Первое что Эдуард увидел, войдя в кафе – была огромная во всю стену шаурма. Разрезанная поперек, своими внутренностями шаурма странным образом напоминала устройство земли: тонкий лаваш – земная кора, внутри овощная мантия, в центре всего - золотистое с красноватым отливом мясное ядро.
Закусочная состояла из двух рядов оранжевых столов со стульями. Один стол занимала женщина с сыном-подростком. При виде его, она нервно облизала губы пупырчатым коричневым языком. Воняло низкопробным маринованным мясом и бедной скотской жизнью.
В самом углу Эдуард заметил Марину.
Проститутка низко склонилась над стулом отчего короткая юбка подернулась вверх, обнажая худые ляжки в черных чулках с кружевом по краю.
И как он мог только на такую польститься, да еще посадить в свою машину? Рядом с ней суетилась продавщица – чучмечка в оранжевом колпаке.
Эдуард подошел, положил дамскую сумочку на соседний стол. Он увидел девочку: волосы у нее завивались в светлые спиральки, будто итальянская паста. Бледная, с пожелтевшим лицом – она отворачивала голову от таблеток, которые мать подносила ей вместе со стаканом воды.
- Выпей, тебе легче станет. Зачем ты упрямишься?
Вместо ответа Офелию снова вырвало. Продавщица бросилась к ней с бумажным пакетом, но не успела – рвота облила стол.
- Что вы ей таблетки суете? – не смог удержаться Эдуард. – Ребенка надо госпитализировать.
Услышав голос, Марина перевела на него испуганный взгляд. На скуле ее проступало красноватое пятно - след от уличной схватки с отморозками из БМВ.
- Почему ей так плохо?
- Откуда я знаю! Может быть из-за течения болезни. Или это ответ на неверную терапию. В любом случае звоните в неотложку. Ее надо стабилизировать, а потом уже разбираться в чем дело.
Чучмечка приблизилась к Эдуарду и, глядя с надеждой на ключи от автомобиля в руке, жалостливо попросила:
- Довези их в больницу, а то ведь девчонка совсем помрет.
- Что? Я не могу…
Совсем маленькая, не достающая до плеча, продавщица подошла еще ближе, гипнотизируя чернотой своих нерусских зрачков.
- Ну довези. Ну что тебе – жалко?
Разблокировав экран айфона, Эдуард выхватил из списка телефонный номер.
- Я вызываю… за ней приедут.
На него выжидающе уставились три пары глаз – продавщицы и молча поедающих свою шаурму женщины с сыном. У сына на лбу рос прыщ. В телефоне тянулись гудки - бесконечно долгий акустический сигнал.
- Довези лучше, - упрашивала продавщица. - Ну по-человечески, довези. Сколько еще придется ждать твою неотложку.
Эдуард хотел позвонить снова, но передумал и сунул мобильник в карман.
- Ладно, поехали в больницу.
- Марина, собирайтесь скорей, он вас отвезет!
Обрадованная чучмечка стала помогать складывать вещи в рюкзачок. Мать натянула на Офелию курточку и повела к двери.
- Можно ее вперед? – попросила Марина на улице, останавливаясь у Лэнд Ровера. – Боюсь, на заднем сидении ее снова вырвет.
Эдуард молча обошел капот и открыл пассажирскую дверь. Марина усадила дочь туда, где еще недавно была сама, пристегнула и села позади.
- В паллиативное отделение поедем. Там примут, - объяснил Эдуард, трогаясь с места.
Какое-то время они ехали молча.
Боковым зрением Эдуард видел выглядывающие из-под болоньевой куртки худые коленки. Впервые за долгое время в его машине ехал ребенок.
Каждый день он осматривает детей, выписывает им лекарства, ставит им диагнозы. Каждый день говорит какие-то механистические слова плачущим матерям, которые как будто должны их успокаивать. А сам неотступно думает о ней – о растущей пустоте внутри.
- Мам, мне плохо, - пролепетала рядом Офелия.
Марина поспешно протянула с заднего сиденья бумажный пакет.
- Не надо, - Офелия слабо отвела ее руку. - Можно я почитаю стихи?
- Вы не против? – обратилась Марина к Эдуарду. - Ей так легче становится.
- Да пусть читает…
Офелия начала тихо, едва слышно:
Они их собрали,
Спокойно до боли,
Детишек и женщин…
И выгнали в поле.
И яму себе
Эти женщины рыли.
Фашисты стояли,
Смотрели, шутили…
Затем возле ямы
Поставили в ряд
Измученных женщин
И хилых ребят.
Поднялся наверх
Хищноносый майор…
- Мам, я посплю.
Не дочитав стихотворение, Офелия чуть сползла по сиденью, свернулась калачиком, скрестив на груди руки. Ее уходящий внутрь взгляд скользнул по плечу водителя, веки смежились.
- Поднялся наверх хищноносый майор, на этих людей посмотрел он в упор, - задумчиво проговорил Эдуард.
- Что? – удивленно переспросила Марина.
Офелия их уже не слышала. На ее щеках проступил малокровный румянец, она спала.
- На этих людей посмотрел он в упор. Так стих продолжается. Про фашизм.
- Вот уж не подумала бы, что вы знаете стихи Мусы Джалиля.
- Мне в детстве их читала дауани…
Марина ничего не ответила на его сентиментальное признание. Она отвернулась и глядела на мелькавшую за окном грязную Москву.
Ей были безразличны его детство и его татарская бабушка, читающая ему стихи замученного немецкими нацистами Мусы Джалиля – любимого поэта Офелии. Так же как ему безразличны ее жизнь и жизнь ее дочери.
Они снова ехали молча.
Эдуард взглянул на спящую Офелию. На ее открытой шее обрисовывалась хрупкая ямочка. Прозрачная, словно голубоватый одуванчик, который может враз облететь, девочка, казалось, истаивала светом в полумраке его машины. Еще чуть-чуть и от нее останется лишь отблеск…
- Сколько сеансов химиотерапии прошли? – поинтересовался он, глядя на Марину в зеркале заднего вида.
- Мы не проходили.
- Почему?
Она не отвечала и смотрела в окно тусклыми остановившимися глазами.
- Вам следует найти хорошего врача.
- Мы обращались ко многим… может и к вам тоже обращались… но все загружены, у всех много пациентов.
Эдуард задержал взгляд на Марине, впервые ее разглядев: заостренные скулы, вьющиеся как у дочери светлые волосы, только коротко остриженные, тонко очерченные губы.
- И поэтому ты решила лечить дочь в обмен на свои услуги?
Марина перехватила его взгляд в зеркале. Выражение ее лица стало презрительным, злым. Она с ним больше не заигрывала, не пыталась нравиться.
- А зачем вам понадобилась продажная любовь? Неужели у московского врача на дорогой машине нет жены? Подруги?
- Продажная любовь отменяет последствия.
- Какие последствия? В виде необходимости водить в ресторан? Или жениться?
- В виде детей.
- Вы так сильно не любите детей?
- Я не люблю видеть, как они умирают.
Автомобиль заехал под поднимающийся шлагбаум. Рядом с приемным покоем курили бессонные родственники больных, стояли машины скорой помощи.
Офелия продолжала безмятежно спать под свинцовым светом больничного фонаря. На ее губах играла безадресная улыбка.
Марина вышла из машины, распахнула пассажирскую дверь.
- Вы нам покажете куда идти? - спросила она, отстегивая ремень безопасности.
Бережно взяла дочку под колени, вторую руку протиснула между ее спиной и сиденьем, собираясь достать из салона.
Перерезанный тенью висок девочки показался Эдуарду проталиной от дыхания на заиндевелом стекле. Еще не успевшей затянуться вечными льдами, последней проталиной его любви к людям.
- Оставь, - он опустил руку на прохладу болоньевой куртки. - Я сам ее возьму.
Благодарна за ваши лайки и подписки!