Основано на реальных событиях.
«…похороны матери внесли некоторое оживление в мое однообразное существование» Грэм Грин
Находка.
Таня окинула взглядом комнату. «Надо собрать все ее личные вещи»- подумала она и плечи ее невольно дернулись. Даже в мыслях ей не хотелось называть матерью женщину, которая ее родила.
С момента смерти прошло два месяца, и сколько ни откладывай неприятное занятие, никто за нее это не сделает. Квартиру уже можно было выставлять на продажу, к тому времени когда она вступит в права наследства, покупатель должен найтись.
«Мебель и посуду можно оставить, а вот тряпки надо сложить и вынести к мусорным бакам».
«И бумаги, надо разобрать бумаги», - подумала Таня, подходя к письменному столу и выдвигая верхний ящик.
«Возможно есть какие-то личные письма, фотографии…Не хотелось бы, чтобы в них копались чужие люди.
Хотя разве мне не все равно? Нет, скорее нет» - думать об этом было неприятно.
Старые квитанции, какие-то рецепты…
А сверху лежал прямоугольный белый конверт. На нем четкими печатными буквами написано: ДОЧЕРИ.
Таня замерла с поднятой над бумагами рукой.
Дочь. Никто и никогда так ее не называл. А вот она в первые годы жизни, как только научилась говорить, часто произносила слово «мама».
Детство.
Росла Таня с дедушкой. Он был для нее всем. И родителем, и образцом настоящего мужчины, и целым миром. По крайней мере в детстве.
Маму она видела только на фотографии, да и то давнишней.
Фото стояло в серванте за стеклом. На нем юная девушка с немного грустной улыбкой в платье с рюшами и лентой выпускницы, перекинутой наискосок через плечо.
Маленькая Таня показывала на снимок пальчиком: «Мама!»
«Да, Танюшка, это твоя мама» - подтверждал дедушка и сразу старался переключить внимание внучки на что-то другое.
Девочка подрастала и задавала вопросы:
-Где моя мама? Когда она приедет?
-Мама работает. Она сейчас очень далеко, там где нет телефона. Она заработает много-много денежек и приедет.
-Не хочу денежки! Хочу маму! - топала ножкой внучка.
Раз в месяц они шли на почту за переводом. Потом дед вёл ее в кафе, покупал вкусную котлету в булочке, именуемую трудным словом «гамбургер» и молочный коктейль, больше похожий на подтаявшее мороженое.
-Это мама прислала тебе денежки на вкусняшки - говорил дедушка.
-А когда она приедет?
-Скоро - вздыхал пожилой мужчина и отводил глаза.
Когда Таня стала подростком, не обошлось без так называемого буллинга. Одноклассники дразнили ее сироткой и весьма прозрачно намекали на то, что мамаша ее бросила.
-Ты ей нафиг не нужна! Она себе новых детей родит! - ржали парни.
Таня приходила домой в слезах.
-Деда, скажи, она меня бросила?
-Танюшка, не повторяй слова, сказанные глупыми людьми. Мама о тебе заботится, она тебя очень любит.
-Почему же она ни разу не приехала, не позвонила, да даже смску не прислала! - с отчаянием спрашивала девочка.
-Значит не может! Обстоятельства бывают разные.
-А может она сидит в тюрьме? - осенило Таню.
-Не говори ерунду! - одернул ее дед, - нигде она не сидит! В нашей семье преступников сроду не было!
Таня выросла и вопросы задавать перестала. Понимала, что дедушке это причиняет боль, тем более у него все чаще стало прихватывать сердце.
Она закончила школу, поступила в институт, выучилась на инженера. Дед похлопотал, чтобы ее взяли на его завод. Сам он давно там не работал, с тех пор, как тяжело заболела бабушка, перебивался разными «халтурами», но связи на заводе у него остались.
Бабушка умерла буквально за неделю до Таниного рождения. В честь бабушки ее и назвали.
А мать вскоре уехала на заработки куда-то на север, так по крайней мере говорил дед.
А два года назад у него случился обширный инфаркт, была проведена экстренная операция. Врачи говорили, что шансы на выздоровление есть, а вот воли к жизни совсем нет.
Видимо дедушка считал все свои жизненные задачи выполненными, и ему не терпелось воссоединиться с женой, которую он очень любил.
Таня хорошо запомнила тот жаркий июльский день. Она пришла навестить дедушку в больнице. Он был в сознании, лежал опутанный проводами и трубками в палате интенсивной терапии.
Она села рядом и преувеличенно бодро начала что-то рассказывать.
Но дед остановил ее слабым движением руки, и попросил наклониться к нему.
-Танюшка, я скорее всего уже не встану. Ты только не перебивай! - видя Танин протест торопливо заговорил он тихим срывающимся голосом. - Я должен сказать тебе что-то очень важное. Дело в том … - дедушка сделал паузу и судорожно сглотнул, - твоя мать не уехала, она живет в нашем городе. Запиши ее адрес. Найди ее! Я не хочу, чтобы ты оставалась одна. И еще…Я очень виноват перед ней.
И дедушка назвал адрес.
Больше он ничего не сказал. В тот же день его не стало.
Потеря единственного близкого человека надолго выбила Таню из колеи.
Не то, чтобы она забыла о его просьбе, но искать мать ей совсем не хотелось.
«Виноват перед ней..»- вспоминала слова деда девушка, - в чем таком мог провиниться ее добрый, спокойный дед, ни разу не повысивший на нее голос.
Дедушка, который носил ее на плечах, катал на спине, заплетал косички, водил в кино. Который проводил ее в первый класс, терпеливо объяснял сложные задачки по математике, читал ей сказки на ночь и поил клюквенным морсом, когда она болела.
Именно ему она рассказала о своей первой влюбленности, и первые прокладки купил ей тоже он, сказав, что скоро они ей пригодятся, ведь она уже почти девушка.
«Накричал на нее, ударил? - размышляла Таня, - а может выгнал из дома, когда она «принесла в подоле»?»
Об отце она никогда не спрашивала, как-то краем уха услышала, как шептались между собой соседки, что мать, мол, ее «нагуляла» и подбросила старику.
Больше всего ее тогда задело то, что дедушку назвали стариком, ведь он им вовсе не был. На ее статного деда засматривались даже довольно молодые женщины, Таня стала это замечать, когда выросла.
А то, что у нее не было отца… так у половины ее класса матери одни воспитывали детей.
Нет, не мог дедушка обидеть родную дочь настолько, чтобы она ушла, забыв о собственном ребёнке. Абсурд!
А два месяца назад ей пришло письмо из нотариальной конторы, в котором сообщалось, что через полгода она может вступить в права наследования квартиры своей умершей матери.
«Ну, с паршивой овцы хоть шерсти клок!» - зло подумала Таня.
Было ли ей жалко женщину, которая произвела ее на свет? Сожалела ли она о том, что они так и не встретились?
Нет, нет и нет!
Напротив, она испытала огромное облегчение, что теперь ей не надо с ней встречаться. Смерть матери снимала с нее все обязательства перед покойным дедом.
Письмо.
Таня несколько секунд не могла решиться вскрыть конверт.
«Какая мне разница, что она там нацарапала? Признание в любви? Последнее «прости»? Поздно, слишком поздно! Ты опоздала лет на 20. Говорят, от любви до ненависти один шаг? И этот шаг уже давно сделан, и обратного пути нет».
Но любопытство все же пересилило.
«Как сейчас модно говорить: я должна закрыть этот гештальт» - с сарказмом подумала девушка, разворачивая тетрадные листки.
……………
«До 18 лет я была уверена, что у меня лучшие родители на свете. Папа работал мастером на заводе, не пил, почти с каждой получки покупал маме цветы, а мне игрушку или книжку.
Мама, моя тихая мамочка трудилась швеей на фабрике, она приносила с работы яркие лоскутки ткани и мы вместе шили наряды моим куклам, и все подружки мне завидовали. Самую любимую мою куклу звали, как маму - Таня. Она была такой же нежно-розовой, со вздернутым носиком и блестящими светлыми волосами.
По праздникам у нас собирались гости, приходили папины друзья-коллеги и мамины подружки, прихватывали и детей. Женщины весело крошили салаты на кухне, мужчины курили на лестничной площадке. Времена были не слишком сытые, было принято приносить в гости свои продукты, составлялись списки и каждому гостю доставалось по паре пунктов. Ну а соленья-варенья - это вообще по умолчанию.
После застолья взрослые танцевали под кассетный магнитофон, а дети сновали между ними, путались под ногами. Родители, добродушные от вина и обильной еды, пытались придать голосам строгость и прогоняли нас в детскую.
Иногда по выходным мы всей семьей ехали в парк или загород, осенью в лес за грибами. Брали с собой термос со сладким чаем и много бутербродов.
Грибы тоже чистили вместе, потом жарили с картошкой, нанизывали на нитки и сушили над плитой. Умопомрачительные запахи распространялись далеко за пределами квартиры.
Это было самое счастливое время в моей жизни.
А потом мама заболела. Она давно жаловалась на боли в боку, пила ношпу и аллохол. Отец уговаривал ее сходить к врачу, но мама отмахивалась, мол, само пройдёт, надо просто сесть на диету, поменьше есть жареного и жирного. Она и правда стала готовить себе овощные супы и каши на воде, но видимо боль не проходила, мама стонала по ночам и на глазах таяла, становилась прозрачно-бледной.
Стало очевидным, что тянуть больше некуда.
…В тот день мама пришла домой с каким-то непроницаемым лицом, именно тогда я поняла, что означают слова «на ней лица нет». Это действительно было не лицо, а маска. Глаза ввалились, словно мама старалась рассмотреть что-то внутри себя, под ними обозначились темные круги.
4-я неоперабельная стадия. Здесь уместно будет вспомнить еще одно избитое выражение: «жизнь разделилась на до и после».
Мама пыталась по-прежнему ходить на работу, но это давалось ей все тяжелее. Она подолгу сидела на больничном, а в наш лексикон прочно вошло слово «химия», и означало оно не школьный предмет, а мучительное лечение, после которого у мамы выпали волосы, а самочувствие кажется только ухудшилось.
Но тем не менее она продержалась еще 2 года. Я закончила школу, отгуляла выпускной. Кстати, мама даже сшила мне красивое голубое платье. К тому времени она уже получила 1-ю группу инвалидности и не работала.
Мы жили словно во сне - день прошел и ладно. Строить планы на будущее было страшно и казалось кощунством. Отец шептал мне на кухне, что мы должны ценить каждый день, проведенный с мамой. А мне хотелось, чтобы все оказалось сном, чтобы я проснулась и почувствовала аромат свежих оладушек, услышала, как мама тихонько напевает что-то, готовя завтрак.
В институт поступать я не стала, пошла работать на мамину фабрику. Сама она уже совсем слегла. Денег почему-то постоянно не хватало, хотя отец неплохо зарабатывал, была мамина пенсия, и еще мы сдавали бабушкину квартиру, вот эту самую. Но все уходило на дорогие лекарства, пеленки, памперсы, специальное питание. А потом работу бросил и отец - не хотел оставлять маму одну, боялся, что она «уйдет» без него.
В какой-то момент я поймала себя на том, что просто жду, когда весь этот кошмар закончится. Я боялась заходить в мамину комнату, видеть ее иссохшую фигуру, практически незаметную под одеялом, и неизбывно страдальческую мину на когда-то миловидном лице.
К счастью, отец справлялся в основном сам, я заходила только посидеть с мамой, навесив на лицо идиотскую улыбку и неся всякую чушь о том, как мы скоро все вместе поедем за грибами. «Вот, мамочка, как только тебе станет полегче». Мама тоже силилась улыбнуться, но получалось у нее плохо. Позже до меня дошло, что она тогда была уже очень далека от наших земных дел, она тоже ждала окончания страданий, ее уже манила легкость НЕбытия.
Мой 18-й день рождения прошел в угнетенной атмосфере. Отец купил торт и свечи, торжественно внес его в мамину комнату, как будто именинницей была она - максимально нелепая ситуация.
Потом он пытался кормить ее тортом с чайной ложечки, было видно, что она изо всех сил пытается глотать, и как тяжело ей это дается.
Мне тоже кусок в горло не лез, тем более, что торт был из самых моих нелюбимых - бисквит с огромным количеством растительных сливок, назывался он почему-то «Йогуртный». Видимо отец решил, что ложку «йогурта» мама съесть сможет.
Делая вид, что нам нравятся наши посиделки, мы выпили по чашке чая и разошлись по своим комнатам.
Вспоминая то время, я с удивлением думаю, что спала я тогда хорошо и крепко. Видимо это так защищалась моя психика, давая себе облегчение и отдых хотя бы в ночное время.
Вот и в тот вечер я быстро провалилась в спасительный сон.
Мне снилось, что пришла мама и легла рядом, обняв меня. Во сне я прижалась к ней, чувствуя, как меня накрывает волной счастья. Мама гладила меня по голове, касалась губами лица. Потом ее рука скользнула под одеяло и … я проснулась.
Рядом со мной лежал отец.
-Папа?! - От удивления я вскрикнула.
-Тише, девочка, тише, - жарко зашептал он мне в ухо.
То что произошло потом было похоже на самый страшный ночной кошмар.
…Я билась в его руках, умоляла отпустить, но он тяжело придавил меня к кровати всем телом и закрыл рот рукой.
-Ты же не хочешь разбудить маму, правда?
Мне оставалось только тихо скулить, обливаясь слезами и ждать когда все закончится.
Потом он целовал мои руки, умолял ничего не говорить матери - «ты же понимаешь, что это ее убьет», и тоже плакал.
Мне казалось, что я умерла, но, к сожалению это было не так.
Утром я ушла на работу не умывшись и не позавтракав - боялась встретиться с отцом.
Весь день я думала о том, как мне быть дальше. Самым привлекательным казалось решение сброситься с моста или с крыши. Но мне не хватало мужества это сделать. До сих пор не понимаю, как я могла сохранить рассудок и продолжать цепляться за жизнь…
Вечером мне предстояло вернуться домой. Раз уж я жива, то нет смысла заставлять маму обо мне волноваться. Мысль о том, что своим поведением я могу причинить ей еще большие страдания вызывала у меня невыносимую боль.
Дома меня ждал горячий ужин, приготовленный отцом.
К счастью, в разговоры со мной он не вступал, и налив себе и маме чай, удалился в комнату.
Перед сном я зашла пожелать маме спокойной ночи. Меня поразил ее взгляд, полный молчаливой мольбы. Я поняла, что мама обо всем догадалась.
Говорят, что лучше ужасный конец, чем ужас без конца.
Честно, я не знаю. Мы продолжали жить. Каждый в своем аду.
Надо отдать должное - больше отец ко мне не приходил. Зная его добрый, мягкий характер, я могу предположить, что он мучительно сожалел о том своем срыве.
Но это ничего уже не меняло. Для меня он умер. Вот так, мой любимый, самый хороший на свете папа перестал для меня существовать после той ночи. Ушел из моей жизни раньше мамы.
А она тоже перестала смотреть мне в глаза, и когда я приходила посидеть с ней, зажмуривалась, и по ее щекам катились слезы.
…Наверное в это трудно поверить, но о своей беременности я узнала только через 3 месяца, когда об аборте уже не могло быть и речи.
Я совершенно не заметила того факта, что месячных не было уже давно, но видимо мое подсознание все же пыталось до меня достучаться, потому что в какой-то момент меня словно обдало кипятком: «Задержка! Сколько?»
Сказать, что я испугалась - значило бы не сказать ничего. Сердце колотилось где-то в горле, когда я брала с полки фрау-тест в аптеке самообслуживания. Голова кружилась так, что я не могла понять куда идти расплачиваться. Я стояла и, как лошадь, мотала головой, пытаясь поймать равновесие, пока девушка-фармацевт сама не позвала меня на кассу, и тогда я как лунатик потянулась на этот голос.
…Должна ли я была сказать о своем положении родителям? Смешно!
Кому из них? Отцу, который теперь вызывал во мне чувство лютой ненависти? Он словно снова воскрес, но в новом, еще более ужасном обличье. Маме? Которая хотела только одного - покинуть побыстрей этот мир. Выдирать ее из полусознательного наркотического тумана было бы не только жестоко, но и бессмысленно.
Когда живот стало невозможно скрывать даже под свободными свитерами и футболками, отец словно превозмогая себя, задал вопрос: «От кого?»
Я метнула на него полный ненависти взгляд, и он, низко опустив голову, скрылся в своей комнате.
Мама умерла за неделю до моих родов. Накануне вечером я зашла к ней в спальню, ожидая, как всегда в последнее время, увидеть ее дремлющей. Но она лежала с открытыми глазами и смотрела на меня вполне осмысленно. Она силилась что-то сказать, но или не смогла, или просто передумала, только поймала мою руку и прижала ее сначала к щеке, потом к губам. Я тоже поцеловала маму в щеку и пожелав спокойной ночи, вышла.
Утром ее не стало.
На похороны пришло много народу, я уже и забыла, сколько у родителей было друзей и знакомых. Ведь когда мама заболела, все как-то постепенно рассосались.
Через неделю у меня начались схватки, я сама вызвала такси и уехала в роддом.
Я еще раньше решила, что напишу отказ от ребенка, но отец, словно прочитав мои мысли, уговорил меня этого не делать. Он сказал, что в любом случае заберет малыша и будет воспитывать сам, но мы избежим всей волокиты с оформлением документов, если ребенок будет записан на меня.
Он встретил меня из роддома, забрал тебя и мы разъехались в разные стороны. Он домой, я на квартиру бабушки - теперь она была моей.
Ты конечно хочешь спросить, почему я так с тобой поступила, ведь ты ни в чем не была виновата. Но и я ни в чем не была виновата! И, пойми ты это, мне хотелось забыть весь этот кошмар, стереть из памяти навсегда, начать жить с чистого листа!
Мне было всего 19! Я считала, что впереди у меня долгая-долгая жизнь, что я заслужила право быть счастливой или хотя бы не быть несчастной, это ведь уже немало!
Я уволилась с фабрики, где все шептались у меня за спиной, а самые нахальные в лоб задавали вопрос: «от кого нагуляла?», и устроилась на другую работу. Закончила бухгалтерские курсы и получила хорошую должность.
Были ли у меня мужчины? Нет. Хотя «клинья подбивали» неоднократно. Но я ничего не могла с собой поделать. Как только я представляла, что мужские руки будут меня лапать, у меня начиналась паническая атака, кажется так это называется.
Я поняла, что семья, дети - это не для меня.
Отец присылал мне твои фотографии, писал о твоих маленьких и больших успехах. Он не понимал, что это причиняет мне невыносимую боль! Нет, не потому что я по тебе скучала, а потому что это было напоминанием о прошлом. Том самом прошлом, которое я изо всех сил старалась забыть.
Жизнь текла медленно, а пролетела быстро. В 45 лет я узнала о своем диагнозе, таком же, как у мамы. И в том же возрасте.
«В жизни все повторяется дважды…»
Я не понимала, за что жизнь меня снова наказывает. Разве не достаточно я настрадалась?!
Я никогда не была верующей, но именно теперь окончательно убедилась, что там, наверху, никого нет. Если бы Он там был, то не допустил бы такую чудовищную несправедливость!
Меня предали все. Сначала отец, потом мать, да-да, она тоже предала меня своим смиренным молчанием! И вот теперь меня предало и мое тело.
Я не видела ни одного повода, чтобы оставаться здесь. Ни одной соломинки, за которую можно было бы ухватиться.
Нет, я не собираюсь уходить из жизни добровольно. Я решила, что если уж мне предназначены все эти испытания, значит надо пройти их до конца.
И если я не покончила с собой тогда, то не буду делать этого и сейчас.
Но если ты читаешь это письмо, значит я снова проиграла. Но я должна была рассказать тебе правду. Слишком долго я молчала, слишком долго я выгораживала ЕГО. Ради твоего блага.
А сейчас все это уже не имеет смысла. К чему эти игры в благородство? Меня-то никто ни разу не пощадил».
Жертва.
На этом письмо обрывалось. Никаких признаний в любви, никакого раскаяния.
Ни даже простого «прощай».
«Она прожила свою жизнь жертвой, она сама себя ею считала и напоследок преподнесла такой «подарочек» своей брошенной дочери. «На тебе, доченька, правду! Жри ее, смотри не обляпайся!» А что я буду с этой правдой делать, ей было наплевать! Главное свою душу облегчить!» - Таню затрясло от нового приступа ненависти к этой незнакомой женщине.
Она отбросила от себя письмо, словно оно было грязным и скользким. Ей действительно хотелось пойти вымыть руки. Но нет, она не будет делать этого здесь, в этой проклятой квартире.
Девушка пошла в прихожую, взяла свою сумку и вынула из нее упаковку влажных салфеток. Тщательно вытерев руки она достала из кармана плаща, висевшего на вешалке, зажигалку, вернулась в комнату, подцепила письмо двумя ногтями и отнесла на кухню, в раковину. Щелкнула зажигалкой, подождала пока бумага полностью сгорит, и после этого сразу покинула квартиру.
«К черту вещи!- со злостью думала Таня, - в конце концов дам ключи соседке, пусть разберет и возьмет себе все, что хочет».
Ей еще предстояло осмыслить и переварить полученную информацию.
И жить, как-то со всем этим жить!
«Я не стану думать об этом сейчас - это слишком неприятно. Я подумаю об этом завтра» - всплыли в ее пульсирующем мозгу слова из любимой когда-то книги. Слова, служившие утешением многим поколениям женщин…
О.Г.
P.S. 34,8% всех кровосмесительных контактов происходят между дочерями и их биологическим отцом.
Инцест между биологическим отцом и дочерью — наиболее распространенный вид инцеста.
12,7% всех взрослых сообщают, что в детстве подвергались сексуальному насилию со стороны члена семьи.
Лишь 20% жертв инцеста сообщают о об этом.(Из статьи психолога С.Ермакова)
P.P.S. Если бы сейчас, вот в этом моем возрасте, меня спросили, что в жизни самое главное, я бы не задумываясь ответила: чистая совесть.