1
Замечательной чертой человеческой культуры является то, что метафоры и художественные образы порой пробуждают в сознании воспринимающего смыслы, сознательно вроде бы и не закладываемые в них их авторами.
При недавнем очередном просмотре знаменитого мультфильма Болеро обнаружил такой нюанс. Внутренняя реальность этого произведения строго разделяется на два пласта. Когда главный персонаж (будем называть его Дракончик) присутствует в кадре – там больше ничего не происходит. Всякая живность (жучки-паучки, мотыльки и прочие странные существа) появляются лишь тогда, когда Дракончик скрывается в арке и в явленном зрителю пространстве остаётся только его бесконечно тянущийся хвост.
Любая культура – и мировоззрение, из неё произрастающее, – основывается на противопоставлении сакрального и обыденного, тайного и явного, потустороннего и посюстороннего, сущности и явления, божественного и человеческого – и т.д. и т.п.: то есть, как это ни называй, того, что попадает в поле зрения, – и того, что находится за его пределами, но при этом замыкает картину мира, превращая её в нечто цельное.
Именно в том, чтобы вместить в плоскость экрана эту цельную картину, чтобы глазам зрителя предстали оба пласта реальности, объединённые одним действом, – именно в этом и заключается искусство кинематографа, если оно претендует на глубину.
Что же мы видимо в Болеро? Для жителей этого мира неким бесконечным змееобразным предметом тянется обыденность, с которой они привычно взаимодействуют, на фоне которой живут своей жизнью, иногда пытаются её исследовать (например, бросив для эксперимента в неё мячик), – но относительно которой они не догадываются, что это хвост некоего в буквальном смысле потустороннего существа.
Это потустороннее существо, Дракончик, в свою очередь, не догадывается о том, что есть какие-то другие существа, ходит кругом, иногда ест, производя в своём пищеварительном тракте пугающие для этих существ звуки.
Вполне себе гармоничная картина мира, спокойно и без истерик – как и любой аутентичный древний миф – излагаемая автором под музыку Мориса Равеля.
2
Кстати, насчёт Равеля. Я не силён в классической музыке, и потому из всего его творчества знаю только Болеро. Всегда считал его «автором одной песни», нэе написавшим кроме неё ничего, заслуживающего внимания даже узких специалистов. Но мир гораздо удивительнее, чем наши обыденные предоставления о нём. Оказывается, Равель в первой трети XX века был едва ли не законодателем мод в музыкальном импрессионизме, и пользовался необычайной популярностью у европейского музыкального бомонда.
В моей картине мира человеческая психика принципиально шизофренична: т.е. сознание любого человека – словно кувшин, покрытый сетью трещин, отделяющих одну субличность от другой. В отдельных случаях от ударов судьбы кувшин этот распадается на части, и получается шизофреник в чистом виде: когда одна субличность-черепок ничего не знает о другой. Однако в нормальном состоянии психика сохраняет относительную целостность, и как бы по-разному человек ни вёл себя, противореча в своём поведении самому себе, – он помнит и знает о своих странностях.
В фильме-биографии Равеля Болеро. Душа Парижа (2024 г.) звучат отрывки из различных произведений композитора. Создаётся впечатление, что Болеро – единственная «сфокусированная» его вещь, что и объясняет проникновение её в массовую культуру. В остальных произведениях мелодия и гармония словно размыты: сколько бы разум ни пытался ухватить что-то устойчивое в них, рой звуков насильно отнимает у него это. Такое чувство, что Равель в своей музыке словно забивался в межсубличностные трещины своего сознания, путешествовал по ним, записывая звуки, которые он там слышал, изо всех сил избегая выйти на свет какой-то определенной своей субличности. Это придаёт его музыке привкус шизофреничности. Потрясает, конечно, способность человека разложить такие сложные узоры звука на ноты и записать их.
К сожалению, в классической музыке ничего сложнее Песни Сольвейг я не понимаю. Но, мне кажется, становится понятным, почему для большинства людей, слышавших слово «Равель», Равель = Болеро. Гармония на грани уродства – это всегда привлекательно для любого сознания. А Болеро в этом смысле – эталон.
3
Раз уж пошла такая пьянка, нужно резать последний Болеро огурец.
Режиссёр-мультипликатор Гарри Бардин (наиболее известная картина Серый волк энд Красная Шапочка) в 2017 г. тоже отметился визуализацией своих мыслей под музыку Равеля: Болеро-17.
Сначала о Волке&Шапке. Вся эта буффонада и карнавальщина, когда я впервые увидел её в пятнадцать лет, вызвала во мне бурный восторг: разрушение смыслов, неожиданные аллюзии и всё прочее, чем так притягателен для неокрепшей подростковой психики постмодернизм. Позже я уже не видел в этом фильме ничего, кроме старого как сам постмодернизм – а за несколько десятилетий, прошедших с его рождения, он успел изрядно одряхлеть, – приёма: забить готовую форму известного произведения культуры натасканным при помощи случайных ассоциаций посторонним материалом, «шоб смешно было». Благо, что за десятилетия, что прошли после развала СССР, русская культура была захламлена подобным добром, дай божЕ!.. – да и захламляться, как один из симптомов болезни, начала в последние его годы (Серый Волк, например, – 1990 г. выпуска).
Итак, в 2017 г., имея в своём портфолио подобную клоунаду, Бардин разразился философским произведением Болеро-2017. Сюжет прост. Из пластилиновых брусков на некоем конвейере штампуются фигурки мужчин и женщин, которые затем шагают строем по шоссе под зловещим воздействием некой же системы и под музыку бедолаги Равеля. Вдруг, как в самых светлых снах либералов, две фигурки – мужчины и женщины – обретают сознание, замечают небо, цветы и прочие символы счастья, естественно недоступные простому люду, каковой, к тому же, больно бьёт наших осознанчиков за то, что они не такие как все. Тем не менее те выходят на обочину и начинают прыгать, кататься по траве, рвать и нюхать цветы – в общем, заниматься подлинно человеческой деятельностью, недоступной быдлу. Но – уже как в ночных кошмарах либералов – Система хватает влюблённых и возвращает их на шоссе в общую группу. Они грустно идут со всеми и снова вдруг – светлый сон либерала возвращается! – снимают с себя серую оболочку, под которой оказываются яркие одежды, и обнявшись улетают в небо, а остальной серый люд бредёт дальше. Такой вот простенькой схемой тоталитаризЬма в который уже раз пугают зрителя в очередном художественном произведении.
Разбирать фильм отдельно от комментариев под видео на канале Бардина смысла не имеет: он бессодержателен. Интересно рассмотреть его симбиоз с целевой аудиторией. Вот экземпляр: «...Какая ёмкая метафора жизни творческого человека в условиях несвободы... И какая счастливая аллюзия на Шагала в финале! Это так жизнеутверждающе – и помогает не упасть в уныние», восторгается один подписчик. Другой отвечает ему: «Мне оч [так в оригинале – МнР] дорого, шо в этом, мать его, государстве, есть люди, которые ещё помнят Шагала...»
Ну, есть люди в «этом государстве», которые замечают и более тонкие вещи. Например, содержащаяся в названии Болеро-17 аллюзия на закрытые города в СССР: Загорск-6, Арзамас-16, Мирный-12 и т.д. Если для особо тонких фибр поэта это символ тоталитаризма, то здравомыслящему человеку понятно, что без подобных ЗАТО – а были они не только в СССР и есть не только в современной уже России, – их полно в любом другом суверенном государстве, – без этих городов у всех этих тонкочувствующих не было бы возможности одновременно творить, нюхать цветы, любоваться Шагалом и выражать презрение «этому государству».
Можно заметить также, что фильм был выпущен в год столетия Великой Октябрьской Социалистической Революции, что подчёркивается названием, и своим содержанием выказывает отношение Бардина к этому событию.
Кроме того, сама структура Болеро такова: семнадцать раз повторяется одна и та же мелодия. Фокус в том, что при каждом повторе подключаются всё новые инструменты, что создаёт эффект медленно назревающего финала. Любитель Шагала, скажи ему, писал бы кипятком от обилия заложенных ассоциаций. Но ассоциации-то, по-существу, случайны, как и большинство таковых в Сером Волке, и способны своей мнимой глубиной кружить голову только цветочным нюхачам.
Здесь приведен ряд комментариев подписчиков Бардина под его видео Болеро-17. Скринил почти всё подряд. Видим, что около 3/4 всей массы так или иначе выражают страдания от притеснений Системы, самих себя полагая думающими/честными/мыслящими/адекватными. Большинство из них – кто прямо, а кто посредством подмигиваний – называют Систему Россией/СССР. 3/4 оставшихся – просто выражают одно-, двухсложные восторги кусков пластилина, внезапно узревших в этой тривиальщине небо.
Есть и отдельные комментарии критического характера. Например: «Увы, со смыслом немного напряжённо. Бунт оригинальных снежинок против обезличенной системы и ее добровольных рабов давно превратился в диктат этих самых снежинок, которые дорвавшись до власти сами стали системой. ... враг это не система, а то самое желание жить красиво и по возможности за счёт других». Или: «Штамп, банальность, таких антиутопий сотни, по крайней мере в литературе. Не оригинально. Только что на музыку Равеля, этим и интересно». Кроме того, не все видят в изображённом только Россию/СССР: «Либералы строем идут к европейским ”ценностям“, не замечая, где мальчики, где девочки, и только Россия отстаивает ценности вечные!» – тут можно отметить, на будущее, что образ, воспроизведённый Бардиным, является оружием обоюдоострым – как и любой другой примитивный образ, не выходящий за рамки транслирования бинарной оппозиции добро/зло.
Пластилиновую медаль за особую интеллектуальную одарённость можно вручить некоему calamus496: «Гениальный мультфильм, благодарю! Мой трехлетний сын плакал!» Показывать такую дичь трёхлетнему ребёнку... Понятно, что штамповать мозги нужно начинать как можно раньше, пока они наиболее пластичны, но каждому возрасту – свои, адекватные ему инструменты, работающие с теми структурами, которых в более раннем возрасте в психике человека просто нет. (Впрочем, может быть автор комментария имел в виду своего внутреннего ребёнка?) Тут, однако затрагивается тема воспитания, и мы видим, что среди пластилиновой толпы поклонников выбиваются несколько голосов, вещающих о том, что мультфильм нужно показывать в школе. И тут этим мыслящим/думающим/честным/адекватным остаётся сделать один логичный шаг и ответить самим себе на вопрос: Зачем показывать? И когда они честно ответят, что это для того, чтобы придать мозгам школьников желаемую ими – адекватными людьми – форму, они – честные люди – смогут признать, наконец, что общество не может воспроизводить себя без воспитания всё новых поколений в заданном русле. А дальше этим думающим людям, возможно, удастся понять, что для современного развитого общества основной характеристикой любого процесса, направленного на его самовоспроизводство, является массовость. В том числе и массовость образования и идеологического воспитания, которая в сознании трёхлетних пластилиновых бардинистов вполне может выглядеть – охотно в это верю – как изображённый Бардиным конвейер. Такая деятельность современного общества так же естественна как и систематическое сжимание/разжимание сердца и лёгких, обеспечивающих циркуляцию крови и кислорода в нашем теле.
И тогда уже можно будет рассмотреть модель посложнее: в культурном пространстве – многообразном и растущем несмотря на множество разработанных механизмов воздействия на массовое сознание в значительной степени стихийно, – в этом пространстве формируется множество субкультур, каждая из которых имеет своих локальных пророков. И руками этих пророков, при помощи воспроизводимых ими клише субкультура штампует – когда из пластилина, а когда и из другого какого пластического материала, – свои собственные однотипные фигурки. Например, фигурки, стандартно заламывающие руки, закатывающие глаза, охающие, ахающие и проклинающие Систему, которая в борьбе со своими конкурентами создала для них безопасное поле благополучия. И в каждом государстве – свои фигурки, считающие именно свою родную Систему средоточием зла.
И если государство не использует подвластные ему субкультуры для своего усиления – то их для его ослабления используют его конкуренты.
Практикующему психологу, вероятно, было бы интересно, что на самом деле находится в головах людей транслирующих в культуру своё тотальное неприятие «тоталитаризма» – т.е., по-простому, принудительной роли государства в организации общественного труда и прочей человеческой деятельности. У каждого из этих страждущих свои тараканы, своя судьба; у кого-то это основано на здоровой критике недостатков какого-нибудь реально существующего государства – а кто-то, глубоко поражённый тяжёлой формой мировоззренческого тунеядства, просто нашёл в антитоталитаризме оправдание собственной лени. Лично для меня подробности не столь интересны. Не столь интересно даже, что в голове у самого Бардина помимо стандартного букета болячек либерала-нетвойниста: «свободу Украине!», «права жопотрахам!» и т.д, и т.п. Он один из аттракторов для вышеупомянутых страждущих, позволяющий им спорадически, в свободное от работы время выступать как единое сообщество. Таких аттракторов рассеяно в любой развитой культуре великое множество и они представляют лишь статистический интерес.
Есть прекрасное стихотворение Н. Гумилёва Звёздный ужас. В переломные моменты развития человечества новая культура сменяет старую. И Гумилёв ярко и глубоко изобразил мировоззренческую чуждость друг другу представителей старой и новой культуры. Старая культура в образности Гумилёва – это земля, солнце, водоёмы, долины и пасущиеся на них стада. Новая культура – ко всему перечисленному добавляется ещё и ночное небо, которое своими звёздами расширяет горизонты и делает мир более красивым и более понятным. Для старой же культуры звёздное небо – это всесильный враг, который сводит с ума и убивает людей. Почитайте, пожалуйста, – очень глубокое произведение.
Индустриализация, что охватила сначала Европу, а потом и весь мир, фундаментальным образом изменила мировую культуру и мировоззрение человечества. Индустриализация породила массовое производство. Массовое производство проникло во все – и материальные, и нематериальные – сферы деятельности человека. В результате возникла массовая культура. Можно, конечно, испытывать «звёздный ужас» перед неведомо откуда возникшей и внезапно открывшейся глазам индустриализацией с её массовой культурой и массовым штампованным сознанием. А можно видеть в ней необходимый этап развития человечества, при котором организация общества достигла такого уровня, что массово выпускаются, например, высокотехнологичные инструменты, необходимые для творчества амбициозных режиссёров-мультипликаторов. Можно зациклиться на тотальном неприятии какой-то конкретной формы человеческой культуры. А можно попробовать объективно оценить, насколько адекватно та или иная культура отвечала или отвечает на вызовы времени, отметить её сильные и слабые стороны. Можно рисовать страшные карикатуры, пугающие детей обществом массового производства и массового потребления. А можно создавать светлые картины, воспевающие наступившую сто лет назад новую эру развития человечества, в которой открываются широкие просторы для жизнеутверждающего творчества в самых разных областях деятельности и на самых разных общественных уровнях. Как это делалось, например, в эпоху расцвета СССР.
Возможно, субкультуры неприятия современных методов организации социума остаются, подобно рудиментам, в сознании любого общества после каждой его трансформации. Это вполне естественно. Интересно было бы более глубоко понять, какова роль таких сообществ в общественном организме – нельзя ведь сходу отвергать их как нечто чуждое для идеального государства. Но это уже тема серьёзного научного исследования, о структуре и более или менее подробном содержании которого сегодня можно только догадываться