1891 год
«Ростов-на-Дону. Крестьянин Иван Мусенко зарабатывает несколько денег и на радостях напивается так, что не может дойти домой, а падает на одной из улиц и тут же засыпает сном праведника до зари следующего дня. Проснувшись, он не находит в кармане своем кошелька, в котором, как ему смутно припоминается, должны остаться 7 рублей денег. Внимательно осматривается он по сторонам и видит, что кошелек лежит немного в стороне от него, а в нескольких шагах от кошелька сидит человек и считает деньги. Это был крестьянин Яков Затеваев, работавший с Мусенко в одной артели и потерпевший в эту ночь такую же участь, как и последний. Так же рано проснулся Затеваев, как и Мусенко, и не нашел подле себя ни своего инструмента, ни свитки.
- А тут ли деньги, и сколько их осталось? – вынимает Затеваев из кармана деньги и насчитывает их 6 рублей. Ровно такой же суммы недосчитывается Мусенко, в кошельке которого оказался только 1 рубль и документ. Мусенко заподозрил в краже денег у него Затеваева и заявил об этом полиции, где по составлению протокола, дело было препровождено в мировой суд. Затеваев и приговорен мировым судьей к тюремному заключению. Уже в тюрьме он подал апелляционную жалобу в съезд, который на заседании своем 4-го сентября отменил приговор судьи и оправдал Затеваева.
«Ростов-на-Дону. 4-го сентября в городе Ростове крестьянин Е. Яценко похитил из магазина Вагана Келеева 2 сундука, но на Новом базаре был задержан с ними постовым городовым, заподозрившим его в краже их».
«Ростов-на-Дону. В доме купца Свистоплясова постятся, сам ушел ко всенощной. Хозяйка Меланья Архиповна сидит «в спальне», рядом с ней странница, пьют чай с медком.
- Ну, велик этот свет Божий, мать моя? – спрашивает купчиха.
- Ох, и как же велик, и ходишь это, мать моя, день, ходишь другой и четвертый, и пятый, а все ему конца нет, и не исходишь ты его не токмо, что в три-четыре дня, и не хватит на это и двух недель.
- И в Иерусалиме была?
- Была, мать моя, была, а, ведь, к нему дорога длинная, страшная дорога, и лежит-то сей град Божий в земле турецкой.
- Ах ты, страсти какие! Как же это такое святое место, да, прости, Господи, поганым нехристям досталось?
- Вот, от Бога, все от него. И хоша выходит этот град во их земле, а доступу им туда нет, ходят они только кругом, а войти не могут.
- Не могут, скажите, пожалуйста, что ж за притча такая?
- Свыше, родимая, не допущено, потому ежели какой турка и заберется, то чичас это он али руки лишается, али разобьет его всего, али колесом по земле ходить начнет.
- Ах, страсти какие, прости, Господи, нас грешных…
- И видела это я, мать моя, в Иерусалиме видение…
- Видение видела?
- Сподобилась-таки, с божьего соизволения. Вижу это я старца во сне, глаголет он мне: поди ты во землю россейскую, и ежели кто накормит тебя, напоит рабу Божию…
- Мать моя, что же ты не пьешь, поешь вот грибков…
- Да, кто покормит тебя и помощь всякую окажет, благослови ты того и дай ты тому пузырек с этой водой (достает пузырек из-под анти-паразита, наполненный водой).
- Родимая ты моя, благослови ты меня, я уж воздам по достойности… В это время входит сам Николай Карпович, уже довольно навеселе.
- А странница божия, каким ветром тебя в нашу хижину занесло?
- Что ты накинулся на человека божьего, и не грех тебе, соблюдаешь пост и не можешь ты себя от этого дьявольского наводнения сохранить…
- А ты спроси меня, почему я этого винища натрескался, а по какой такой причине?
- «По какой причине», разве тебе причина нужна? Увидел и натрескался, креста на тебе нет, богоотступник ты, черту в руку играешь, дьявола в болоте тешишь.
- Меланья, не моги так разговоры разговаривать, а ты спроси, по какой причине? Меланья, грешный я человек, грешный. Я те говорю: стоя это я в церкви и думая, и ужас меня берет, и страх меня обуял, и будут это меня на том свете, как антрекоту поворачивать…
- Мало тебе пьянице.
- Меланья, не разговаривай, не вводи ты меня в грех, а то в пост совершу это я мордобитие, что до светлого праздника помнить будешь.
- Ты б, вот, хоть божьего человека постыдился, ведь, вот, недавно из Иерусалима пришла.
- Из Иерусалима, а давно ли та странница на Нижегородской ярмарке была?
- Ну, что ты с умом что ли? Зачем ей страннице, божьему-то человеку на Нижний ходить?
- Не разговаривай, ихней сестры там не перечтешь, и большой к ним купечество почет чувствует.
- Известное дело, к кому же почет да уважение чувствовать, как не к радетелям за веру нашу.
- Не о вере речь тут идет, могут оне, самые эти странницы, с купцом компанию расхватать.
- Перестань, богоотступник, ты подумай, что ты языком мелешь?
- Меланья, помри на время, когда я разговариваю, а што я резонно, так это верно. Мы это раз вот этих самых странниц собрали десятка полтора и такую мы с ними танци-классию учинили, что и по сию пору жилки дрожат. И пели они нам песни.
- Небось божественные все?
- И божественные пели, и «стрелок» оттрезвонили, и «возле речки, возле моста», и «барыню» с приплясом отхватили, одно слово, музыкальную резолюцию учинили по всем статьям... Ну, а ты, божий человек, «стрелочка» отворганишь?
- Перестань, ты чего пристал к женщине смиренной, во страхе божьем состоящей.
- Ну, а коли «стрелочка» не можешь, пойдем со мной «барыню» откозырнем!
- У, бесстыжие твои глаза! Пойдем, мать моя, от идола сего многогрешного.
Купчиха со странницей уходят.
- Тоже богомолка, знаем мы вас, видывали, молились с вами на Нижнем…».
«Ростов-на-Дону. В мировом суде 2-го участка, в продолжение 2-х дней, 3-го и 6-го сентября, разбирался целый ряд дел по обвинению домовладельцев в неисполнении санитарных правил. Все обвинения признаны доказанными, и домовладельцы денежному взысканию в размере, соответственном степени проступка – до 25 рублей включительно. Из них, по своей оригинальности, отличается дело домовладелицы Е. Г., характеризующее и соседские отношения наших мирных обывателей. Дело заключается в следующем.
Будучи соседями, Голяр и Шульга ссорились между собой по поводу каких-то недоразумений, и ссора эта, разрастаясь день за днем, перешла в буйство. Буйствовать начала Голяр: стекла окон, приходившиеся к ее двору в доме Шульги, она стала вымазывать вредными нечистотами, которые распространяли от себя тяжелый запах на большое пространство. Это сделалось известным санитарной полиции, и она привлекла Голяр к ответственности. Мировой судья оштрафовал ее на 10 рублей. (Приазовский край. От 07.09.1891 г.).
1893 год
«Ростов-на-Дону. В гостинице «Англия» за чайным столиком сидит компания «оценщиков», ведущих оживленный разговор по поводу бывшей оценки доходов с недвижимых имуществ. Двое из сидящих, по-видимому, принадлежат к полу интеллигентному классу, а остальные все – «серячки».
- Ну, и намучились мы, - говорит один из оценщиков, - беда, да и только. Никто правды не скажет, все, знаете, учитывают да сокращают.
- Это верно, что учитывают, - замечает тучный господин с большой рыжей бородой и солидной лысиной на голове. – Вот, со мной история была: встречаю домовладельца, так и так, говорю, надо ехать, дачи ценить – меня, значит на дачи назначили, а у него самого-то дача первый сорт.
- Что ж, - говорит, - хорошо, цени, да только, смотри, ошибки не давай даром, что я сам дачевладелец, цени и мою, как следует, и других цени, одним словом, не жалей!
- А сколь ваша дача, - спрашиваю, - дохода дает?
- Моя дача… да верно рублей 600 дает.
Посмотрел это он на меня, махнул рукой, три раза плюнул и ушел. Ну, думаю, постой, я тебя поймаю, знамо, твоя дача больше дает; сел на извозчика и марш прямо к нему на дачу. Приезжаю, выходит приказчик, он, значит, у него заместо управляющего.
- Что, - говорю, - наемная дача есть?
- А цена какая будет?
- 800 рублей.
- И садом пользоваться можно?
- Нет, это никак нельзя, потому мы с этого сада одних ананасов на 450 рублей за лето продаем.
- А большой дом отдается? – спрашиваю я, указывая на другую дачу.
- Нет, потому в нем сам хозяин живет, а ежели бы отдавался, то за него и 1000 рублей не взяли бы…
Постоял я это, постоял, сказал, что приеду, посмотрю дачу с женой и уехал. Являюсь к дачевладельцу:
- Вы маненько обсчитались, - говорю, дача ваша не 600 рублей за год делает, а гораздо больше.
- Как больше!
- А вот так и так, стал я ему, братцы, выкладывать, и только это я про «ананасы» сказал, как вскрикнет он, как вскочит, велел позвать приказчика и напустился на него:
- Какие, - говорит, - у меня «ананасы»?
-Тот стоит ни жив, ни мертв, голова трусится, руки трусятся, глазами водит, хочет слово сказать – язык не действует.
- Какие, я спрашиваю у тебя, у нас ананасы?
Тот стоял, стоял, да сразу и выпалил:
- Ананасы… ананасы у нас, ваше степенство, весьма… на вкус очень приятные.
Освирепел «степенство» и начал, братцы мои, своего приказчика «ананасить» и приговаривает:
- Ну, что, вкусные у нас ананасы?
А тот еле дух переводит, да с перепугу одно кричит:
- Ой, батюшка, ваше степенство, ананасы у нас первый сорт!
Потеха была, насилу я с ним развязался.
- Это что, - вмешивается в разговор оценщик помоложе, - вот со мной оказия была; пришел это я в один дом, спросил хозяина, вышел.
- Вам что угодно? -говорит.
- Да вот насчет оценки.
- Плевать мне на вашу оценку.
- То-ись как это плевать? А ежели я вас за это да по закону?
А он как закричит:
- Да вы что тут лясы точите, а ежели я вас за это да вот как… «Милорд», «Милорд», иди сюда.
Прибежал это, братцы, громадных размеров «милорд», да на меня, а он кричит:
- Куси, куси, чужой…
Братцы мои, и света я не взвидел, рычит проклятая.
- Что вы, - говорю, - делаете, я вас к суду за это!
- А, так ты еще к суду, подожди ж. Иван, - крикнул он дворнику, - спусти «Шарика» с цепи…
Услыхал это я, потемнело у меня в глазах, повернулся и давай лататы со двора. Бегу, а он кричит:
- Куси, куси, чужой, а ту, ату!
Побросал я бланки во дворе, уже и не помню, как до ворот добежал, и только, что я через порог, как закричит мой хозяин: «Караул, караул»!
Ну, думаю, будет скандал, сел на извозчика и домой, и только уж дома заметил, что я без шапки и в одной жилетке приехал.
- Как в одной жилетке?
- Да очень просто! Как «Милордка» то за мной бросилась, палки в руках не было, я впопыхах сюртук снял и давай отмахиваться, а она, проклятая, как хватила зубами, так сюртук и остался у нее в зубах.
- Это что, пустяки, - говорит купеческий сынок, тоже по милости тятеньки попавши в оценщики, - вот со мной, могу сказать, анитмония произошла, так-так… Пришел это я в один двор, выходит ко мне, можно сказать, детина первый сорт.
- Вам что?
- Я на счет оценки, значит, начальством командирован, потому теперь порядки такие…
- Никак нельзя.
- Одначе, по каким таким причинам нельзя?
- Потому тятенька и маменька больны.
- А плевать мне на тятеньку и маменьку ваших.
- Как! Что! – заорал это он благим матом, глаза у него кровью налились, подбежал ко мне, хватил меня за волосы и ну качать во все стороны.
- Караул! – кричу, так он мне рот рукой зажал, а рука то вся в свечном сале, я его за палец хватил, и, вероятно, основательно хватил, потому на зубах что-то хрустнуло. Дотащил это он меня до калитки, хватил головой о доску, да еще и приговаривает. – Будете вы, господин оценщик, в другой раз знать, как родителей почитать надо.
Да и вышвырнул на улицу, а потом минуты через две отворил калитку и кричит:
- Господин оценщик, а господин оценщик! Как оправитесь, приходите – опять «ценить» будем. К тому времени, может Господь Бог даст, что и тятенька встанут. Они тоже на счет «оценки» очень, можно сказать, и весьма даже понятливы…
А сам все низко кланяется. Погрозил это я ему кулаком, да прямо и поехал в участок с жалобой». (Приазовский край. От 07.09.1893 г.).
1894 год
«Аксай. В «Д. Р.» сообщают из станицы Аксайской о следующем курьезе. Житель Аксайской станицы, некто К., 25 августа был посажен для вытрезвления в кутузку, имеющуюся при станичном правлении. К. произвел там буйство, стал кричать, браниться и ломиться в дверь. Когда на шум явился служащий при правлении староста, с целью успокоить К., последний вцепился в его окладистую большую бороду и почти всю вырвал вместе с кожей. После этой операции староста стал неузнаваем. К. за свое деяние привлечен к уголовной ответственности. Другой курьез такого рода. 27 августа станичный атаман потребовал официальной бумагой на службу почетного станичного судью, торгующего разным товаром более чем на 10000 рублей; последний ответил, что он не может явиться служить, потому что у него нет сапог…
Любопытные пассажи случаются порой в медвежьих углах нашего Тихого Дона. Слышишь о них и думаешь, что дело происходит, по меньшей мере, в Белой Арапии. Вот что случилось в хуторе Золотаревском, Кочетовской станицы. В конце прошлого июня, с восходом солнца, раздалось на колокольне местной церкви шесть ударов по усопшем. Не зная, в чем дело, прихожане, слышавшие этот звон, набожно перекрестились, пожелав умершему царствия небесного. Но, в сущности, что же оказалось? В эту самую ночь у казака хутора Золотаревского Ш. украдены была из конюшни, со взломом замка, три лошади с хомутами. Опечаленный горем, Ш. взял с собой узду, отправился на колокольню, перевязал этой уздой большой колокол и позвонил, как по усопшем. Но этим дело не кончилось. В ближайший праздничный день прихожане увидели на колокольне большой колокол, перевязанный белой скатертью; в этот колокол производился звон к вечерне, заутрене и литургии. Заинтересованные прохожие обращались друг к другу з разъяснением. Оказалось, что скатерть эта была первоначально целых три дня на столе, поставленном среди комнаты у Ш., а после этого привязана была на колокол. Все это предпринималось для того, чтобы укравшие лошадей привели их обратно. Однако, прошел и конец июня, весь июль, наступил и август, а лошадей и по сие время нет, как нет. Интересно то, что кроме казака Ш., который был уверен, что воры приведут его лошадей после погребального по ним звона, нашлись и вполне интеллигентные люди, которые были солидарны на этот счет с потерпевшим». (Приазовский край. 231 от 07.09.1894 г.).
1899 год
«Ростов-на-Дону. С. Гололобов, матрос небольшого парусника, принадлежавшего купцу Еременко, возвратился в 9 часов вечера из города под крепким градусом и тут же улегся спать прямо на палубу. Часов около 11 вечера он вдруг вскочил и начал бегать по палубе, а затем и перевернулся за борт. Шкипер Светохин, с интересом наблюдавший метание матроса в ночи, тут же бросил ему веревку, но тот не увидел «спасительной соломинки». Тогда шкипер прыгнул в лодку, привязанную к корме, но пока он отвязывал ее, пока обогнул корму судна, Гололобов пошел ко дну. (Приазовский край. От 07.09.1899 г.).
1905 год
«Ростов-на-Дону. 7 сентября в мещанскую управу явилась мещанка Щ. с просьбой о выдаче ей удостоверения о неимении препятствий к выезду за границу. На вопросы мещанского старосты, куда она едет, она сообщила, что хочет отправиться в Румынию к своему мужу, бывшему матросом на броненосце «Князь Потемкин Таврический». Она получила от мужа несколько писем, в которых тот сообщал ей, что он и некоторые другие матросы, находящиеся в настоящее время в Румынии, не принимали участие в бунте, неоднократно пытались покинуть броненосец, но остальная команда силой заставляла их оставаться на судне. Щ. находился в машинном отделении броненосца и в самом начале бунта пытался скрыться, но был задержан взбунтовавшейся командой, которая с оружием в руках заставила его вернуться в трюм и, угрожая смертью, приказала оставаться в машине. Теперь же Щ., боясь ответственности, не решается возвращаться обратно в Россию». (Приазовский край. От 09.1905г.).