Михай толокся на крыльце, глядел испуганным псом из-под надвинутого на самый лоб новеньком картузе, по другому и назвать-то эту кепку язык не поворачивался, где только взял такую, как из прошлого века. Но она ему странно шла, он был похож на героя какого-то фильма, Аленка только никак не могла вспомнить какого. Она потуже закуталась в шаль, вышла, оперлась на перила, морщась от острых уколов срывающихся с сизого неба снежинок.
- Ты чего, Михай? Ко мне, что ли? Какой нарядный…
Михай и вправду был не похож на себя - весь с иголочки, в новом пальто, чуть закрывающем бедра, из под ворота которого выглядывал мохнатый полосатый шарф, в начисто отдраенных ботинках и с чемоданом.
- Уезжаю, я Ален. На Севера. Завербовался туда, прям вот душа тянет, замучился я тут на вашем юге.
Аленка ласково взяла мужика за руку, потянула за собой, но он уперся, набычился, буркул.
- Не. Не пойду. Там мужик твой, да и народу… Я чего пришел-то!
Красными от холода пальцами он расстегнул чемодан, вытащил какие-то листы, протянул. На них сразу намело, запятнило тонкую бумагу от мокрого снега, и Михай продвинулся поближе, спрятался под навес. Сунул Аленке листы, потерев влагу рукавом, буркнул
- Я ведь, того… Домушку-то нашу с женкой купил. Оформил, как надо, вишь, там есть все. А теперь, вот, на тебя записал. Председатель вздыбился сначала, не по закону, говорит, без одаряемого, но мы с ним покумекали, сошлись. Мне он без надобности, тебе все равно колхоз чего давать должон, вот и дело. Держи.
Аленка очумело взяла бумаги, хотела что-то сказать, но Михай развернулся, пошел было вниз по ступенькам, но развернулся, снял свой картуз, глянул прямо в глаза
- Ты мне тут сказала, что я любить не умею. Дура ты, полная. Я как тебя увидал, так спать не мог, все время ты у меня перед глазами стояла. Ты, вообще, может ведьма, точно бабы говорят, вон цыган, Прошка, я - все полегли. А и пусть. Бабы, они все ведьмы. Прощевай.
Аленка еще долго стояла на крыльце, прижимая к груди влажные листы, смотрела, как постепенно тает в усиливающемся снегопаде широкая спина Михая. А потом слушала перекат вагонных колес - тук-ту-тук, ту-тук,ту-тук, смотрела, как потихоньку разбегаются тучи, обнажая вечернее смутное небо, и думала. А потом тихонько вернулась в дом, положила полотенце на первый, самый влажный лист и пошла посмотреть, как там Ксюшка на новом месте.
А на Ксюшку было страшно смотреть. Она стояла на коленях у топчана, упершись головой в край матраса, руками она пыталась оттолкнуться от пола, но они подламывались, как будто это были ломкие веточки, и выла. Выла почти не слышно, утробно, если за стенкой и не услышать, но в этом вое было столько боли, что у Аленки что-то лопнуло в груди.
- Милушка. Ксюша! Что ж ты одна -то тут? Чего не кричишь-то, все ж дома. Ну, погоди, сейчас я. Проша!!!
Аленка вылетела пулей на кухню, с силой толкнула задремавшего у печки Прокла, крикнула обалдевшим девчонкам.
- Бегом. К доктору. Знаете, живет где? А мы в больницу ее сейчас, прямо на телеге. Хорошо, снег лег.
Прокл заполошно натягивал тулуп и шапку, потом скинул, рванул к комнату к Ксюше, подхватил ее на руки, и как был, в одной расхристанной рубахе понес в телегу. Аленка следом волокла одеяло и полушубок, укутала Ксюшку, положила ее головой на свои колени, злобно смотрела, как возится Прокл, запрягая коня.
- Да быстрее. Что ты, как мороженый! Глянь, синяя она уже,помрет сейчас.
А Ксения не кричала. Она лежала молча, крепко сжав губы и огромными глазами смотрела на небо. И в ее, как будто остановившихся глазах отражались две луны. И луны эти были похожи на желтые дыры, всасывающие в себя вселенную….
…
- Я сделал все, что мог, Елена Алексеевна. Вытащил и мать и дочь, прямо вот с того света вытащил. А теперь их в город на вертолете сейчас отправят. А там - как Бог…
Игорь ( сейчас, когда он вдруг стал похож на растерянного толстого мальчишку его по отчеству никак не получалось назвать даже в мыслях) стоял в дверях ординаторской и мял и так совершенно измятую папиросу. Он курил такие - с пустым фильтром, крепкие, от которых дым ел глаза, курил, не стесняясь, прямо где стоял - хоть в палате, хоть в процедурной, а сейчас не закуривал, видно не мог. Аленка вытащила у него из пальцев то, что уже нельзя было назвать папиросой, пошарила в кармане халата, нашла пачку, вытащила новую, сунула ему в рот, зажгла спичку. Он затянулся, посмотрел уже почти разумно, сказал.
- На грани была. Нет, уже за гранью. Как вы ее пропустили-то так? Нехорошо…
…
Вертолет поднял тонкий слой снега, сорвав легкий покров с сухой земли, и над ним, над его мощно бившими воздух лопастями началась пурга. Аленка стояла в стороне, с трудом справляясь с потоками воздуха, смотрела, как Ксюшу поднимают на носилках, как крошечный сверток передают из рук в руки, как закрывается дверь, как вертолет медленно и тяжело поднимается в воздух. Пурга разом утихла, снег тихо падал на истрезанную высохшую полынь, и она отчаянно пахла.
- Она, ведь, сестра вам, Елен? Сводная? Я слышал. Удивительная женщина. Кремень. Уважаю таких.
Врач стоял рядом, тоже смотрел в небо и смолил свою папиросу. И в его глазах отражалась ясная, совершенно не зимняя небесная синь.