"Вплетём ещё несколько нитей воспоминаний в общий гобелен старого-доброго Инстербурга. Эти воспоминания постепенно, шаг за шагом, образуют грандиозное полотно казалось бы утраченных в глубинах лет событий. Сегодня мы оправляемся гулять по мощёным улицам с Розой Кеппен-Зигер, и я очень рад, что могу донести до вас то, о чём она хочет нам поведать". Евгений Стюарт
Наша соотечественница Роза Кеппен-Зигер, сестра коммерсанта Гельмута Зигера, владельца пляжных купален на Ангерапп, делится своими воспоминаниями о старом Инстербурге:
Мои бабушка и дедушка владели домом по адресу Мюлендамм №3, что по соседству с пекарней (Макса) Эфы, наискосок от Старого замка. Он находился, как тогда выражались “на дне”, благодаря близкому расположению Замковой мельницы. С улицы во двор с множеством маленьких домиков вела широкая деревянная лестница, а в их дом можно было попасть по деревянному мостику, который все называли «мостком». К дому Рудольфа Петерейта (Мюлендамм №4/4а) вёл уже каменный мостик. Чуть дальше ещё одна широкая деревянная лестница вела к Виппентайху, где располагался штаб Армии Спасения. Когда моя мама была ещё маленькой, река Ангерапп весной и осенью сильно разливалась, подтапливая дворы и подвалы домов на Театрштрассе и Мюлендамм, в том числе и у моих бабушки с дедушкой. Это происходило к вящей радости мальчишек, перемещавшихся по своему “пруду” в ваннах, выдвижных ящиках от комодов и прочих импровизированных плотах. Впоследствии все жители этих улиц внесли значительный вклад в строительство дамбы. По рассказам моей матушки, жизнь среднего класса в те времена протекала тихо и скромно. Дед был сапожных дел мастером, и у него имелись подмастерья и ученики, которые по обычаю того времени жили в его доме и которых тоже нужно было кормить.
(Примечание редакции) В этой связи, безусловно, не мешало бы заглянуть в сапожную мастерскую того времени. Посередине обычно располагался низкий круглый рабочий стол, вокруг которого на столь же низких сапожных табуретках сидели работники, подмастерья и ученики. Перед каждым на столе стояли ящички с маленькими стальными клиновидными гвоздиками, деревянными шпильками и куском воска для дратвы (Толстая, просмолённая или навощённая нитка для шитья обуви, кожаных изделий – Е.С.). В центре стола находилась большая лампа (обычно керосиновая или карбидная), а перед каждым рабочим местом висели большие, наполненные водой стеклянные шары, которые подобно прожекторам фокусировали свет, освещая обрабатываемую деталь. Последняя фиксировалась на колене работника при помощи крепкого сапожного ремня. Таким образом, люди знали, как выкрутиться в тёмное время года, поскольку “электричества” тогда ещё не было.
Чтобы прокормить относительно большое количество людей приходилось держать свиней и гусей, а хлеб и лепёшки были домашними. Летом мы выбирались в лес на лошадях или повозках для сбора шишек, которые зимой использовали для растопки.
Согласно воспоминаниям мамы, по вечерам, когда все собирались вокруг печки и в ней потрескивали шишки, ощущалась настоящая атмосфера домашнего юта. Рассказывались различные истории, особенно пугающие истории о привидениях.
Уже тогда ремесло приносило хорошую прибыль, но всё же несравнимую с днём сегодняшним. Впрочем, тогда людские запросы были гораздо скромнее, несмотря на большую ответственность. Моя бабушка, “фрау мастерица”, очень заботилась о так называемой “репутации”. Например, она купила себе большую шаль, у которой на чёрном фоне был выткан широкий турецкий орнамент. По тем временам это был последний “крик моды” и стоил он целых 25 талеров! Она им пользовалась исключительно для воскресного посещения церкви.
В незапамятные времена Виппентайх использовался в качестве места для казней. Приговорённых к смерти здесь при помощи качелей топили в большом болоте.
Рудольф Бушнаковски, бывший в своё время учителем в Танненхофе (к юго-востоку от нынешней улицы Чапаева, за прудом – Е.С.), рассказывал следующее о Виппентайхе: “Так вот, на территории вокруг мельницы, где теперь находятся дома и огороды, когда-то был пруд, больше похожий на болото. Около него стояли качели, напоминающие те, что до сих пор иногда встречаются в сельской местности. На одном конце шеста, что находился над водой, была подвешена клетка. Но не для птиц, а для злоумышленников. К примеру, если пекарь выпекал слишком лёгкий хлеб или всячески экономил на размере булочек, то его сажали в эту клетку и опускали в пруд. Там он долго пыхтел и пускал пузыри. Иногда его отпускали только тогда, когда он уже был полумёртв. Эта пытка называлась “Качели” (Wippe)… и отсюда пошло название этого болота – Пруд с качелями (Wippenteich).
Инстербург всегда был солдатским городом, но в нём всегда было оных больше, чем он мог разместить в своих казармах. Многие из них квартировали в частных домах. Мама поминала одного жившего у них литовца, который часто говаривал: “Глаза устали, спать хочу”. По мере того, как Инстербург всё более превращался в гарнизонный город, появился и стал популярным стишок: „Insterburg ist eine Stadt, die auch viel Soldaten hat, damit jeder kriegt 'ne Braut, wurd' die Spinnerei erbaut!" (В вольном переводе это звучит так: “Инстербург, это город, где много солдат. Чтобы каждому досталось по невесте, построили прядильную фабрику!”).
Вот так я и добралась до прядильной фабрики, что находилась в Прегельторе. Её работников в народе попросту называли “прялками” (на самом деле прозвище было гораздо обиднее и звучало как Spinnratzen, что созвучно Spinnraden (прялки) – Е.С.), что им, по понятным причинам, было не очень приятно слышать. Возвращаясь домой после работы, многие из них проходили по Театрштрассе. Вот там-то у одного торговца жил попугай, который постоянно кричал: “Прялка!”. Однажды, когда он выставил его в окно, а мимо проходили работники прядильной фабрики, они так разъярились от криков попугая, что разбили окно и хотели уже свернуть пёстрой птице шею. К счастью вовремя подоспел хозяин и спас её от расправы.
Мальчишки тоже развлекались, напевая вслед работникам фабрики: “Солнце заходит, луна восходит, прялки галопом бегут!”, после чего резво убегали, опасаясь схлопотать по шее.
Теперь что касается моих собственных воспоминаний. Мой отец держал магазин на Банхофштрассе (позднее Гинденбургштрассе). Позади обширного двора с сараем и конюшней находился весьма большой сад, в котором нам, детям, дозволялось свободно играть и резвиться. Слева за садом располагался военный госпиталь. Ещё дальше находился пороховой склад. Рядом с ним мой отец арендовал луга. Когда нам дозволяли ходить на заготовку сена, то это всегда был маленький праздник.
(Примечание: Пороховой склад, а точнее пороховой дом, конечно же находился на Пульверштрассе (2-й переулок Победы – Е.С.), ответвлявшейся от Цигельштрассе (ул. Победы – Е.С.) к югу от Меланктонкирхи. Будучи в своём начале мощёной, она постепенно переходила в грунтовую дорогу, ведущую к Кёнигсбергскому шоссе. Примерно в центре этого просёлка стоял дом из красного кирпича, который и был когда-то пороховым складом. Он был настолько простым и непритязательным, что ни у одного фотографа не возникало искушения сфотографировать его. В более же поздние времена склад боеприпасов располагался в Городском лесу, неподалёку от Эрнстфельде (точнее к юго-востоку от города – Е.С.), где находилось и стрельбище.)
Там, где позднее был построен спортивный парк, теннисные корты и турнирное поле, были одни лишь луга, на которых паслись коровы из поместья Ленкенинген. Для нас же, детей, овраги являлись настоящим раем, где мы могли беспрепятственно бегать и скатываться вниз по склонам, а зимой кататься на санках. Машины там не ездили, да и телеги были редкостью.
Маленькой сенсацией для нас стало появление на улицах танцующего медведя в сопровождении темнокожего мальчика с розой за ухом. У медведя был намордник и он танцевал на задних лапах, после чего со зрителей собирались деньги. Безусловно, это было жестокое обращение с животным. Затем водить медведей по улицам запретили, поскольку испуганная им лошадь могла взбрыкнуть и сбросить своего ездока на мостовую.
Во времена моего детства в нашем городе проживало несколько оригинальных личностей, которых мы очень любили “поддевать”. К сожалению, среди них были и психически нездоровые люди. Но что мы могли знать об этом? К последним, несомненно, относилась “Тётя Лондон”, высокая и сильная женщина, обвешанная всяческими побрякушками. Когда мы кричали ей “Не пукай!’, она лишь улыбалась нам в ответ, лишая нас искомого эффекта. Ещё был продавец газет, очень любивший заглянуть в бар “Флора” на Гинденбургштрассе. Прочие посетители называли его Пишвиллем, и он обращался к ним с одними и теми же словами: “Господин, если в твоём сердце есть Бог, а в кармане дитхен (монетка в десять пфеннигов – Е.С.), то почему бы тебе не угостить меня шнапсом!” Интересно ,что даже зимой он носил только теннисные туфли. И конечно же мне на память приходит “Люде”, подмастерье пекаря, который по недосмотру пережарил в хозяйской печи воскресное жаркое для нескольких клиентов, за что и был уволен. Он обжаловал своё увольнение в суде, но проиграл. Когда же его спросили, зачем он вообще подал столь бессмысленный иск, то он искренне ответил: “Я просто снова хотел всех увидеть!”
Среда и суббота на Альтер Маркт являлись рыночными днями. Около Лютеркирхи продавалась глиняная посуда. На ратушной стороне Альтер Маркт (т.е. на юго-восточной её стороне – Е.С.) в два, а подчас и в три ряда стояли прилавки мясников, пекарей, садовников, шляпников и сапожников. На Французской площади, где брала своё начало Кёнигсбергерштрассе, свой сильно пахнущий товар предлагали торговки рыбой. На Буттермаркт селянки торговали маслом, яйцами, сыром, птицей и прочей живностью. В нерыночные дни перед отелем “Рейнише Хоф” на Альтер Маркт своих пассажиров ожидали извозчики.
С постройкой Марктхалле постепенно сошла на нет вся магия рыночных прилавков на Альтер Маркт, и все рыночные операции переместились на Нойер Маркт. Это же коснулось и Буттермаркт, которую переименовали в Ульменплац.
Мы всегда с нетерпением ожидали дня рождения кайзера, и не только потому, что в тот день отменялись занятия в школе, но ещё и из-за начинавшихся накануне вечером торжеств. Во время факельного шествия – вероятно после церемонии “Торжественной зари” (или отбоя – Е.С.) на Альтер Маркт – я однажды видела, как солдат с факелом слишком близко приблизился к шляпке с плюмажем из перьев одной из зрительниц. Перья беззвучно вспыхнули и рассыпались в прах, чего владелица шляпки даже и не заметила. Должно быть потом она сильно удивилась.
Ещё я с удовольствием вспоминаю о наших зимних забавах. Снега обычно было более чем достаточно. Мы катались на санках с любого холма в Шютценпарке, но особенно любили овраги. На Замковом пруду существовал “Дитхен-клуб”, куда мы часто, с колотящимся сердечком, пробирались через забор.
А может ли быть что-то более прекрасной увертюрой к Рождеству, чем игра музыкантов в снежных вихрях сочельника?
Вот такие образы, сменяя друг друга, появляются из ящика памяти под названием ‘Инстербург”. И этот ящик всё ещё переполнен ими.
Автор — Роза Кеппен-Зигер
Перевод, комментарии и иллюстрации — Евгений А. Стюарт (Eugene A. Stewart, Esq.)
При перепечатке или копировании материала ссылка на данную страницу обязательна. С уважением, Е. А. Стюарт