I
Приступая к рассмотрению краткого княжения Ярополка, следует помнить, что его совершеннолетие, как мы выяснили раньше, скорее всего пришлось на 974/975 или 976/977 гг. «Повесть временных лет» косвенным образом подтверждает эти расчеты, делая Ярополка героем лишь тех событий, которые датируются серединой – второй половиной 970-х гг. Следовательно, реальная власть поначалу находилась в руках ближайшего окружения молодого князя. Кто были эти люди? Первым делом в поле нашего зрения попадают две фигуры, которые мы находим в летописи рядом с Ярополком – воевод Свенгельда и Блуда. Первому из них отведена ключевая роль в распре между Ярополком и Олегом (статьи под 975 и 977 гг.), второму – в свержении и убийстве Ярополка Владимиром (статья под 980 г.). С их именами связан давний историографический спор. Дело в том, что естественную мысль о последовательном замещении одного воеводы другим (Свенгельда – Блудом, после вероятной смерти старого вояки во второй половине 70-х гг. Х в.) нарушает стоящее особняком известие Новгородской I летописи, где Блуд упоминается в качестве воеводы Ярополка уже в 972 г., то есть еще при жизни Свенгельда.
Но могло ли быть так, чтобы при Ярополке находились сразу два воеводы?
Со стороны ряда ученых подобная возможность вызвала решительное отрицание, в связи с чем были предприняты попытки исключить либо одного, либо другого воеводу из истории междоусобной брани Святославичей. Впрочем, во всех случаях выдвинутая система доказательств оставляет желать лучшего*. Дальше всех по этому пути пошел А.Л. Никитин, который усомнился в реальности обоих сподвижников Ярополка. Его аргументацию, как наиболее радикальную, мы и рассмотрим.
* Например, по А.А. Шахматову, у Ярополка был только один воевода – Блуд, но в процессе переработке текстов статей 6483/975 и 6485/977 гг. позднейшими редакторами «Повести временных лет» его имя было заменено именем Свенгельда [см.: Шахматов А.А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908, с. 234, 242, 354-357, 364]. Многие исследователи до сих пор сочувственно высказываются об этой гипотезе, считая ее, подобно А.В. Назаренко, «текстологически достаточно убедительной» [Назаренко А.В. Древняя Русь на международных путях: Междисциплинарные очерки культурных, торговых, политических связей IX–XII вв. М., 2001, с. 364]. Однако не стоит забывать, что Шахматов вымарывал имя Свенгельда из статей под 975 и 977 гг., будучи увлечен своей концепцией причастности этого воеводы к убийству Игоря, от которой, под воздействием аргументированной критики, впоследствии отказался.
Историческая «избыточность» фигуры Свенгельда для хода событий 970-х гг. проявляется, по мнению Никитина, прежде всего в том, что летописная «история Свенельда оказывается слишком растянутой во времени. Даже если предположить, что в 920-925 гг., когда с наибольшей вероятностью родился Игорь, Свенельду было уже 30 лет, к моменту поражения Святослава у Доростола ему оказывается не менее 75 лет, тогда как к моменту убийства Олега «древлянского» ему идет уже девятый десяток – вещь совершенно невероятная для активно действующего воеводы Х в.» [Никитин А.Л. Основания русской истории. М., 2001, с. 229].
Этот «возрастной» аргумент исследователя откровенно слаб, поскольку основан на произвольном предположении, что Свенгельду должно было исполниться тридцать лет именно к моменту рождения Игоря, хотя ничто не препятствует думать, что воевода разменял свой четвертый десяток, например, к тому времени, когда Игорь достиг совершеннолетия, то есть в конце 930-х гг. А, может быть, ему тогда было лет двадцать пять… Словом, мы не знаем точно, в каком именно возрасте Свенгельд участвовал в обороне Доростола и сколько лет ему могло быть в 975 г., когда, согласно «Повести временных лет», он натравливал Ярополка на Олега, а потому вывод о его старческой немощи в 70-х гг. Х в. повисает в воздухе. Сам же летописец приводит неоспоримый пример государственного и ратного долголетия, рассказывая под 1106 г. о смерти маститого старца, воеводы Яна, прожившего добрых девяносто лет.
Другой довод Никитина о непричастности Свенгельда к событиям 975-977 гг. состоит в том, что к этому времени его уже просто не было в живых. Опорой исследователю служит известие Льва Диакона о знатном русе Сфенкеле/Сфангеле, который, наряду со Святославом и неким Икмором, был одним из предводителей русского войска, осажденного ромеями в Доростоле (аналогичное сообщение есть и у Скилицы) [см.: Цветков С.Э. Русская история. Книга вторая. М., 2004, с. 194, 441, 446]. Считая Сфенкела и Свенгельда одним и тем же лицом, Никитин полагает, что жизнь Свенгельда/Сфенкела оборвалась в 971 г., за два дня до заключения мира с греками, как о том пишет Лев Диакон. Дальнейшее его участие в борьбе Ярополка с Олегом уже «принадлежит литературе, а не истории» [Никитин. Основания, с. 226, 229-230].
Очевидно, что, отождествляя Свенгельда с погибшим в бою Сфенкелом, Никитин в корне подрывает свой собственный тезис о «старческой» недееспособности Свенгельда в 970-х гг. Но это так, к слову… На наш взгляд, идентичность Сфенкела из «Истории» Льва Диакона и летописного Свенгельда не только возможна, но даже весьма вероятна. Однако из этого следует только то, что сообщение Льва Диакона о смерти Сфенкела нужно признать ошибочным, поскольку Свенгельд упоминается в договоре Святослава с греками, а официальный документ по части достоверности все же имеет преимущество перед хроникой, составленной частным лицом, которое к тому же не было непосредственным очевидцем событий* [см.: Цветков С.Э. Русская история. Книга вторая. М., 2004, с. 446].
* Никитин естественно ставит под сомнение достоверность упоминания Свенгельда в договоре 971 г., подозревая в этом месте летописи редакторскую правку более позднего времени, которая «скорее всего может быть объяснена заменой стоявших здесь в подлиннике имен Сфенкела и Икмора, в первом из которых «краевед-киевлянин» (т. е. предполагаемый автором редактор «Повести временных лет». – С. Ц.) увидел знакомого ему Свенелда/Свенгельда и, «поправив» его, не задумываясь выбросил другого члена этого триумвирата, противостоявшего Цимисхию» [Никитин. Основания, с. 230]. Здесь исследователь уже совершенно перестает следить за логикой своих рассуждений: полностью доверяя известию Льва Диакона о гибели Сфенкела до подписания договора, он тем не менее допускает присутствие его имени в «подлинном» тексте этого документа. Кстати, Икмор тоже погиб до заключения мира [см.: Цветков С.Э. Русская история. Книга вторая, с. 441]. Вообще мысль о намеренной фальсификации летописцами официального дипломатического документа нельзя назвать удачной.
Устранение из летописного текста другого воеводы, Блуда, Никитин производит на том основании, что далее в летописи под 1018 г. упоминается княжий воевода Буды, участник сражения князя Ярослава с поляками на Буге. «Имя воеводы Ярослава – Буды/Будый, – пишет Никитин, – которое, как и производные от него, широко представлены в «Славянском именослове» М. Морошкина (см.: Морошкин М. Славянский именослов или собрание славянских личных имен в алфавитном порядке. СПб., 1867, с. 28-29. – С. Ц.), позволяет предполагать, что мы имеем дело с реальной исторической фигурой. Это, в свою очередь, заставляет усомниться в реальности «воеводы Блуда» ст. 6488/980 г., созданного по образцу «Будыя» и действующего в соответствии со своим именем», ибо, развивает в другом месте свою мысль исследователь, «трудно предположить реальность человека по имени «Блуд», единственной функцией которого является передача Киева и Ярополка в руки Владимира…» [Никитин. Основания, с. 258, 239].
Смешение в статьях под 980 и 1018 гг. имен «Буды/Будый» и «Блуд» действительно наблюдается в ряде летописных списков «Повести временных лет». Вероятно, это произошло вследствие того, что некоторые редакторы и переписчики Повести посчитали обоих воевод одним и тем же лицом (и, кстати сказать, временной разрыв в 38 лет между упоминанием одного и другого не препятствует такому отождествлению). Однако поставить знак равенства между Будыем и Блудом едва ли возможно. Имена эти имеют различную семантику, что исключает предположение Никитина о «создании» летописцем мифического воеводы Блуда по образцу «реального» Будыя. Наличие в древнерусском именослове имени Блуд, не являющегося аналогом «Будыю», засвидетельствовано, помимо летописной статьи 980 г., былиной о Хотене Блудовиче и названием Блудовой улицы в Новгороде. Судя по тому, что мать «Хотинушки Блудовича» носит в былине прозвище «вдовы честно-Блудовой жены», имя Блуд не имело скабрезного, отрицательного смыслового оттенка («развратный человек»), а состояло в связи с корнем «блуд» в значении «блуждать, странствовать» (ср. с древнерусским названием верблюда – «вельблуд», «велеблуд», то есть буквально «многоходящий»). Таким образом, отпадает и подозрение Никитина о том, что воевода Блуд, предатель Ярополка, – это всего лишь литературный герой с нарицательным именем, вроде столь любимых русской литературой XVIII – начала XIX вв. Правдиных, Стародумов, Скотининых, Скалозубов и тому подобных персонажей. Хотя летописец и заклеймил в лице Блуда всех «лукавых» и «неистовых» слуг, которые «приимше от князя или от господина своего честь и дары… мыслят о главе князя своего на погубление, горьше суть таковые бесов…», но имя Ярополкова воеводы истолковывать в отрицательном смысле не стал, заключив просто: «…якоже и Блуд предасть князя своего, приим от него чести многы; сей бо бысть повинен крови той».
Со своей стороны, берусь утверждать, что в упоминании летописью двух воевод Ярополка нет никакого противоречия. Русские князья всегда чтили и держали при себе «отних мужей», ближних дружинников умершего отца. Многочисленные примеры тому предоставляет летопись. В 1096 г. великий князь Святополк Изяславич предложил черниговскому князю Олегу Святославичу положить «поряд о Рустей земле пред епископы и пред игумены и пред мужи отец наших». В 1182 г. у Владимира Всеволодовича был воевода Дорожай, «отнь слуга» и т. д. Так и Свенгельд, этот «воевода отень» (статья под 971 г.), в продолжение своей долгой жизни переходил служить поочередно от Игоря к Святославу, от Святослава к Ярополку. Но у последнего был и собственный воевода – Блуд, которого, по всей видимости, приставили к несовершеннолетнему Ярополку при посажении его в 970 г. на киевский стол. Эти соображения, как мне представляется, вполне удовлетворительно разрешают загадку двух воевод Ярополка.
В летописи нет достаточных данных для того, чтобы можно было определить точные размеры властных полномочий обоих воевод при взрослеющем князе, и вряд ли оправданно считать их «опекунами» и даже «соправителями» малолетнего Ярополка, всесильными регентами, как это делают некоторые историки. Согласно летописному тексту, Свенгельд и Блуд только подталкивают Ярополка к совершению тех или иных действий, но никак не диктуют ему свою волю. О «послушании» им молодого князя нет и речи. Вероятно, они имели свой голос в княжем совете, в остальном же их властные прерогативы не выходили за пределы традиционных функций русских воевод: «управлять войсками, нападать на врагов и замещать князя у его подданных» (сообщение Ибн Фадлана).
Говорить от имени несовершеннолетнего великого князя и «всего княжения» имели право только взрослые родственники Ярополка, члены великокняжеского рода. Многочисленная родня «великих князей русских» попала в поле зрения источников лишь однажды – в период правления Игоря. Это – «боляре» из договора Игоря с греками 944 г., они же – «архонты», отправлявшиеся в полюдье вместе с Игорем и славшие в Царьград своих «послов» для ведения торговых операций и деловых переговоров с василевсами, как явствует из сообщений Константина Багрянородного [см.: Цветков С.Э. Русская история. Книга вторая. М., 2004, с. 215-216, 316]. Возможно, в договоре Святослава с Цимисхием «бояре» также означают родственников русского князя, хотя утверждать наверняка здесь ничего нельзя. Во всяком случае очевидно, что в 70-х гг. Х в. родственное окружение великих князей не вымерло вдруг, и, например, Скилица в связи с событиями начала XI в. упоминает «какого-то сородича» князя Владимира, по имени Хрисохир («Щедрая рука»). Об этом нужно помнить, знакомясь с попавшими в летопись древнерусскими преданиями, представляющими детей Святослава по большей части одинокими героями, как того и требуют драматические законы жанра. Впрочем, и русские люди хорошо запомнили Владимирова «уя» (дядю по матери) Добрыню.
II
Именно межклановое соперничество княжеской родни, ревниво оберегавшей престиж «своих» князей, привело к первому столкновению, – правда, пока еще на чужой земле.
Подробности его читаем в предании о сватовстве Владимира к полоцкой княжне Рогнеде. В «Повести временных лет» оно входит в статью под 980 г., где излагается история и трагический исход противоборства Ярополка и Владимира, однако «полоцкий эпизод» безусловно должен занять место среди более ранних событий. Для этого хронологического сдвига есть по крайней мере три серьезных основания. Во-первых, по известию Лаврентьевской летописи, где предание о Владимире и Рогнеде сохранилось в наиболее полном виде (статья под 1128 г.), появление новгородских сватов в Полоцке относилось к тому времени, когда Владимир был еще «детьску сущу» (впрочем, и не настолько «детьску», чтобы его возраст помешал ему силою «поять» Рогнеду). Во-вторых, полоцкий поход явно нарушает логическую последовательность развертывания событий. Вспомним: Олег гибнет в борьбе с Ярополком; Владимир, убоявшись Ярополка, бежит «за море». Затем, вернувшись с «варягами» в Новгород, он изгоняет посадников Ярополка, шлет брату грозное предупреждение: «Володимир идеть на тя, пристраивайся противу битися», после чего… делает предложение Рогнеде и, получив отказ, отправляется громить Полоцк. И последнее. Речная навигация на Руси открывается в апреле-мае. По сведениям Иакова Мниха, 11 июня с Ярополком было уже покончено. На ведение переговоров о браке и попутный захват Полоцка у Владимира просто не остается времени. По совокупности этих наблюдений мы должны признать полоцкий фрагмент в составе статьи под 980 г. очевидной вставкой и датировать его довольно кратким промежутком времени, между началом самостоятельного княжения сыновей Святослава (971 г.) и 973/974 г., но не позже, по причинам, которые станут ясны из дальнейшего.
Суть «полоцкого дела» дошла до нас в следующем виде.
Княжение в Полоцке держал пришедший «из заморья» князь Рогволод, «а Володимеру сущю Новегороде, детьску сущю еще и погану, и бе у него Добрына, воевода его, храбор и наряден [тот, кто на ряде, то есть в головах, начальниках] муж; сей посла к Роговолоду и проси у него дщере [его] за Володимера». Однако к тому времени в Полоцке уже побывали киевские сваты: «В се же время хотяху вести Рогнедь за Ярополка». Рогволод все же предоставил выбирать жениха самой дочери: «он же рече дщери своеи: хощеши ли за Володимера; она же рече: не хочю розути робичича [сына рабыни], но Ярополка хочю». Владимир «разгневася о тои речи» и «пожалиси» Добрыне (ответ Рогнеды оскорблял не только «робичича» Владимира, но и его дядю, брата «рабыни» Малуши). Тот «исполнися ярости, и поемше вои идоша на Полтеск, и победиста Роговолода». Полоцк был взят, вся княжеская семья попала в руки Добрыни и Владимира. В поношение Рогволоду и его гордячке-дочери Добрыня «нарек» последнюю «робичицей», «и повеле Володимеру быти с нею пред отцем ея и матерью», то есть приказал племяннику изнасиловать Рогнеду на глазах у ее родителей; «потом отца ея уби, а саму поя жене, и нарекоша еи имя Горислава» (Лаврентьевская летопись, под 1128 г.). Ипатьевская и Иоакимовская летописи добавляют, что вместе с Рогволодом были убиты два его сына.
Таково предание, причем достаточно древнее, судя по отсутствию в нем «варягов» – термина, появившегося не ранее первой трети XI в.* [см.: Цветков С.Э. Русская история. Книга первая. М., 2003, с. 242-251, 374-379]. Явственно просматривается его близость двум популярным фольклорным мотивам: «добывания невесты» и «укрощения строптивой невесты» [Аничков Е.В. Язычество и Древняя Русь. М., 2003 (репринт: СПб., 1914), с. 201].
* В летописной статье под 980 г. «варяги» сопутствуют Владимиру в его походе на Полоцк и Киев. Здесь видна рука позднейшего редактора, и это служит еще одним аргументом в пользу того, что в древнейшем летописном тексте «полоцкое сказание» предшествовало рассказу о захвате Владимиром Киева.
Как все это соотносится с историей? Археологические раскопки Полоцка показали, что город сложился в IX-Х вв. на основе местного племенного центра кривичей, расположенного в гуще сельских поселений. Существование у полочан княжеской власти подтверждается наличием крепостного детинца, к которому прилегал городской посад [Седов В.В. Восточные славяне в VI–XIII вв. М., 1982, с. 243]. Княжеская династия утвердилась в городе мирным путем, вероятно на началах избрания или приглашения, о чем свидетельствует тот факт, что снос общинного племенного центра, на месте которого возник княжий детинец, не носил характера военного разрушения [Тимощук Б.А. Восточнославянская община VI–X вв. н.э. М., 1990, с. 123]. Но сама княжеская крепость Полоцка, как и повествует предание о Владимире и Рогнеде, во второй половине Х в. подверглась разгрому, ее культурный слой этого времени хранит отчетливые следы сильного пожара [Древнерусские княжества Х-XIII вв. М., 1975, с. 219].
Таким образом, князь Рогволод, по-видимому, – лицо историческое, и сам факт его княжения в Полоцке не вызывал споров среди историков. Зато его происхождение «из заморья» всегда давало повод к разногласиям. Ученые норманнской школы предпочитали видеть в нем обосновавшегося в Полоцке шведского конунга, «истинное» имя которого было Рёгнвальд/Рагнвальд (Ragnvaldr). Но за их аргументацией не стоит ничего, кроме случайного созвучия имен. Корневая основа «волод», давшая жизнь многим славянским именам, в том числе сложносоставным (Володарь, Всеволод, Беловолод, Владислав, Владимир и др.), имеет вполне ясную славянскую этимологию – «владеть», «обладать», «властвовать». Характерно, что в скандинавских сагах славянское имя Всеволод переиначено в «Виссавальд», но примеры обратного переделывания германского «вальд» в славянское «волод» не известны. Вместе с тем имена Рох, Роуг, Рохослав, Роховлад зафиксированы у западных и южных славян (чехов, сербов) еще в VIII в., и, стало быть, они появились в славянском именослове без какого-либо участия скандинавских конунгов. Точно так же и имя Рогнеда встречалось преимущественно в славянской среде, где оно имело форму Рогнедь/Рожнеть (у чехов – Rozneta, Roznet). Например, в Новгородской I летописи читаем: «В лето 6643. Заложи той же князь Всеволод Святую Богородицу на Торгу, а Рожнеть [видимо, сестра или жена Всеволода] Святаго Николу на Яковлевой улице». В этой же связи обращает на себя внимание Рожне поле, фигурирующее в летописи под 1099 и 1144 гг. – и не где-нибудь в Скандинавии, а неподалеку от Теребовля.
Для окончательного прояснения этнического происхождения семейства Рогволода полезно припомнить слова Рогнеды: «не хочю розути робичича». Широкое бытование этого свадебного обряда на Руси надежно засвидетельствовано многими источниками. Между тем у германцев жених должен был одарить невесту обувью, то есть германский свадебный обычай делал упор на обутие невесты, тогда как древнерусский – на разутие жениха.
Характерные этнографические признаки проступают также в сказании о неудачной мести Рогнеды. После того, как Владимир «поя ины жены многи», Рогнеда «нача негодовати» на него. Однажды, когда муж ее уснул, она попыталась зарезать его спящего. Однако Владимир в последний миг проснулся и схватил занесенную над ним руку с ножом. Преступница стала молить о милости, но Владимир приказал ей готовиться к казни, которую решил свершить собственноручно: «и повеле ей устроитися во всю тварь царскую [княжеские одежды]… и сести на постели светле в храмине, да пришед потнеть [пронзит мечем] ее …» Тогда Рогнеда подучила своего маленького сына Изяслава внезапно войти в комнату с обнаженным мечем в руке и напомнить отцу, что он здесь не один. Владимиру не хватило духу прикончить мать на глазах у сына – «и поверг меч свои; и созва боляры, и поведа им». Бояре посоветовали ему отослать Рогнеду и Изяслава с княжего двора. «Володимер же устрои город и дал има, и нарече имя городу тому Изяславль». Эта история целиком выдержана в духе славянских правовых представлений дохристианской эпохи. В житии святого Адальберта-Войтеха есть схожий эпизод казни неверной жены одного из чешских бояр. Мужу ее надлежало самому исполнить приговор, как того требовал more barbarico, то есть «варварский» (в данном случае древнеславянский) обычай, кстати, просуществовавший в Чехии до XIV в. Таким образом, намереваясь покарать Рогнеду, Владимир лишь подчинялся славянскому языческому обычаю, на что указывают между прочим торжественные приготовления к казни и объяснение Владимира с боярами по поводу неисполнения им смертного обряда.
Итак, стоит только перестать тревожить попусту тени викингов, как все встает на свои места, и летописное «заморье», откуда пришел Рогволод, оказывается не чем иным, как славянским берегом Балтики. Предания самих же германских народов недвусмысленно указывают на то, что в Полоцке правила пришлая династия князей из Славянского Поморья. В «Деяниях данов» Саксона Грамматика (вторая половина XII – начало XIII в.) датские конунги VIII-IX вв. ведут ожесточенные войны с князьями «рутенов» (поморских славян), во владении которых находятся многие области Восточной Прибалтики, а также Полоцкая земля [см.: Цветков С.Э. Русская история. Книга первая, с. 334-335]. Сношения потомков Рогволода со Славянским Поморьем прослеживаются и в более позднее время. По сведениям В.Н. Татищева, который в данном случае сослался на летопись Еропкина, полоцкий князь Борис Давидович около 1217 г. женился на Святохне, дочери поморского князя Казимира, которая, как оказалось впоследствии, замышляла подчинить Полоцк Поморию.
Как видно из древнерусского сказания, Полоцк пал жертвой соперничества Ярополковой и Владимировой родни. О Ярополковых послах сказано, что они «хотяху вести Рогнедь» за своего князя. Влияние Добрыни на Владимира проступает еще более рельефно: именно он выступает инициатором сватовства, организует поход на Полоцк и приказывает Владимиру обесчестить Рогнеду. Политическая сторона дела при этом остается в тени, но, видимо, и Киев, и Новгород стремились войти в союзные отношения с Полоцком – важным стратегическим и торговым центром Западного Подвинья. По сообщению Иоакимовской летописи, непосредственным следствием договоренности Киева и Полоцка о заключении династического брака была враждебная выходка Рогволода против Новгорода, которая и вызвала ответный поход Владимира на Полоцк: «Владимир… иде на полоцкого князя Рохволда, зане тот повоева волости новгородские» [Татищев В.Н. Собрание сочинений в 8-ми томах: История Российская. М; Л., 1962-1964 (репринт: М., 1994-1995), I, с. 111]. Похоже, для Словенской земли вопрос лояльности полоцких князей имел первостепенное значение, чем, по всей видимости, и объясняется болезненная реакция Владимира и Добрыни на отказ Рогнеды стать женой новгородского князя.
Полоцкая трагедия стала прелюдией к беспощадной схватке за первенство между тремя Святославичами.
***
«Эдуардыч, пиши ещё!»
Сбербанк
2202 2002 9654 1939
Мои книги на ЛитРес
https://www.litres.ru/author/sergey-cvetkov/
Вы можете заказать у меня книгу с автографом.
Заказы принимаю на мой мейл cer6042@yandex.ru
«Последняя война Российской империи» (описание)
Вышла в свет моя новая книга «Суворов». Буду рад новым читателям!
ВКонтакте https://vk.com/id301377172
Мой телеграм-канал Истории от историка.
