Из "Анекдотов путешественника, прожившего в России 13 лет (возможное авторство Шерера (?); в пер. И. В. Шпажинского)
Когда Императрица, супруга Петра 1-го, разрешилась от бремени Петром Петровичем, Царь побежал в Адмиралтейство, чтобы возвестить об этом городу колокольным звоном.
Так как это случилось в полночь, то Петр нашел Адмиралтейство запертым, и часовой окликнул его:
- Кто идет?
- Государь.
- Нашел что сказать! Разве его узнаешь теперь? Пошел прочь! Отдан строгий приказ не впускать никого.
Петр забыл, что действительно отдал такой приказ. Слушая грубый ответ солдата, он внутренне радовался точному исполнению своих повелений.
- Братец, - сказал он, - я действительно отдал такой приказ, но я же могу и отменить его; или как по твоему?
- Тебе, вижу я, хочется меня заговорить, да не удастся; проваливай-ка, не то я тебя спроважу по своему.
Царя это забавляло.
- А от кого ты слышал такое приказание?
- От моего унтер- офицера.
- Позови!
Явился унтер-офицер. Петр требует, чтобы его впустили, объявляя, кто он.
- Нельзя, - отвечает унтер-офицер; - пропустить никого не смею, и будь ты действительно Государь, все равно не войдешь.
- Кто отдал тебе такой приказ?
- Мой командир.
- Позови и скажи, что Государь желает с ним говорить.
Является офицер. Петр обращается к нему с тем же. Офицер приказал принести факел и, убедившись, что перед ним действительно был Царь, отпер двери. Не входя в объяснения, Петр прежде всего стал молиться и потом звонил с четверть часа, собственноручно дергая веревку от колокола.
После этого, войдя в казарму, он произвел унтер-офицер в офицеры, офицера в командиры, а последнего повысил чином.
- Продолжайте, братцы, - сказал он уходя, - также строго исполнять мои приказания и знайте, что за это вас ожидает награда.
Императрица Елизавета Петровна, выбрав себе в наследники герцога Шлезвиг-Гольштейнского, сына сестры своей (здесь Петр Федорович), приставила к нему воспитателей и учителей. Часто она приходила на его уроки в утреннем костюме и оставалась на них по нескольку часов.
- Отцу моему доставляло большое удовольствие, - говорила она, - навещать нас с сестрою и вникать в наши занятия. Он никогда не уходил от нас, не дав какого-нибудь полезного совета. Он заставлял нас рассказывать что мы выучивали в течение дня и, выслушивая нас, он приходил в такое восхищение, что целовал и делал нам иногда хорошие подарки!
Однажды Елизавета вошла к своему племяннику в то время, когда он занимался черчением крепости по методе Когорна.
- Можешь убедиться на деле, как полезно знание, - сказала она. - Припоминаю, как батюшка часто говаривал, что охотно бы дал отрубить себе палец, чтобы перевоспитаться сызнова. На каждом шагу он убеждался в небрежении, с каким относились к его образованию. Однажды он удивил нас с сестрою, переведя страницу с французского. Как вы счастливы, - воскликнул он, - что в молодости приобрели все те познания, которых мне недостает!
Однажды Елизавета прогуливалась амазонкой по Екатерингофу с великим герцогом Шлезвиг-Гольштейнским. Им встретилась карета, в которой сидели дамы. Елизавета велела кучеру остановиться. Великий герцог, не отличавшийся вежливостью и любезностью, не трогался с места и ожидал, чтобы дамы подошли к ним. Видя это, Елизавета поспешила к карете, сама отворила дверцы и, высадив дам, сделала племяннику выговор за недостаток внимания и предупредительности, с которыми мужчина должен относиться к дамам.
Елизавета, будучи еще цесаревною, громко порицала ссылку, которой, как некогда в Риме, люди подвергались иной раз единственно за то, что прежде бывали любимцами.
- Ссылать в Сибирь! - восклицала она, - да это все равно, что выбрасывать из человечества.
В ее времена, когда вельможа ссылался в Сибирь или был арестован, той же участи подвергались его секретари, слуги и все состоявшие при нем. Поэтому случалось, что от такого опального человека все разбегались, и в минуту ареста он оставался в доме один.
Эмме (Федор Иванович), секретарь графа Остермана, еще до ссылки своей, послал слугу Федора в деревню с каким-то поручением. По возвращении в Петербург, Федор находит дом графа Остермана запертым, ворчит на барина: "зачем он не предуведомил его о своем отъезде" и отправляется в Сенат разузнать, где его господин.
Ему называют место в Сибири, куда он сослан.
- Так я пойду туда и скажу ему в лицо, как не стыдно бросать меня.
Сенатор смеется и утешает его; но Фёдор не перестает ворчать: "Он от меня не отделается", - твердит он про своего барина. Он продал свои вещи, с небольшими деньгами отправился в место ссылки, нашел своего Эмме и осыпал его упреками.
- Ну, ты теперь в Сибири, - говорит ему Эмме. - Что же ты намерен делать?
- Как что, - отвечает Федор, - останусь при вас, и по-прежнему буду служить вам.
- Я тебе очень благодарен за твое намерение и старание; но видишь сам, друг мой, сколько мне дают на дневной прожиток.
- Об этом не беспокойтесь: у меня есть деньги, я даже вам помогу, и будьте уверены, что несчастье ваше продлится недолго; вы и не ожидаете, как скоро вернетесь.
Через несколько времени Эмме понадобилось платье. Фёдор сыскал портного и заплатил ему. "Не будете ни в чем нуждаться, ни в пище, ни в одежде, ни в прочем, сделаем только уговор".
- Охотно, но какой уговор?
- Так как я решился не оставлять вас до смерти, а вы скоро вернетесь отсюда, то обещайте, по возвращении в Петербург, прибавлять мне по 50 рублей жалованья с каждой должности, какую вы будете занимать.
Уговор заключен, написан и подписан. Пришло время, что у барина и у слуги деньги все вышли. Фёдор смеется, Эмме не знает как быть. "Смейтесь и вы", - говорит Фёдор: мы скоро будем свободны". И действительно, Елизавета Петровна приказала принести список сосланных и ужаснулась, увидев великое множество секретарей и слуг, отправленных вслед за ссыльными вельможами. Тотчас велено возвратить невинных, и Эмме со слугою своим прибыл обратно в Петербург.
Он определён асессором камер-коллегии, потом сделался советником, вице-президентом юстиц-коллегии, затем статским советником, аудитором и пр. У Федора уже 500 рублей прибавки к жалованью. Когда Эмме получил Аннинскую ленту, Федор потребовал те же 50-ти рублей. Эмме возразил, что "лента - не должность и прибавку делать не следует"; но Фёдор грозил обратиться к суду и настоял на своем.
Наконец, Эмме сделался тайным советником и президентом Коллегии. Верный Фёдор умер задолго до него. Перед смертью он завещал господину все свои сбережения, и таким образом Эмме получил назад выплаченные им деньги, и даже с излишком.
Эмме не имел нужды отдавать приказаний Фёдору: тот сам предупреждал их и с необыкновенной заботливостью угождал своему господину. Он вставал обыкновенно очень рано, и первым его делом было узнать, какова погода. Если было холодно или сыро, он шел в спальню к барину и говорил: "Федор Иванович, оставайтесь в постели; нынче вы не пойдете в Коллегию, на дворе нехорошо".
Эмме слушался; но когда дела требовали его выезда, ему приходилось бороться с настойчивостью преданного слуги. "Вы довольно потрудились, - говорил он ему, пусть нынче другие вместо вас поработают. Вы становитесь стары и дряхлы, поберегите свое здоровье".
Однажды я был приглашен на обед к Эмме и приехал раньше, чтобы воспользоваться беседою этого образованного человека. На обед съехалось много значительных особ. Перед тем как садиться за стол, по русскому обычаю, Эмме приказал Фёдору подать гостям водки. При входе в залу, Фёдор оступился и разбил рюмки. Эмме стал ему выговаривать. Федор сложил руки крест на крест, спокойно выслушал упреки и сказал:
"Так-то вы не щадите старого слуги! Видно девять рюмок вам дороже его, да еще бранитесь при этих господах! Еще если бы вы были бедны! Охота вам прослыть скрягою! Ведь со всяким это может случиться".
Гости и сам Эмме от всей души смеялись, слушая его речь.
