Время, конечно, — хороший целитель для сердца, не получившего ответа в любви, а разлука помогает еще больше. Но ни время, ни разлука не могут заглушить тоски о потерянном друге или же успокоить сердце, не знавшее счастливой любви. (Томас Майн Рид)
— Мне сегодня Давася приснился, — сообщил Никита, макая сырник в варенье.
— Да? И как он там? — оживились присутствующие за столом.
— Говорит, всё хорошо. Сказал, что женился и теперь счастлив, — хохотнул Никита.
— Женился? — поперхнулась чаем мама.
— Ага, — не переставая жевать, ответил Никита.
— Ну, может, он просто нашёл родственную душу, — предположила бабушка. — Кто же знает, что это означает там, — она многозначительно посмотрела наверх.
— Жену-то хоть показал? — беспечно поинтересовалась сестрёнка, размазывая по сырнику сгущёнку.
— Ага! Такая мелкая, деду едва до плеча доходит. И рыжая, как лиса.
— Прикольно! — констатировала сестрёнка.
Никто не обратил внимание, что бабушка при этих словах побледнела, на мгновение застыла, словно услышала, что-то страшное. И к чаю с сырниками больше не притронулась. Хотя всю неделю хотела именно их, и только, когда дети с внуками приехали, нажарила целую гору — вся семья любит. А она любит баловать их.
Давася — именно так называли дедушку Василия и мужа Надежды Павловны. Когда Никита был маленьким, ему, попеременно указывая то на одного дедушку, то на второго, объясняли:
— Это деда Вася, а это деда Коля.
Малыш сократил «деду Васю», до Даваси. Так дедуля им и остался, что ему очень нравилось: необычно, весело, да и второго такого нет. И с Никитой Давася был, что называется, на одной волне. Оба весёлые, находчивые, за словом в карман не лезут. Но, ежели грустят, то никого в свой мир не пустят — уходят в одиночку зализывать раны.
Когда год назад Василий Валентинович скоропостижно скончался, Никита переживал больше всех, хотя утрата оставила рану в сердце каждого в семье. И именно к Никите, а не кому-то другому, дед приходил во снах.
— Давася приснился, — сообщил он на третий день после его ухода. — Будто сел на спину гигантской птицы и улетел высоко-высоко. Только рукой мне помахал...
— Деда чего-то волнуется, прямо как я перед соревнованиями, — сказал Никита на девятый день.
На сороковой день все были уверены, что Никита обязательно сообщит «новости оттуда». Так и вышло:
— Давася стоял на горе и радовался. Сам такой довольный и как будто молодой. Я бы не узнал, но вот понимаю, что это он. И сказал, что всё у него хорошо.
Никита был словно приёмник, соединяющий две страны, а точнее, два мира. Хотя в дальнейшем сны с дедом ему снились редко, но всё же иногда он говорил:
— Давася приснился. Ничего не помню, но у него всё ровно.
— Давася приходил. Смеялся, про какой-то чемодан говорил и смеялся.
— Бабуль, дед сказал, чтобы ты кабачки возле забора не сажала — соседский пёс пометит, — и уже от себя добавлял. — Вот ему там заняться нечем, как про кабачки думать! тем более на дворе февраль. Ну Давася!
Удивительно, но на годовое число дедушка внуку не приснился. «Занят, наверное! — вынес вердикт подросток. — Или просто я сон не помню: вырубился вчера после басика».
А вот сегодня вдруг приснился, да ещё не один, а в компании с женой! Как шутили за столом: некогда Давасе сниться, он за молодой женой ухаживает.
Любовь там, по ту сторону бытия, не воспринималась, как измена. Скорее все радовались, что дедушка там счастлив, нашёл родственную душу. Что он там не один.
Как ни крути, но иной мир не принимается до конца, потому как неосязаем живыми. «Не видел, значит, этого нет». И даже если вера в существование параллельного мира была, то уверенности в точности «перевода», доходящей информации, не было. Кто же знает, что означают эти птицы, горы и новые жёны? Наверное, придёт срок, и каждый сам узнает.
Семья позавтракала. Один за другим, с шумом отодвинув табуретки, убежали дети. За ними и взрослые отодвинули тарелки.
— Мам, твои сырники — это преступление. Прощай талия — это, а не сырники. Спасибо!
— На здоровье, милые. Оставь, я сама прибегу, мне ещё бульон надо поставить вариться. Ты лучше клубнику подкорми, пока солнце не начало припекать.
— Хорошо.
****
Когда дочь и зять вышли из кухни, Надежда Павловна принялась убирать со стола, быстро перемещаясь от стола к холодильнику. Хоть тело и совершало привычные действия, но мыслями женщина была не здесь, не у себя на кухне. Пристроив последние вазочки с вареньем на полке холодильника, она села на табуретку, подперев подбородок рукой. О чём-то задумалась, а потом решительно достала телефон из кармана передника.
— Дарья, приветствую! Что-то давно тебя не слышала, дай-ка думаю, справлюсь о твоём здоровье. — Надежда Павловна набрала подругу детства.
Дарья с детства обладала уникальной способностью всё обо всех знать. Кто женился, почему развёлся, у кого корова отелилась, к кому родня приехала. Эдакая программа «Новости» местечкового масштаба. При этом не наблюдалось за ней тяги к злому сплетничеству, осуждению кого-то, навешиванию ярлыков. Нет, женщина просто знала, что происходит в родной деревне.
Поговорив немного о бытовых делах: кто что успел посадить, какое ожидается лето, взошла ли та или иная культура, Надя, старясь казаться беспечной, спросила:
— Дарья, у тебя случайно телефона Ольги нет? Ну Ольга Киселёва, Марьянова по мужу. Нет номера?
А Дарья сообщила, что номер-то у неё есть, да вот только самой Ольги больше нет.
— Умерла же она! На днях сороковины справляли, — сообщила подруга.
— Как сороковины? — искренне удивилась Надежда.
Ольга жила в соседнем селе, но так как оно находилось всего в двух километрах от родной деревни, то были они как два сообщающихся сосуда. Новости перетекали из одного в другое. Люди переезжали то туда, то сюда. А новые дома, потихонечку появляющиеся с обеих сторон, давали повод предполагать, что вскоре это будет одно большое село.
— Да вот так, Надя... Оля болела же, рак. Только очень поздно обнаружили, сгорела за три месяца.
— М-м-м... Грустно-то как...
— И не говори! Жить и жить ещё, а, видимо, у каждого свой срок. Я на похоронах не была: с давлением лёжкой лежала. Но кто ходил, говорили, вся сморщенная, постаревшая лежала в гробу. Видать, рак этот изнутри поедает, живого места не оставляет. Жалко, хорошая она была.
— Хорошая, — согласилась Надежда. — И как человек и как ветврач хорошая. Я как раз по этому поводу и хотела у неё спросить кой-чего.
— Понятно...
Поговорив ещё о ветеринарных врачах, о жизни в целом подружки попрощались.
Надежда весь день ходила сама не своя. То сон Никиты покоя не давал. То думы о том, что Ольга преставилась. А то и шальная мысль, что и её черёд скоро — вечных-то нет.
Наполнив день бытовыми хлопотами, женщина постаралась думать об этом меньше. Но ночью, когда в окно заглядывал молодой месяц, а запах яблонь слышался из открытой форточки, она своим мыслям была уже не хозяйка.
И уносили они её далеко-далеко, в годы беспечной юности. С Васей они учились в одном классе. Незаметно детская дружба переросла в первую любовь. Вася, хоть с виду и не был красавцем, но всё перекрывала его харизма, жизнелюбие. Сверстники тянулись к нему. А когда он вернулся из армии, так и вовсе было не узнать: возмужал, окреп, и как будто стал на голову выше. Всё так же ходил гулять с Надей, дарил ей охапки полевых цветов, провожал с танцев. Никто не сомневался — сватовство не за горами.
Наденька была статной девушкой, с иссиня-чёрной косой, которую она скручивала наподобие венка. Её высокая, упругая грудь вздымалась при каждом вдохе, норовя оторвать верхние пуговицы платья. Девушка приманивала своим спокойствием и кажущимся высокомерием, которое таковым не являлось. За Надей пробовали ухаживать ребята из деревни, но всех она со смехом отваживала — в её сердце было место только для Василия.
Понятное и предсказуемое будущее вдруг покрылось рябью, как гладь речки во время ненастья. В тот вечер Надя не пошла на молодёжные гуляния: вдруг к вечеру плохо себя почувствовала. Вася пошёл один, пообещав, утром заглянуть и справиться о здоровье.
Слово своё он сдержал — пришёл утром. Но девушка сразу почувствовалв неладное. Вроде бы тот же Василий, шутит, заботливо наказывает беречь себя. Но что-то не то. Что-то изменилось в нём за вечер. Девушка несколько раз спросила про вчерашние гуляния, Василий ответил, что было всё как обычно: весело, шумно. Распрощались, условившись вечером гулять идти вместе.
А вечером Надя сразу увидела причину своей тревоги: невысокая, можно даже сказать мелкая девушка с копной рыжих волос. Надя её раньше не видела, чья это дочка-внучка не знала. Но подружки просветили: Ольга — внучка бабы Шуры Киселёвой. Приехала из города в деревню три месяца назад, вроде как за прабабушкой приглядывать, и здесь же десятый класс будет оканчивать. Рита Ерохина, живущая с Киселёвыми через два двора, с ней сдружилась и пригласила вечером с ними погулять.
Надя исподтишка всматривалась в девушку. Щуплая, будто тринадцатилетняя девочка. Нос острый, тонкий. Так и кажется, что сейчас на него Колобок усядется, а она его съест острыми зубками. Глаза тревожно бегают — неуютно ей в незнакомой компании. Хотя над шутками смеётся, песни поёт со всеми вместе.
Поглядывала Надя и за Василием. Тот по обыкновению был в центре внимания, шутковал, веселил молодёжь. Несколько раз Надя замечала, как после очередной шутки он внимательно смотрел на рыжеволосую, словно ожидая оценки. К самой Ольге не подходил, но Надя чувствовала ту незримую нить, что пролегла между ними. И её робкий и одновременно восхищённый взгляд тоже замечала.
Сердце стучало набатом. Она больше, чем раньше, давала понять, что Василий — её жених. И когда было уже совсем поздно, нарочито громко позвала любимого:
— Вася, провожай меня, что ли... Устала я.
Потянулись тягостные дни. Надя замечала, что Василий всё чаще ходит в соседнюю деревню. То к Ерохиным ему надо, с братом Риты поговорить. То ещё какие дела придумывает. Встречается ли он с Олей не знала, а спросить напрямую было боязно. Он был всё так же её жених, но она чувствовала, что его сердце больше не принадлежит ей. Внутри всё горело жарким пламенем, болело. Душевный пожар сменялся ливнем.
Василию было не легче. Ему было в сто крат тяжелее, чем Наде. Он сам не понимал, что происходит. Чтобы «увидеть» Наденьку ему потребовалось несколько лет. С первого класса учились вместе, а то, что она красавица, что по характеру его человек — понял не сразу. Хотя и немудрено, всё в своё время. В детстве ценится может ли друг бегать так же быстро, как ты и готов ли с тобой лезть на поля за колхозной кукурузой. А в юности замечаются другие моменты, притягивает иное. В Надю он влюблялся постепенно, можно сказать, на протяжении всей своей жизни.
А Оля... Едва увидел её, как его словно пронзило молнией. Его тянуло к ней безудержно, и ничего с этим он не мог поделать. Он мучался и метался. Как быть? Бросить сейчас Надю — подло по отношению к ней. Они четыре года гуляют, она дождалась его из армии, и он несколько раз говорил о них, как о будущей семье. Вопрос, казалось, решённый. И мать говорила, что ближе к Рождеству поедут свататься. И ещё два месяца назад он не хотел ждать так долго. Но сейчас соглашался: надо бы решить несколько бытовых вопросов, чтобы было куда привести молодую жену. И деньжат к свадьбе подкопить.
Он начал искать повода встретиться с Олей. И те редкие встречи, что случались, будто фотокарточки, запечатлевались в сердце. Василий не смел позволить себе лишнего. Он даже за руку её не брал. Но чувствовал, как трепещет под сарафаном её худое тело. Видел, как дрожат её губы и глаза смотрят жадно и открыто. Эти десятиминутные встречи были для него самыми лучшими, самыми долгожданными.
Однажды он увидел её, возвращающуюся домой поздно вечером. Догнал и предложил проводить до дома. Не сговариваясь, они пошли длинной дорогой. Той, где трудно кого-то встретить и можно дольше провести вместе время. Шли, смеялись, что-то обсуждали. Василию казалось, что они понимают друг друга не то, что с полуслова, с полумысли. Он не успевал подумать, как Оля уже продолжала его мысль. У них были похожие взгляды на жизнь. И несмотря на то что Оля была на пять лет младше, ему с ней было интересно. А ведь сестрёнку — ровесницу Ольги — он дразнил мелкой да глупой. И говорил, что на гулянья ходить её ещё рано. Именно в этот тихий осенний вечер, когда с берёз прямо под ноги кружась падала листва, он поцеловал Ольгу. И сомнений в нём не осталось — это его человек. Та половинка, о которой поют песни. Она его часть. Он часть её. Они неделимы.
Прощались в тот день долго, сладко. Он сказал напоследок: «Я всё устрою...» И действительно был настроен решительно. Пусть его осудят! Пусть родня Нади проклянёт его, да и от своих ничего хорошего ждать не придётся. Но он жить без Оленьки не сможет. Рыжая копна её волос, в которую хочется зарыться носом. Милые веснушки на носу. Тонкие белые пальцы. Её звонкий, словно колокольчик, голос. Всё ему было мило и родное.
Он шёл к Наде, полный решимости поговорить, объясниться. Ну не виноват он, что так сложилось! Не хозяева мы своему сердцу! Ногой хотим пошевелить — шевелим. А вот заставить любить или не любить нет, не можем!
А Надя... Надя встретила его в тонком, просвечивающемся платье. Да таком, что он глаз не мог отвести от тёмных, чуть выпирающих сосков. Он и сам не понял, как она увлекла его за собой, и... на пьяняще ароматном сеновале подарила ему себя.
Сколько раз он добивался её, сколько раз она била по рукам: только после свадьбы! Он был настойчив — она охлаждала пыл. А сейчас...
Сейчас он не мог поступить, как последний подлец и бросить её. Опозорить. Выставить на осуждение. Поставить на ней клеймо. И он это понимал. И она это знала.
— Не могла больше ждать, — шепнула она ему после всего случившегося. — Люблю я тебя, Вася. И твоей вся целиком быть хочу.
А он только обнял её покрепче, да уткнулся в белоснежное, мягкое плечо — только бы она не заметила выкатившейся из глаз слезы.
Он пришёл к Оле ночью. Осторожно постучал в окно. Она, кутаясь в шаль, вышла. Не сколько говорили, сколько молчали и плакали оба.
А дальше... Дальше была жизнь. С её горестями и радостями. С заботами и весельем. С бедами и счастьем.
Ольга окончила школу, да так и осталась в деревне. Прабабушка умерла, оставив ей свой старый домишко. Где она спустя два года и начала семейную жизнь. Отучилась в техникуме на ветеринарного врача. Подарила мужу двоих сыновей. В деревне любили её за внимательность, отзывчивость.
Василий же всегда говорил, что жена у него самая лучшая. Неясно за что дарована ему небесами. У них родилось трое деток. Всех поставили на ноги. Дом, что называется, полная чаша. Семья, достойная подражания!
И только Надя видела, каким взглядом он смотрит на Ольгу Киселёву (Марьянову по мужу). И только она знает, как в самые тяжёлые времена, ворочаясь во сне, он шептал: «Всё будет хорошо, Оленька...». Только она знает, как сковывало от страха сердце всякий раз, когда муж ходил к ней с ветеринарными вопросами: то корова отелиться не может, то вдруг коза чешется до крови. Всякий раз она думала, что он не вернётся к ней. И всякий раз тихо плакала и благодарила бога за то, что он вернулся. А он... он словно оживал после таких встреч. Глаза светились, как в молодости.
Только Надя замечала, каким взглядом она смотрит на её мужа, ежели доведётся встретиться в клубе, или на каком-то мероприятии. И что если случится быть в одной компании, то они могут позволить себе поговорить при свидетелях. Только Надя чувствовала, что за всеми словами есть ещё и другой смысл, только им двоим понятный.
Всю жизнь Надя прожила, чувствуя, что занимает чужое место. И если в доме и в постели, ей это удавалось... То место в сердце так просто не завоевать. Да и любил её Василий. По-своему, но любил. Уважал, ценил. Но... Всегда это «но». Рыжеволосое, с веснушками на носу, с худощавой фигурой...
А как прожить жизнь правильно? Подсказал бы кто...
~~~~~~
Не расставайтесь с любимыми... Ах, если бы это было так просто, да?
Похожие рассказы:
Пока день не разлучит нас
Всем хорошего дня и вкусного кофе ☕
