1891 год
«Область войска Донского. В камере мирового судьи обвиняется крестьянин Орловской губернии Сергей Горбоносов за кражу старых сапог у своего соседа Якова Бульбаузалова. Судья вызывает свидетелей.
- Тихон Харькоплюев!
- Тут, на месте обретаемся.
- Вам что известно по настоящему делу?
- Все известно.
- Говорите.
- Мы камень ломаем, тут на карьерах, камень, ваше благородие, отменный, можно сказать первый сорт…
- Позвольте, это к делу не касается. Говорите, что знаете по обвинению вашего товарища в краже.
- Товарища? Это верно, кража была, сапоги-то дрянненькие.
- Кто их взял?
- Кто взял? Да, известно, добрый человек не возьмет. Али вор какой, али тот, кто ходит без сапог, коли в пору пришлись.
- Позвольте, видели ли вора-то, когда он кражу совершал?
- Вора-то…, вора не видел, а коли бы заприметил, так я бы ему, ваше благородие, всыпал бы по первое число, потому лежат сапоги, ну и пущай лежат, дело, значит, хозяйское…
Судья нетерпеливо его останавливает:
- Какой вы свидетель, вы ничего не знаете. Следующий Митрофан Сухорылов, вы что по этому делу знаете?
- Я, ваше благородие, человек маленький и могу сказать, мухи на стене не затронул, потому муха тварь Божия, ну и пущай себе живет.
- Что вы о мухах разговариваете, я вас о сапогах спрашиваю, что вы о сапогах знаете?
- Сапоги…, сапоги разные бывают, ежели какой мастер шьет, а то у нас на слободе Микитка, это сляпал сапожищи, с дудками с гармоникой…
- Фу ты, что вы чушь городите! Кто сапоги украл?
- Никак нет, ваше благородие…
- Что никак нет?
- Да, сапоги у нас при целости состоят, и ежели бы кто и сунулси, то приподнесть за это самое можно, потому сапоги не твои, так и не замай, это ежели б хоть и на вас, ваше благородие, я думаю за сапоги-то постояли бы, разувши тоже неохота ходить.
- Садитесь. Мария Кривоносова, что можете сказать?
- Ваше благородие, я женщина бедная, в услужении нахожусь, дети-то у меня малыя, а муж на службе. При живом муже, как вдова, известное дело солдатка, а он злодей-то…
- Ага, ну вот вы о злодее-то говорите, а не о вашем муже.
- Да еще какой злодей, ваше благородие, ты, говорит, такая и сякая…
- Ах. Боже мой, не говорите мне, что он вам говорит, что вы ему говорите, вы о деле говорите!
- Ваше благородие, за что же это вы меня-то напрасно обижаете? Дела-то у меня с ним никакого не было, я хоша и без мужа, а соблюдаю себя во всей строгости, у меня дети малые (плачет).
- И вы ничего не знаете! Аким Мокрофостов, что вы знаете?
- Могу сказать, ваше благородие, хоть присягу, что ничего эфтого не было, все это напраслина…
- Вы можете доказать, что ничего не было?
- Ей богу, все это напраслина, а дело было так: ломаем это мы камень, потом глядь – а в лощине-то голова человечья…
- Вы хорошо помните, что это была голова человечья?
- Очень хорошо, как теперь вижу, и давай-то бочком подходить…
- Вот, когда вы подкрадывались, он не спрятался, не бежал от вас?
- Не шевельнулся, потому занят был.
- И не прятал он от вас ничего?
- Что ему, ваше благородие, прятать, голытьба одна.
- Ну, дальше, дальше…
- Подошёл это я, и что бы вы думали, а она вот эта дама (указывает на Кривоносову) сидит это с ним рядочком…
- Ваше благородие, врет он окаянный, я женщина бедная.
- Молчите, не перебивайте и знайте, если это правда, вас буду обвинять в соучастии, (обращаясь к свидетелю), что же дальше, сапоги-то вы около него заметили?
- Нет, ваше благородие, он босой был, потому, где ему в сапогах ходить, он и на лапти-то не соберется…
- Послушайте, о ком вы говорите?
- Известное дело о ком, о Митьке Прижигалкине. (Приазовский край. От 06.09.1891 г.).
1894 год
«Ростов-на-Дону. 10-летний мальчик Алеша Кравченко, сын ростовского жителя, под влиянием прочитанных им книжек Купера и Майн Рида, почувствовал страшное влечение к путешествиям и решился уйти из дома родителей, что и было им исполнено. В одно утро он исчез. Добравшись до станции «Донец», где его застигли сильный дождь и холод, и одетый очень легко горе-путешественник, со слезами на глазах стал упрашивать кондуктора доставить его обратно в Ростов. Просьба мальчика была исполнена, теперь он снова дома».
«Ростовский округ. Наступление сентября отмечается у нас в деревне особыми характерными признаками. Прежде всего, из деревни начинают тянуться обозы с мебелью и пожитками городского обывателя, благодушествовавшего летом на лоне деревенской природы. Дачник бежит из деревни в начале сентября совсем не потому, что его призывают в городе неотложные служебные или иные дела, а просто потому, что воздух в деревне в сентябре бывает совсем не дачный, а невыносимый даже для привычного ко всякого рода «запахам» обоняния горожанина. В это время по всем деревенским рекам, речонкам, запрудам и озерам идет мочение конопли, которая так заражает воду, что зловоние разносится на несколько верст кругом. Дышать подобным воздухом может только привыкший к таким «специфическим ароматам» крестьянин, всякий же другой, занесенный в деревню волею судеб или удирает без оглядки, или, если он лишен возможности прибегнуть к этому исходу, закупоривается герметически в избе и день и ночь окуривается различными благовониями и поливает полы, стены и потолки всевозможными дезинфекционными жидкостями. В это же время по проселочным дорогам и деревенским улицам все чаще и чаще начинают позванивать почтовые колокольчики: это ветеринары мечутся по деревням осматривать и изолировать заболевающий скот. Эпизоотии начинаются в деревне именно в начале сентября и их появление вызывается ничем другим, как именно загрязнением и заражением воды, которой поют скотину.
Вторым признаком наступления сентября в деревне служат необыкновенные крики, ругань и бесшабашные неистовые песни баб. Пользуясь отсутствием из деревни мужчин, разъезжающихся на осенние полевые работы или по городам с новым зерном, бабы дают полную волю своим долго сдерживаемым нравам и затаенной в глубине души злобы против соседок, невесток, свекровей и, вообще, личных врагов женского пола. Брань и препирательства стоном стоят над деревней, а бабьи потасовки в это время бывают чисто-сезонного характера: дерутся не кочергами, рогачами и другим обычным женским оружием, а пучками конопли, которую тогда треплют и чешут по дворам. Можно без преувеличения сказать, что две трети всей конопли обколачиваются не о брусья и жерди, а о бабьи головы. Но зато в сентябре же совершается и большинство бабьих мировых сделок. Сплошь и рядом приходится наблюдать такого рода сцены: группа баб, поднимавших в течение нескольких дней подряд ужаснейшие крики, грозно размахивавших кулаками под носом друг у друга и обколачивавших друг дружке об головы целые снопы конопли, вдруг стихает и разбегается по разным неведомым закоулкам. Через несколько минут группа вновь собирается с какими-то подозрительными ношами под фартуками, тихо о чем-то перешептывается и, наконец, в полном составе направляется к кабаку. Через 2 – 3 часа по улице проходит та же группа баб в самых нежных позах, неистово орущих самые бесшабашные песни, прерываемые обоюдными поцелуями и громкими излияниями самых пламенных чувств. Это означает, что состоялась мировая заклятых врагов за счет отсутствующих мужчин.
Третьим сезонным признаком являются, выделяющиеся резким диссонансом из общего бабьего хора, жалобные причитания и завывания под окнами деревенских попрошаек, ринувшихся в деревню в верном расчете залучить «малую толику» от нового мужицкого добра. Эти же попрошайки, пользуясь удобным моментом: оплошностью или отсутствием хозяев, производят разнообразные кражи, от самых мелких и до крупных, разорительных включительно.
Наконец, четвертым и последним признаком наступления сентября в деревне являются: вой, стоны, угрозы родителей у здания сельской школы, и вой и стоны учителей в школьных квартирах. Охают и стонут родители, детям которых не хватило места в училище, за недостатком вакансий и тесноты помещения, а шлют они угрозы ни в чем неповинному учителю, обвиняя его в кумовстве в пристрастии и т. п. неблаговидных поступках. Воет и стонет учитель, терзаясь школьными нуждами и получая незаслуженные упреки и оскорбления. А в некоторых, преимущественно малых и бедных, деревнях учитель воет совсем по другим причинам. Несчастный труженик уже совсем приготовился в законное время, т. е. с 1 сентября, начать учение; он за лето достаточно отдохнул и жаждет приняться за дело, которому он, по влечению, посвятил все свои силы, но – увы! Ему никак не удается собрать своих учеников, потому что большинство из них роздано бедными родителями по экономиям и участковым хуторам на срочные, по 1-е октября работы.
Все эти сентябрьские признаки настолько характерны, что, если бы какому-либо деревенскому обывателю предопределено было волею судеб проснуться после двух-трехмесячного летаргического сна – он, прислушавшись и понюхавши в воздухе, непременно бы воскликнул: «Да, уж, сентябрь месяц на дворе! Как долго спал»! (Приазовский край. 230 от 06.09.1894 г.).
1899 год
«Станица Манычская. В настоящее время всякое сообщение наших станичников с Новочеркасском почти прекращено вследствие отсутствия переправы через Дон. Счастливцы соседи наши, с восточной стороны багаевцы, а с западной старочеркассцы, построили себе прекрасные мосты и благополучнейшим образом ездят через Дон во всякое время дня и ночи, а мы только завидуем им. «Кто же или что же мешает нам простроить у себя такой мост»? - спросите вы. Да ровно никто и ничто. Мы просто еще не дожили до сознания, что иметь в постоянной исправности переправу через реку не только выгодно и полезно, но крайне необходимо и даже обязательно по закону. А со стороны мы хотя и получаем иногда надлежащие «внушения», но не особенно ими смущаемся. Говорят, еще дедам нашим настоятельно рекомендовано было построить через Дон мост или, в крайнем случае, более исправный паром. Но они находили это роскошью, а построили еще при царе Горохе игрушечный паромишко и плавали на нем взад-вперед до тех пор, пока он не развалился окончательно. Затем строили другой паром из материала самого дешевого, лишь бы он послужил года три-четыре, т. е. ровно столько, сколько служили «старики» в должности станичного атамана, а там – хоть трава не расти. Традиции этой мы следуем и по сию пору. И вот, до 15 августа мы имели у себя кое-какой паромишко, но этого числа Бог послал бурю, которая окончательно уничтожила нашу «гнилушку», и мы теперь сидим на берегу Дона, не имея возможности перебраться на другую сторону. Если мы, однако, от этого терпим, то сами же и виноваты. А вот за что, про что терпят посторонние проезжающие через нашу станицу? Терпят же от этой неисправности нашей очень многие, в особенности, проезжающие из Новочеркасска по частной и служебной надобности». (Приазовский край. От 06.09.1899 г.).