Есть в Петербурге небольшой район в западной части Петроградского острова, который носит неофициальное название Колтовские. В 1720-х годах юго-восточнее набережной адмирала Лазарева находилась слобода невского гарнизонного полка, чьим командиром был Петр Колтовский. До поры до времени набережная адмирала Лазарева и Лазаревский мост носили имя полковника Колтовского. Также когда-то здесь были целых три Колтовские улицы - большая, средняя и малая. В советские времена малую Колтовскую улицу застроили, большая Колтовская стала частью Пионерской улицы. Осталась лишь средняя Колтовская улица, на которой сегодня числится один здание под странным номером 9-11.
Писательница Александра Пантелеймоновна Катенкамп в 1864 году написала для газеты «Петербургский листок» фельетон, который назвала «Очерк Колтовских улиц». Сегодня я предлагаю его Вашему вниманию.
Очерк Колтовских улиц
На Петербургской стороне есть три улицы, весьма замечательные как по местности, так и по особому характеру жителей. Это большая, средняя и малая Колтовская улицы. Все три они выходят на Малую Невку, все три славятся шаткими мостиками и поразительной глубины грязью, и все три, наконец, населены беднейшими из петербургских жителей. Здесь стоят ряды домиков большей частью одноэтажных и деревянных, которых хозяева, испытав на юридическом или торговом поприще возможные превратности, приютились сюда кончать век свой в соседстве таких же горемык. Здесь улицы и пересекающие их переулки, кажется, с самого начала своего существования не знали тяжести булыжника, и мутные воды Невки, вздуваемые осенью юго-западным ветром, находят в них мягкое и покойное ложе, готовое принять знакомых гостей с радушием закоренелого провинциализма.
Вы можете встретить здесь летом на улицах множество собак, ребятишек, кур и коз, беспрепятственно толкущихся с раннего утра до позднего вечера, а зимой груды белого снега соперничествующего в вышине с старенькими покосившимися заборами. Можете без труда вслушаться в искреннюю беседу встретившихся приятелей, незаглушаемую стуком экипажей, или в таинственные совещания кумушек, перебрасывающихся намеками на совершаемое в соседстве, или, наконец, в задушевную болтовню молодых девушек, идущих в ближайшую лавку и пользующихся отсутствием маменьки или тетеньки для сообщения друг другу занимательных новостей.
Жизнь, проявляющуюся в многолюдных улицах Петербурга, кто-то сравнил с волшебным движением машины, водимой искусственной рукой гениального машиниста. В Колтовских волшебство этого движения незаметно, так как незаметен и порядок, составляющий неотъемлемую принадлежность устройства каждой машины. Здесь все носит отпечаток неисправимого упадка духа. Беспечность жителей и неряшествость домовладельцев говорят, ясно понимающим бессловесный язык несчастий, что живут здесь страдальцы собственных погрешностей или общественного несовершенства, что почти одно и то же.
И, кажется, местное начальство принимает это в соображение, потому что снисходительно закрывает глаза, показывая вид неведения. То же снисхождение оказывают друг другу и самые жители: «Бог с ним!» – говорят они на обиду, причиняемую соседам. «Это бошка отчаянная, ничего с ним не поделаешь». И терпят, пока обидчик сам не образумится или не устанет наносить безнаказанно оскорбления.
Бедность, в других местах города прячущаяся в подвалы и чердаки, здесь беспрепятственно нанимает любой угол и гордо кутается в лохмотья, никем не осмеиваемая и не призираемая. Невежество – обыкновенный спутник нищеты – как огромный паук раскинуло свои сети на все протяжение наших улиц и охватило жителей своими крепкими путами.
Население делится здесь на три класса – чиновников, рабочих и всякий сброд. Последним обозначаются личности всех сословий, спившиеся с кругу, покинутые знакомыми и родными, и бог весть, чем существующие. Все эти три класса имеют свой местный отличительный характер. Чиновники, большей частью люди без образования, выслужившиеся из писцов или служащие еще писцами в присутствующих местах, получавшие или получающие еще весьма ограниченное жалование и по природной смышленности обращающие в доход все, что имеет счастье находиться хоть сколько-нибудь в кругу их деятельности. Эти чиновники с начала своего служебного поприща нанимали здесь квартиру и слыли беспокойными постояльцами, впоследствии накупили домики и сделались мирными домовладельцами.
Под именем рабочих подразумеваются у нас рабочие поденщики, огородники, пильщики, ремесленники разного рода и даже содержатели лавок. Все это народ трудовой, разбитной, болтливый и невоздержанный до крайности. Помещаются они большей частью в углах или крошечных грязных квартирках, обремененные многочисленными семействами, с которыми обращаются жестоко и которые большей частью обязаны сами добывать себе кусок хлеба. О третьем классе здешних жителей и говорить нечего. Это бездомные, одинокие бродяги, не имеющие никакого дела и не признающие за собой никаких обязанностей. Лица, служащие рассадником невежества и безнравственности всего околотка, в который судьба закинула их на горе соседей для окончания бесполезного и бесцельного прозябания.
У нас есть также два слоя общества – достаточный и бедный. Живут они довольно согласно между собой. Бедные оказывают достаточным подобающий почет, а те, в свою очередь, добродушное снисхождение. В этом случае не принимается в соображение, к какому классу принадлежит человек, с состоянием и образован ли он - средства его определяют все. Характер этих обществ почти один и тот же, только, разве, у достаточных бывают чаще попойки и заметно более веселости. Но семейств достаточных у нас мало.
Гуляя иногда по нашим улицам, всматриваясь в лица наших жителей, вслушиваясь в различные более или менее справедливые толки колтовских обществ, мне приходит мысль в голову, что едва ли может быть известно, какие элементы скрываются в недрах большой, средней и малой Колтовской. Чтобы иметь понятие о нравственности этих людей, необходимо видеть их во время наводнений, когда, покидая свои грязные и сырые конуры, они отважно бросаются в первую попавшуюся лодку, часто в так называемую душегубку, и плывут по вздувающейся Невке, или иногда Ждановке, собирать на зиму бесплатного топлива. Видя отчаянные физиономии этих смельчаков, слыша их громко выкрикиваемые песни и грубые шутки, часто очень обидные для прибрежных дома-землевладельцев, не имеющих чести быть причисленными к категории колтовских обывателей, всякий знает уже, что ему грозит опасность какой-нибудь более или менее важной потери и убирает, что можно убрать, подальше от берега.
Действительно, доски, сваи заборов, раскачанные волнами разлившейся реки, бревна и другой строевой материал, так же как и вещи, находящиеся неподалеку, непременно перейдут в руки этих плавателей. И горе тому, кто бы вздумал защищать свою собственность. Но кроме времени наводнений, плавание их опасно для окрестных жителей и во всё продолжение лета. Катаясь целыми разгульными обществами в своих ветхих лодочонках, они не боятся оскорбить кого случится словом или делом. Особенно подвержен их наездам пустопорожный угол, находящийся между Ждановкой и Малой Невкой. Земли там мало, да и та почти со всех сторон омыта водой, но эта земля представляет отличный причал, ценимый ими по достоинству. Правда, недавно еще этого пустопорожного места вовсе не было, существовали только от мель да берег, принадлежащие соседнему владельцу. Но мало-помалу отмель росла, увеличиваясь от ежегодных наносов и выкидышей ближайших фабрик, городовое начальство провело вал по Ждановке и приписало образовавшийся таким образом угол городским владением. А там мусорщики засыпали отмель со стороны Невки, отчего угол увеличился и начал привлекать на себя влияние окрестных жителей.
Конечно, место само по себе незавидное: тенистое болото да мусор, покрытый кустами ромашки и репейником, но здесь нет пыли, нет чужого народа и вид хорош. Здесь можно уединиться, по желанию говорить и делать, что вздумается, не давая никому отчета, не опасаясь стеснительного присутствия сторожей или будочников, а это составляет в совокупности такую прелесть для наших гуляк, любящих беззаконный произвол, что место должно было им приглянуться. Летом попеременно можно видеть здесь колтовских обитателей всех сословий. Утром здесь занимаются птичной и рыбной ловлей, в полдень стекаются сюда для купания работники и подёнщики с соседних фабрик, вечером заходят группы гуляющих подышать свежим воздухом, поболтать и выпить под открытым небом лишнюю рюмочку водки или помериться силами с задорным товарищем.
Даже в темную ночь можно встретить здесь одиноко бродящие тени. То заботливая жена, не дождавшаяся домой в привычный час мужа, идет искать его, зная, наверное, что сожители ее пьяным валяется где-нибудь на скате зеленого вала; или молодая девушка, обещавшая милому прийти, потихоньку от матери, на свидание, жадно вслушивается здесь в клятву любви и верности своего возлюбленного. Сырость, густыми клубами расстилающаяся здесь по земле и неровность дорожек, протертых пешеходами, не пугают этих посетителей. Да и стоит ли обращать внимание на мелочи когда сердце бьется так тревожно, а грудь вздымается от полноты ощущений?
Мне как-то раз случилось слышать разговор подобной пары, и теперь, когда я вижу на углу этом в вечерних сумерках пугливо озирающуюся девушку и разбитного парня, мне тотчас чудится повторение знакомой беседы.
«Ты говоришь так хорошо и складно», - слышится мне звучный даже в полушепоте голос девушки, - «смотришь на меня так ласково. Я знаю, на уме у тебя нет дурной мысли, мой милый. Отчего же мне страшно в этом безлюдье? Знать не сулит нам любовь счастье в жизни».
«Полно, Машенька!» — говорит парень - «Что вздор молоть? Ничего нам не сделается. Вот потерпи маленько, я годок-то свой отслужу, повенчает нас поп у Спаса. А там уже и на улице не грех будет с тобой об ручку пройтись, и при людях не стыдно тебе будет приласкать меня».
«Да годок-то - долгое время, Петя», — грустно замечает девушка, — «а на языки наших соседей трудно ли попасть? Коли осрамят меня лихие на всю Колтовскую, ты и задумаешься, и покажутся, может, тебе нонечные ласки мои грехом смертным, и бросишь ты меня, как бросил Катю Рыбкину и ее душенька».
«Нет! Нет, Маша!» — уверяет с горячностью парень — «Никогда не бывает тому, чтоб я разлюбил тебя! Даже обидно, что ты равняешь меня со всякой шаверью. Слушай, вот не будь я Петром Митяевым, коли эту осень не сыграем с тобой свадьбу».
«Дай бог, Петя».
«Только будь веселее, сердце мое! Вон ты опять головку повесила».
«Я вспомнила», — говорит девушка со вздохом, — «как прошлое лето мы заходили сюда с Катей, как она звала меня в подружки на свадьбу. После поста, говорили, сделает ее душенька рукобитие со старой Рыбкиной, а через неделю после и свадьбу. Только один годок прошел, а вот Кати не стало, и душеньки ее след простыл».
«Полно, моя пташечка!» – возражает парень, но в голосе его на этот раз слышится менее уверенности - «Что чужим горем мутить свое счастье? Не всякая доля одинакова. Кому что выпадет в жизни, а суженного конем не объедешь» - и парень увлекает с собой девушку на самый конец зеленого вала и долго еще шепчет ей успокоительные речи.
Летом в Колтовских улицах заметно более всего движение вечером. Тогда отцы, мужья, братья и люди бессемейные, служащие и неслужащие, и даже просто работники дома и отдыхают в своих квартирах или на свежем воздухе. Тогда оригинальные балкончики, приделанные почти ко всем заборам, наполняются женскими личиками, свеженькие губки улыбаются вам приветливо. Там и сям послышится густой бас выпившего чиновника или тяжелая острота фабричного работника, по временам раздается протяжная песня поденщиц, гурьбой возвращающихся с ближайшего огорода. Все эти разнохарактерные и разнородные лица на улицах почти так же бесцеремонны и почти так же громко говорят, как у себя дома. Вы можете от слова до слова проследить и прослушать любой разговор, и это не стеснит разговаривающих и не умерит нисколько их откровенности.
Начнем хотя с приятельской беседы этих двух прохожих, собирающихся на пирог к куме имениннице.
Начнем хотя с приятельской беседы этих двух прохожих, собирающихся на пирог к куме имениннице.
«Нет, братец ты мой», — говорит тот, который повыше, - «кто перед свадьбой просит денег у товарища, тот после венца человек потерянный. Правду сказать, наш брат всегда берет, что не есть худшее. Или женится на девушке, за которой нет ни кола, ни двора, ни даже медного горшка, или возьмет невесту, у которой сундуки ломятся от приданного, да душа черна, как наковальня в кузнице. Только я тебе скажу, если Гаврила женится на Аннушке Кобылкиной, так это старая песня».
«Будто?» – спрашивает его другой, недоверчиво покачивая головой.
«Я делов их не знаю, только что действительно Аннушка выходит за Гаврилу, могу тебе поручиться. Вчера у них сговор был, он сам сказывал. Видал я и Аннушку, собой смазлива, ничего, только шустрая больно, мне не понравилось».
«Не быть проку этой свадьбе, братец ты мой», – замечает со вздохом первый. «И правду сказать, на моей душе грех за то, что Гаврила познакомился с Кобылкиными, я тебе расскажу, как это все было.
В прошлом году об эту пору, знаешь, звал я к себе на Кристины Гаврилку с несколькими товарищами. Были у нас и другие гости, все из Колтовской же. Пришла и Кобылкина с дочерью. Хозяйка моя принесла пирог, мы откушали несколько рюмочек дешевки, и говорю я, знаешь, Гавриле: «что брат молча глазеешь на красных девушек? Пойди да поболтай с ними». Да и подвел его к Аннушке-то, затем, что она позанятнее подруг своих будет. И говорю: «вот вам, Анна Сидоровна, кавалер на потеху». А она, знаешь, глазами поводит, так и отвечает: «Мил красным девушкам добрый молодец, да не мила в нем речь болтливая. Хочешь скромно беседу вести - мы послушаем, хочешь вздорную речь плести - отворотимся». Ему, знаешь, прибаутка ее очень и понравилась. Подсел он к ней, начал разговаривать, пошло слово за словом. Вижу я, у Гаврилки глаза разгорелись, и веселье так, кажется, с лица и прыщет. Слушаю, а он уже обещает старой Кобылкиной навестить их. Ну, думаю, заварил я кашу. Никак Гаврилка врезался в нашу Анну Сидоровну! По плечу ли ему такая невеста? Отвел я его эдак в сторону и говорю: «полно, Гаврила, не связывайся с Кобылкиными, не чита тебе их компания. Аннушка десять таких парней, как ты, за пояс заткнет, да еще и за одиннадцатым потянется». А он, знаешь, только себе усмехается, говорит: «мне, что за дело? Не свататься, говорит, иду». Ну, я и успокоился. А на место того, выходит, он и взаправду на ней жениться задумал».
«Взаправду?»
«Известно. Дней через десять, я слышал, свадьба будет».
Вот вам другая группа. Впереди городовой со здоровенным мужиком, напившимся, по-видимому, пьяным еще до заутренней и успевшим уже протрезвиться. Неподалеку плечистый парень ведет избитую молодую женщину с повязкой на руке. Группа направляется в Гребецкую улицу к квартире квартального надзирателя. Мужик, кажется, сознает опасность последствий предстоящего свидания с полицейскими властями, потому что мрачная физиономия его выражает заботу и голова тяжело опустилась на грудь. На лице женщины видны страх и горе.
«Нехорошо от тебя, Павел». – Тихо произносит она, обращаясь к поддерживающему ее парню. «Нехорошо выдавать товарища! Он тебе ничего не сделал. А что между мной и им было, тому один Бог судья. Тебе не след вмешиваться».
«Нельзя, Аринушка», – оправдывается парен, - «коли бы я не вмешался, убил бы он тебя до смерти!»
«Что ж ты в полиции станешь против него в свидетели?» – спрашивает женщина, и голос ее дрожит от волнения.
«Известно, стану, Аринушка», – говорит парень, гордо встряхивая кудрями. «Пропади он совсем, мне его не жалко. Вот уже месяц, как мы занимаем с ним одну фатеру, а хоть один день бы обошелся он с тобой ласково. И что тебе в нем? Ни тебе, ни детям нет от него проку. Всегда пьяный да злой, что упаси только Господи. Корми его да пои, да одевай, да еще побои принимай. Я бы на твоем месте бросил его, право, и махнул рукой. Что ж, не весь век горе мыкать, земля не клином сошлась. Молодой, смирной и работящей бабе везде найдется кусок хлеба».
«Полно, Павел», — говорит женщина, утирая слезы с избитого лица, - «не на то я с ним в церкви венчалась. Да не о том у нас речь с тобой. Ведь Степана накажут в части, если ты на него покажешь?»
Вестимо, накажут. Не хвалить же его, что жене руку сломал».
«Но, Павлуша, родимый, не могла разве я сама упасть на сундук? Побойся Бога, кормилец, пожалей хоть меня да моих малых детушек».
«Я и скажу, жалеючи, Аринушка. Коли не накажут его, не сегодня, так завтра он скрутит тебе шею. Помяни мое слово, я еще такого дьявола не видывал, как муж твой».
«Ах, Павлуша!» — замечает женщина со вздохом. «Нечто жалобами горю поможешь? Тут нужно терпение, родимый, да молитва. Может, еще Степан образумится, а как с молодых лет начнут таскать его по съезжим, тогда, конечно, не жди с него проку. Моя рука поболит, поболит, да и заживет, а коли ты загубишь его душу, не знать мне тогда век своего счастья. Сердце изноит, на детей глядя».
«Да как же мне быть, Аринушка?» — говорит тронутый парень — «Не лгать стать, чтобы чего хуже не было. От Степана ведь все станется».
«Бог милостив, кормилец! Не зверь же он какой, а душа христианская!»
«Так, по-твоему, молчать мне на допросе, что ли?»
«Молчать теперь нельзя, кормилец!» – возражает женщина заискивающим тоном. «Ты больно много говорил уже, и тем удружишь, если про руку ничего не скажешь».
«Хорошо, будь по-твоему, только смотри, пеняй после сама на себя».
«Нет, родимый», – замечает добрая женщина, осторожно поправляя больную руку и заворачивая в Гребецкую. «Знаешь ты пословицу, Павлуша? За терпение Бог дает и спасение».
В зимние и осенние вечера улицы наши освещаются домами. Фонари, хотя стоят возле некоторых тротуаров, но зажигаются редко, потухают очень скоро и вообще горят так тускло, что не стоит огонёк их называть освещением. Тогда Колтовские жители, желая посетить друг друга, идут среди улицы, не отваживаясь более ступить на мостки, испещренные дырами и заплатами. Правда, зимою снег очень глубок там, а уезженная дорога очень узка. Но и это не беда, нашим жителям не привыкать к мокрым ногам. Встречаясь с проезжающими, прохожие, не задумываясь, делают шаг в сторону и потом спокойно стряхивает с колен снег, а иногда и не стряхнув его идет далее.
Зимой в большей части Колтовских лавок продаются предметы совершенно отличные от предоставляемых на вывесках. Так в мелочных лавках напрасно станете вы искать плодов, заманчиво нарисованных на жести у входа. Кроме ржаного и сытного хлеба, картофеля, кислой капусты, соленых огурцов, сахара, чая последних сортов, брусничного варенья и простых леденцов, вы едва что-нибудь найдете. В мясных во время поста продается преимущественно мерзлая ряпушка, мяса же вовсе нет. В последнее время развелось еще в наших улицах ужасное количество распивочных лавок, где обыкновенно предлагается желающим хлебное вино как распивочно, так и на вывоз. Вероятно, хозяева таковых лавок пользуются значительными барышами, потому что в самом непродолжительном времени в одной из наших улиц на небольшом расстоянии число распивочных возросло уже до 20. Ну и тут едва ли вывеска верно обозначает содержащийся товар в лавке. Часто, очень часто хлебное вино, предлагаемое посетителям, имеет подозрительный цвет и вкусом напоминает сок картофеля. Впрочем, оно также исправно, и если не более хлебного туманит головы, и покупатели им довольны.
Зимой у нас скучно, стужи загоняют жителей в тесные конуры, нужда засаживает их за работу и улицы пустеют. Зато при первом появлении теплых весенних дней начинаются снова хлопоты на дворе каждого домовладельца. Где чинится забор, где поправляется крыша, в переулках и улицах слышится говор и песни, хозяева ждут к лету жильцов, работники большей выручки. Всех воодушевляет надежда на поправление обстоятельств, и поэтому все становятся веселее, люди достаточно мечтают о дачниках, о изменении общественной жизни, о летних удовольствиях. Бедные толкуют о харчах, становящихся с летом дешевле, о заработке. Надежда, как бы не была обманчива, всегда отрадна.
И вот, наступает, наконец, желанное лето. Вот май на дворе, на большой, средней и малой Колтовской показываются от времени до времени вазы с мебелью, население увеличивается. Дома с садиками занимаются дачниками, мясные и мелочные лавки наполняются каждое утро новоприбывшими кухарками, на улицах иногда услышите французские фразы, в церкви Спаса Колтовского увидите новые лица и модные платья, привлекающие внимание местных молельщиц, и вообще жизнь наша принимает другой характер.
Но довольно об этом. Пожелайте, читатель, пока счастья нашим обывателям и не поленитесь летом заглянуть в наши улицы, ничем не напоминающие свое причисление к столице.
Спасибо, что дочитали до конца, за подписку, лайк, комментарий и поддержку донатом!
Читайте другие истории старого Петербурга, до новых встреч.
#Квадрия, #OneTrinityPlace #Леонтьевскиймыс
#Колтовская #СПБ #Питер