтаньем, а затем в панике начала отступать, пока не наткнулась на острый еловый сучок.
Аля. Алечка. Незабвенная жена Далемира.
Блина-малина-кричи караул!
Опрометью улепётывая от давно усопшей соперницы, я потеряла калоши. А потом меня всё-таки вывернуло наизнанку, как я и обещала на протяжении всего предыдущего повествования.
Тропу затянуло сырым туманом. Он рваниной наступал из глубины леса, будто неминуемая и зловещая участь. Лесные духи вышли на охоту.
Ещё чуть-чуть и пробьюсь к дому! Я задыхалась от быстрого бега, закололо в боку, а босые ступни ног и вовсе превратились в кровавую рану.
Однако вырвавшись из мрачного леса, населённого чёрт знает кем, я вновь очутилась у озера.
Крик отчаяния застрял в горле.
Не иначе как леший закружил. То-то я краем глаза ухватила лохматый куст, следующий за мной по пятам, а потом внезапно вставший на пути. Я его и так огибала и этак, пришлось малость свернуть с тропинки, вот и результат.
Тем временем обнажённые девчули, забросив хоровод и частушки, развлекались ловкими прыжками через жаркий костёр. Они смеялись и шутливо подначивали друг дружку.
Я рухнула на землю у самой кромки леса и кое-как восстановила сбившееся дыхание, помассировала ноги, подула на них. До меня, слава б-гу, никому не было дела. И вдруг я почувствовала знакомое благовоние. Но не от ног, это точно.
Мне на плечо легла рука.
- Ма-ама-а-а! – не своим голосом завопила я и отключилась.
***
Морской бриз приятно обдувал лицо. Нежный шум прибоя успокаивал, навевая дремоту. Но постепенно дуновение стало приобретать всё более тухловатый оттенок. Я лениво поморщилась и приоткрыла глаза…
Надо мной склонились давешние веселушки и что есть силы дули мне в лицо.
Я разочарованно скривилась и сказала:
- Фу-у.
Тем более, от них шёл тот ещё запашок. Какая-то смесь сырой рыбы и затхлой воды. А чё чеснока не пожевали?
Девчонки расступились, и появился главный действующий персонаж - Далемир Ильич собственной персоной. В кипенной рубахе до пят, подпоясанный. Жених, не иначе. Он протянул мне руку и помог встать.
- Здравствуйте, - сказала я. – Как ваше здоровье?
- Неплохо, - чуть щуря глаза в улыбке, ответил Далемир. – А ваше?
- Ну, так себе.
- Приболели?
- Нет, прииспугалась.
- Это пройдёт, - пообещал жених. – А теперь давайте праздновать!
- С ними? – я окинула брезгливым взглядом голых баб.
- С ними, - подтвердил Далемир, - с моими русалочками.
- С кем?!
- С русалками.
Я усмехнулась, вспомнив, что семейка Изольды те ещё Аддамсы.
- Ну ок, - типа согласилась я, русалки так русалки. - Только почему среди них Изольда? Она что, тоже утонула?
- Могла и утонуть, если бы вы, Асенька, вовремя не подоспели.
- А другие?
- Утопленницы.
- Жесть. Ущипните меня, пожалуйста.
- И не подумаю. Не стану я портить вашу нежную шкурку. Пойдёмте, я вас лучше познакомлю с Алечкой.
- А это точно необходимо?
- Конечно. Кто как не она благословит?
Далемир взял меня за руку, переплетя наши пальцы, и повёл к русалкам. Они суетливо окружили нас, и я снова чуть не задохнулась от непередаваемого благоухания-в-кавычках. Попыталась дышать в сторону.
- Русалочки мои, девочки родные, - приговаривал Далемир Ильич, похотливо оглаживая обнажённые спины и задницы льнущих к нему девок. Как он мог, когда не только я находилась рядом, но и почившая его супружница! Старикашка блудливый! Развратник одиозный!
Озёрные девы вдруг взялись за руки, заключили нас с Далемиром в круг, и затянули песнь, от которой я расчувствовалась до слёз.
Подойди поближе к озеру, сестрица,
Полюбуйся на себя в зеркальную гладь.
Встань на колени, чтоб воды напиться,
А иначе нам тебя не поймать, не поймать.
Зачаруем сердце, зачаруем душу,
Станешь ты счастливой, в озере резвясь.
Подойди поближе, оторвись от суши.
Он тебя не любит, по другой томясь.
Позабудь его ты, милая сестрица,
Всё гораздо проще в озерном краю.
Преклони колени, чтобы с ним проститься.
Встретишь ты русалкой нежную зарю.
Зачаруем сердце, зачаруем душу,
Станешь ты счастливой, в озере резвясь.
Подойди поближе, оторвись от суши.
Он тебя не любит, по другой томясь.
Русалки пели, а я в потёмках собственного подсознания видела Андрея. Он долго и насмешливо смотрел на меня, а потом развернулся и, ссутулившись, побрёл в беспросветную даль.
- Вернись, - шепнула я.
По моим щекам текли слёзы, и губы дрожали от этого еле высказанного слова, которое при иных обстоятельствах я бы никогда не осмелилась произнести.
- Вернись, - повторила я.
Но Андрей даже не обернулся. Он ускорил шаг… побежал… и, в конце концов, от него осталась едва различимая крапинка.
Я с трудом разомкнула заплаканные глаза и увидела, что сижу на поваленном дереве у самой кромки воды.
Ко мне приблизилась Аля с гребнем в руках и молча принялась расчёсывать мои непослушные, рыжие, разбавленные фиолетом кудри. Пришлось терпеливо переносить невыносимый запах, которым, похоже, пропахла каждая складочка обнажённого тела. Да и вообще, такое себе удовольствие наблюдать возле себя голую тётку, тыкаться носом в разные части её неряшливого тела. Она же меня со всех сторон чесала, вилась вокруг меня ужом. Буэ, честно говоря.
Наконец пытка зловонием миновала. Далемир украсил мою голову венком из полевых душистых трав и цветов. Взял меня за руку, снова сплетя наши пальцы, и неспешно повёл в лес. Совокупляться, что ли, грешным делом подумала я. И повиновалась, предвкушая таинство первой близости.
Когда мы остановились, а Далемир ко мне не притронулся, я смущённо взглянула на него. Он же заинтересованно рассматривал что-то под ногами. Я посмотрела туда же.
Крошечная светящаяся почка в сердцевине разлапистого папоротника. Бутон неторопливо крепнул, увеличивался и, наконец, с треском лопнул, высвобождая прекрасный цветок! В ту же секунду весь лес вспыхнул разноцветным пламенем, и приторно-сладкий аромат бубль-гума рассеялся по воздуху.
- Вау, - восторженно сказала я. – Это мне?
- Асенька, у вас есть несколько секунд, чтобы загадать самое сокровенное желание. А потом сорвите цветок и храните. Придёт время, он поможет обрести вам свою истинную сущность.
Я беззвучно зашевелила губами, загадывая сокровенное. Но дело в том, что задушевных желаний у меня вагон и маленькая тележка.
- Теперь срывайте его! – поторопил Далемир.
Боясь обжечься, я протянула руку к волшебному цветку и тут же отдёрнула, глупо прихрюкнув.
- Ну же, смелее! – подбодрил меня Далемир Ильич.
Я склонилась и аккуратно отломила полыхающий, тёплый, пульсирующий венчик вместе с чашечкой. Любуясь дивным растением, я подняла его вверх, освящая пространство вокруг себя. Меня буквально опьянял аромат цветка, я почувствовала, как слабею и безвольно опускаюсь на землю.
Если бы не Далемир, я бы так и завалилась промеж деревьев, держа цветок папоротника на вытянутых руках. Далемир подхватил меня, и я поняла, что он вообще не старик, такими сильными были его руки.
Несмотря на слабость, мне удалось спрятать подарок Ивановой ночи за пазуху. Успокоенная этим, я нежно прильнула к дедуле.
Русалки вновь завели свою грустную песнь. Девчонки, а когда же мы будем веселиться?
Далемир Ильич на руках вынес меня из леса. Девы расступились, пропуская нас к озеру.
- Вы меня утопите, да? – с затаённой радостью поинтересовалась я у Далемира.
Цветок папоротника всё ещё пламенел и чуть вибрировал под моей футболкой, и казалось, что трепещет само сердце.
Далемир не ответил, однако всё дальше и дальше заходил в воду.
- А я-то думала, что нравлюсь вам, - вздохнула я.
- Поэтому ты здесь, - тихо произнёс мой кавалер.
- Я готова влюбиться в вас, - призналась я.
- Поэтому ты здесь, - повторил Далемир Ильич, всё глубже погружаясь в туманные воды лесного озера.
Я крепче прижалась к деду, обхватила руками его крепкую шею.
- Это обряд венчания? Теперь мы муж и жена?
Вместо Далемира ответили русалки. Их ответ легким ветерком пронёсся по озеру, взволновав его гладь, рассеивая туман.
- Да-а-а… - выдохнули они.
Одна Алечка промолчала. Смотрела на нас грустными глазами, тёмно-карими с яркой золотинкой, прощая и прощаясь.
И вот уже вода проникла в нос, защипала в горле…
Я, как рыба на суше, хватила ртом воздух и… проснулась на влажной постели, вся в испарине, точно в болезни.
Ночь даже под утро не утратила жаркой духоты, простынь скомкалась, а футболка скаталась куда-то к подмышкам. На моей груди со стороны сердца багровел ожог. Через считанные секунды он затянулся, и следа не осталось, кроме нестерпимого зуда. Да и он вскоре прошёл.
_____
продолжение следует...
СОДЕРЖАНИЕ:
Накануне
5 июля, суббота
Ночь с 5-го на 6-ое июля
6-ое июля, воскресенье