(книга «Больше, чем тире»)
В этой главе никак не обойтись без знаменитого восклицания нашего прославленного адмирала Федора Федоровича Ушакова в беседе со светлейшим князем Григорием Александровичем Потёмкиным-Таврическим. Но цитировать её потребно к месту и во благовременье. А пока…
А пока в Варне настало утро.
Покой - долой, ажиотаж – до места, или
Покидать, так – с музыкой!
Утро нашего выхода в море выдалось спокойным и тёплым. Безветренная пасмурность навевала святую печаль и целомудренную грусть. Чтобы курсантам было веселее и удобнее грустить было приказано построиться на восьмой астрономической палубе по парадной форме одежды. Офицеры выстроились вдоль борта на седьмой и шестой палубах, где располагались наши учебные штурманские классы. Наличие фотоаппаратов категорически приветствовалось. Хотя, откровенно говоря, построением наш сбор «на восьмой астрономической» можно было назвать с большой натяжкой. Скорее всего оно походило на профсоюзное собрание заинтересованных лиц в военной форме. Все рассредоточились вдоль бортов и с высоты наблюдали за происходящими внизу эволюциями.
На причале уже стояли наши болгарские коллеги, распределившись по трём парадным коробкам. Сначала – оркестровая, затем – офицерская и самая последняя и многочисленная – курсантская. Во главе этой делегации отдельной группой стояли наш военно-морской атташе, большой болгарский военный с адмиральскими погонами, наверное, начальник морского училища, и какой-то дядечка в сером пиджачке и темно-коричневой кожаной папочкой под мышкой – неверное местный партийный функционер, представлявший местную городскую власть порта Варны. Они о чём-то негромко переговаривались, то и дело поглядывая то на строй болгарских моряков, то на зрителей, занявших место на галерке астрономической палубы. У палов и кнехтов этакими ярко-красными божьими коровками притихли портовые работники швартовой команды, готовые по отдельной команде тут же отвязать наш большой корабль от причала. Корабль уже в нетерпении подрагивал всем корпусом и нервно пускал в серое небо ароматы отработанной соляры, когда по наклонному трапу лёгкой походкой сошёл начальник похода капитан 1 ранга Дворецков Р.И.
Завидев его, оживленно всколыхнулись и курсанты на корабле, и парадный строй болгарских коллег на причале. Оркестр беспокойно заёрзал, засверкал начищенной медью труб, тарелками на большом барабане, владелец которого был едва выше этого самого пузатого инструмента. Тоскливо зазвенел и засверкал никелированными трубочками потревоженный оркестровый штандарт, вторил ему небольшой сверкающий треугольничек в руке брутального музыканта.
- Вот интересно, - поделился своими наблюдениями Володя Стефаненко, - а вы не замечали, что в каждом оркестре огромный барабан на себе носит музыкант ростом «от горшка - два вершка», но зато треугольничком на крючочке управляет этакая детина-молотобоец, которому только надо не палочкой по треугольничку тенькать, а бить кувалдой по подвешенной рельсе?
Стоявшие рядом грустно усмехнулись, сочувственно разглядывая маленького и субтильного барабанщика. А действительно, с чего бы музыкантам не поменяться инструментами, сообразуясь с весовыми категориями?..
В это время Роман Иванович уже сошёл с трапа, прошёл вдоль притихшего строя и приблизился к группе официальных лиц. Те учтиво и протокольно шагнули навстречу нашему офицеру. Рукопожатия, негромкая и краткая протокольная беседа с легкими усмешками и крепкие братские объятия на прощание завершили наш деловой заход в Варну. Адмирал крепко пожимал руку Роману Ивановичу, так и проводил его до самого трапа не отпуская руки.
Ещё одно обнимание больших начальников на прощанье, а в это время по трапу по-мальчишески мелко семеня по крутым ступенькам к нам на борт поднимался тот самый партийный функционер с папочкой под мышкой, который на самом деле оказался обыкновенным лоцманом. Заглядевшись на него, мы случайно заметили, что по кормовым швартовым в это время с корабля спускалась пара серых корабельных крыс. Они также деловито и также мелко семеня лапками быстро перебирали своими лапками, то и дело взмахивая своими тоненькими длинными хвостиками, балансируя на тостом канате, и ни на кого не обращали внимания стремились поскорее добраться до берега. Швартовщики на дальнем (кормовом) пале их тоже заметили, и теперь глазами интенсивно искали какой-нибудь тяжелый предмет или палку, чтобы садануть по серым проказникам. Но на парадном причале, как и положено в этот знаменательный час было возмутительно чисто. Так и сбежали серые эмигранты безнаказанными с нашего корабля. Неприлично высоко подкидывая свои серые попки они стремглав устремились к противоположному краю причала в надежде найти там укрытие.
- Нехорошо это, - печально заметил кто-то из курсантов.
- Что нехорошего?
- Да примета плохая. Мало того, что крысы бегут с корабля, так и уходим в пятницу, да к тому же сегодня 13-е октября.
На палубе атмосфера грусти и печали стала ещё целомудренней, а предательская тревога забралась за каждую курсантскую шкирку и пробежала между лопатками неприятным холодком до самого копчика.
Но вот начальник похода лихо взлетел по трапу на корабль и скрылся внутри корабля. К нашему удивлению трап никто и не собирался поднимать. Вскоре Роман Иванович появился на правом крыле капитанского мостика. Швартовы отданы. И тут же грянул оркестр во всю свою медь, оглашая бравурной мелодией окрестности. Испуганные чайки радостно метались над портом, исступлённо минируя территорию порта и его акваторию. Ранее дремавшие по носу и корме два бычка-буксира, тут же встрепенулись и принялись выводить нас из порта. Носовой – тащил нас за ноздрю, кормовой – слегка оттягивал, чтобы наш корабль с достоинством и величаво развернулся. Как только корабль покатился вправо, расширяя полосу тёмной воды между бортом и причальной стенкой, курсанты стали отчаянно махать бескозырками. В ответ с причала тоже принялись махать под звуки марша «Прощание славянки».
Вскоре корабль развернулся и взял курс на выход из порта. Буксиры тут же нас освободили и, подымая своими тупыми носами перед собой пенистые буруны, деловито поспешили вглубь торгового порта по своим важным портовым рейдовым делам. А оркестр всё неистовствовал на причале, и мы уже едва различали мотив очередного марша под громкие команды командира корабля, под усилившийся гул двигателей и под громкие разговоры всех стоявших на палубе.
Уже на открытой воде мы заметили, что за нами увязался тот самый адмиральский катер, который встречал нас три дня назад. Сейчас он неотступно следовал за нами, постепенно приближаясь к правому борту. Корабль так и шёл малым ходом, и позволил катеру вплотную подойти к трапу, всё ещё свисавшему по правому борту. По нему привычной семенящей походочкой уже спускался лоцман в пиджачке и с папочкой под мышкой. Ещё мгновение, и он хитрым бурундуком юркнул внутрь катера, напоследок приветственно махнув рукой. Тут же катер дал по газам и, тарахтя на всю округу помчался обратно в порт. Странное дело, море было штилевым – почти как зеркало, но этот катер всё же умудрился где-то отыскать волну, чтобы радостно брызгаясь пеной, зарыться в неё своим форштевнем по самое «не балуй».
И вот только теперь наши матросы подняли многострадальный трап и надежно закрепили его по-штормовому.
Ещё некоторое время курсанты постояли на палубе вглядываясь в береговую полосу, которая медленно отдалялась и с каждой минутой становилась всё тоньше и тоньше. Исчезли ставшие такими узнаваемыми портовые постройки, близлежащие дома, и только купола Успенского собора, увенчанные крестами ещё долго и настойчиво дарили нам своё прощальное утешение. Но вскоре, и они растворились на черном фоне далекого берега.
И прозвучала команда: «Первой смене штурманской вахты заступить!». И курсанты разошлись по своим местам и заведованиям учиться настоящему делу военным образом.
- Завтра будет Босфор и Дарданеллы! – эта мысль тревожила и волновала душу каждому курсанту, словно перед первым любовным свиданием…
Корабль не плыл по ровной бездыханной глади моря, и даже не шёл. Он словно старый бабушкин утюг, изредка выпуская пары и дымы в атмосферу зеркалил и без того спокойную гладь внезапно присмиревшего Чёрного моря. До штурманской вахты было ещё далеко, и поэтому курсанты, схватив в свои руки фотоаппараты, навигационные приборы и инструменты опять принялись за фотосессию. Ну надо же для истории оставить фотографические документальные подтверждения о суровой штурмании в дальнем походе-переходе. Так что все в тот день старался в меру своих фантазий и в силу технических характеристик своего фотоаппарата.
Ночные забавы.
Нашему классу очень повезло! Но позвольте спросить: «А что вы знаете о курсантском, и тем более морском везении?» Ничего? Вот и мы до этой ночи тоже ничего не знали о везении, и поэтому наш класс заступил на учебную штурманскую вахту в «собаку». Что же такое «собака» на флотском жаргоне? Так называется вахта – с нулей до четырех утра, когда очень хочется спать и совсем не хочется вглядываться в бездонную морскую ночную мглу. И как же себя развлечь, когда корабль идет себе спокойно по вялому ночному морю? Когда даже штурманская прокладка скучна и сумеречна, и когда совсем не качает и ни капельки не тошнит. Когда нет ни дрейфа от ветра и нет течения, которые нужно учитывать при прокладке на навигационной карте пути корабля. Когда для вычисления невязки логарифмическая линейка пригодна только чтобы гонять надоедливых мух, которые в открытом море, как известно тоже отсутствуют напрочь.
И тогда мы снова решили устроить фотографирование наших ночных героических экзерсисов на темы навигации. То с прокладочным инструментом, то с пеленгатором, а то и на фоне звёздного глобуса с его таинственным и условным небесным экватором. Ребятам с первого взвода, у которых вахта неслась палубой ниже – в учебном классе шестой палубы – было немного проще в плане развлечений. У них были радары, пеленгаторы и прочая навигационная аппаратура, которой они остроумно воспользовались в качестве креативного антуража для фотографирования на память. Преподаватель по штурмании не долго терпел наши подобные творческие метания и, взяв в руки секстан, своим громогласным фальцетом выгнал весь класс на темную астрономическую палубу.
Чёрная непроглядная ночь тут же придавила курсантов своей ощутимой мощью и заставила всех притихнуть. У бортов темно-синим светом призрачно светили фонари ночного палубного освещения, расположенные над импровизированными маленькими откидными столиками, совсем похожими на столики в салоне пассажирского самолета. Мы стояли пришибленными, слегка ошарашенными и сплющенными чернотой открытого моря. Дрожал корпус, за бортом слышался шелест уставшего моря, разрезаемого форштевнем корабля и… тишина. Такая звенящая и необычная, что создавалось впечатление грядущей самой ужасной неприятности. Когда глаза привыкли к темноте, то в призрачном ультрамариновом отблеске ночных фонарей мы увидели нашего руководителя капитана 2 ранга Инчина. Он довольно улыбался, радуясь произведённому на нас эффекту от полного ночного мрака в открытом море.
Корабль нежно шёл по чёрной морской глади, оставляя за собой длинный фосфоресцирующий кильватерный след. Это триллионы морских микроорганизмов, потревоженных огромными винтами корабля теперь возмущённо светились во тьме и посылали нам вслед свои искренние проклятия и прощальные пожелания нам однажды стать их питательной средой.
- Товарищи курсанты, - голос Инчина в ночи звучал особенно звонко, словно бьющееся оконное стекло, - поздравляю вас с первой астрономической ночной вахтой в открытом ночном море.
Весь класс стоял в темноте притихший и пугливо оглядывался по сторонам. Не видно ни зги.
- Для чего нужны звёзды моряку, товарищи курсанты? По звёздам, мои дорогие гардемарины, можно определять звания на погонах начальников. По ним можно определять и предсказывать судьбу человека. Даже устанавливать интимную связь с любимой девушкой можно при помощи звёзд и баек про различные созвездия. Но как ни странно, в первую очередь моряку нужны звёзды чтобы определять место корабля. Это вам должно пригодиться, когда с началом Третьей Мировой войны все радиомаяки, все радары и прочие спутники будут сожжены в первые же минуты. И вот когда оставшиеся в живых оглохнут, ослепнут и потеряются в радиоактивном пространстве, тогда вы возьмете в руку секстан и начнёте определять себя в пространстве и времени при помощи навигационных таблиц «Высоты и азимуты светил». А теперь взгляните на небо.
Мы дружно задрали головы к черному небу и…
Боже! Какое чудо!
Мы даже не заметили, что небо прояснилось, и теперь оно было усыпано мириадами бриллиантов. Вот и млечный путь серым длинным облаком перекинулся своим мерцающим облаком словно коромыслом через всё небо с одной стороны горизонта на другую. Стали угадываться знакомые с детства созвездия. Топовые ходовые огни двумя рукотворными Венерами невзначай нарушали привычную картину созвездий. Но бесцельное и романтическое наслаждение этой первозданной красотой вскоре было сдобрено интенсивным обучением другим созвездиям северного полушария и лёгким опросом по знанию главных ярких звёзд каждого созвездия.
- Это вам пригодится не только на вахте, но и после возвращения домой, когда девушке будет немножечко страшно уединиться вместе с вами под открытым ночным небом. И тут вы ей как начнёте рассказывать про Волопаса с его самой яркой звездой Арктуром, что она тут же перестанет рефлексировать не по делу и полностью доверится вам.
И мы аж до самого ночного чая оставались на палубе, рассматривая звёздное небо, открывшееся нам совершенно другим – таким волшебным и непознанным, но поддающимся изучению. Кто-то остроумно улёгся прямо на теплую деревянную палубу, чтобы не запрокидывать голову, и тщательно вглядывался в небо в очередной раз сбившись со счёта далёких и недосягаемых светил.
- Всё что вы сейчас наблюдаете, - продолжал наш наставник, - вы видите миллионы лет назад. Свет от звёзд до нашей планеты летит очень медленно, и чтобы покрыть эти невообразимые расстояния ему требуются миллионы световых лет. Так что только попробуйте себе представить, что мы видим свет какой-то звезды, которая уже давно потухла или взорвалась. Её уже нет, а свет от неё всё ещё летит, и её всё ещё наблюдают… Вот так же бывает и с людьми.
От этого и без того романтичная атмосфера небесно-звездного урока стала ещё более волшебной и грустной.
- А представляете? - капитан 2 ранга Инчин решил добавить чайную ложечку дёгтя в наш романтический настрой, - ведь в девятнадцатом веке как-то собралась одна комиссия шарлатанов, которая захотела, якобы для облегчения навигации, отменить на небе общепринятые созвездия, предать анафеме их античные названия и попросту поделить и расчертить небо на квадраты. Вот так вот – тупо и решительно. По их мнению это должно было бы облегчить мореходам ориентирование в ночном море.
- И чем всё закончилось?
- Да ничем. Их просто вывезли в море в ясную погоду и заставили посмотреть на чистое ночное небо в кромешной тьме… С тех пор на Земле больше не нашлось идиотов с бредовой идеей разлиновать небо в крупную клетку. Пускай и в условную.
Ночной чай был скуп и меланхоличен. К горячему чаю с печеньками, сгущёнкой и копченой колбаской был присовокуплен самый ходовой студенческий и курсантский деликатес – традиционные волшебные кильки в томатном соусе. Ах как они хорошо идут со свеже-разогретым черным хлебом с хрустящей корочкой.
Оставшиеся полтора часа на вахте прошли в изучении карт звёздного неба и звездных глобусов, а также за выверкой секстанов. Занятное, кстати дело, состоящее из трёх этапов. Когда пытаешься выверять перпендикулярность большого и малого зеркал к плоскости лимба. Главное в этом деле – быть аккуратным и точным с алидадой…
Так и закончилась наша вахта, когда нам на смену пришли курсанты другого училища, ведь с нами были ребята с ленинградского ВВМУ, кажется инженерного, что находится в Пушкине. При смене нас обрадовали, что около шести утра мы будем обязаны поголовно все построиться на астрономической палубе, ибо именно к этому раннему часу наш корабль подойдёт к проливу Босфор.
И вот тут то мы и поняли в чём заключалась вся «собаченность» нашей вахты, когда нам оставалось поспать какие-то ничтожные чуть более полутора часов. Так что, без лишних слов, промедлений и прелюдий мы поспешили в свои кубрики, где с разбегу и со всего маху ударились головами в свои подушки, мгновенно потеряв сознание.
Босфорский хулиган
И пришло утро – очередное и раннее, безоблачное и безветренное, с небывалой зеркальностью моря. Просто удивительно. Полусонными тюленями мы присоединились ко всеобщему построению на астрономической палубе и после проверки по головам и по фамилиям, нам дали добро рассредоточиться для обозрения босфорского ландшафта. Необычно было видеть после голого морского горизонта медленно надвигающиеся высокие обрывистые черные берега на фоне бирюзового неба, плавно розовеющего прямо на глазах. Занималась заря. Солнце ещё не взошло, но небо постепенно зрело, прощаясь с холодными сумерками.
Вошли в пролив с высокими берегами, покрытыми жёсткой темно-зеленой растительностью. Удивительно, но сам пролив встретил нас такой особенной тишиной, которая обычно способствует плавному душевному успокоению. Курсанты в робкой задумчивости молча разглядывали берега, думали о чём-то родном и теперь уже таком далёком, и заметили одну интересную закономерность - берег по левому борту, всё ещё находившийся в постепенно тающей власти сумерек, покрытый лёгкой дымкой, запутавшейся в грубой турецкой растительности, был без каких-либо строений - безлюден и дик.
Контрастируя на фоне темного берега мимо нас, громко чихая своим простуженным мотором, прочапала какая-то белая рыболовная посудина со смешной ходовой рубкой. За рыбачком тревожно оглашая окрестности своими стенаниями, суетились с десяток особо нетерпеливых гиперборейских чаек.
А вот на берегу по правому борту, готовому к скорой встрече первых солнечных лучей, то и дело стали попадаться небольшие строения, отдалённо напоминающие наши советские каменные гаражи и строительные вагончики одновременно. Они располагались друг над другом ступеньками и разноцветными каскадами легкомысленно сбегали к самой воде. По мере приближения к Стамбулу количество и плотность этих строений постепенно увеличивалась. Да качеством они разительно отличались своих предшественников. Это были уже не аскетичные лачуги и хибарки-вагончики, а домики, очень схожие на отечественные дачные домики садовых товариществ. Возле этих домиков то здесь, то там блестя хромом и эмалью, прятались в растительности частные автомобильчики.
На поверку оказалось, что пролив Босфор не такой уж и узкий, как его рисуют на глобусе и на политических картах мира. Корабль шёл спокойно по своей половине широкого пролива и…
Миль пардон за лёгкое отвлечение от сюжетной линии, но сейчас вспомнилась одна потешная история, которая произошла пару десятков лет назад, когда в Санкт-Петербург с деловым заходом прибыл французский учебный крейсер-вертолётоносец «Жанна Д’Арк». И этот визит жарко обсуждался одним диванным экспертом на безобразной радиостанции «Ыхо Москвы», где он пустился в подобострастные пресмыкания перед старым, но зато французским кораблём 1964 года постройки с одновременной неоправданно уничижительной критикой и сравнением с нашим авианосцем «Адмирал Кузнецов». Ну, да и чёрт бы с ним и его совершенно некомпетентным мнением дилетанта. Но ведь потом тот уникум так интенсивно стал обсуждать ужасную дипломатическую проблему, с которой якобы столкнулся наш авианосец при прохождении Босфора, и так яростно и в насыщенных тонах описывал гидрологию пролива, что я невольно задумался, может быть мы тогда в октябре 1989 года шли не тем Босфором? И был ещё один – секретный Босфор, который в насыщенных красках описывал тот безграмотный болтун?
Тот лапотный пустобрёх с деланным восторгом, захлёбываясь от восторга придуманной им чуши, вещал, как в своё время турецкие власти не хотели пропускать русский авианосец из Черного моря через черноморские проливы. Но только после того, как русский авианосец подошёл (внимание!) к шлюзам пролива Босфор и погрозил туркам своими мощными пушками (а он авианосец хотя бы на картинке видел, чтобы заявлять, что корабль данного класса обладает мощными пушками?), те испугались и открыли не только шлюзовые ворота пролива, но даже (опять внимание!) подняли свой разводной мост, соединяющий азиатскую часть Стамбула с европейской, создав при этом по обеим сторонам пролива огромные многочасовые пробки… О! Как!
Тогда хотелось воскликнуть прямо в радиоприёмник:
- А какой из мостов был разводным? И в какой части пролива стоят шлюзы? И какими же исполинскими размерами должны были обладать шлюзовые ворота?
Всё об этом более подробно описано в рассказе «Игры разума или «Жабба Д’Арк». На момент публикации того рассказа злополучная радиостанция «Эхо Мацы» всё ещё злословила в отечественном эфире, но на сегодняшний день она окончательно канула в Лету и хочется верить, что ей уже никогда не будет суждено повторить судьбу птицы Феникс.
Ну а мы продолжаем… продолжаем идти по широкому проливу, в котором легко и непринужденно могли разойтись корабли даже самых огромных водоизмещений. Капитан первого ранга Матвеев рассказывает нам про пролив Босфор, что и где находится, какие легенды, предания и исторические факты связаны с этим по истине удивительным и интересным географическим местом.
Солнце уже показалось из-за холмистого берега, и теперь освещало своим сочным оранжевым светом противоположную сторону пролива. Чем ближе мы подходили к Стамбулу, тем плотность застроек увеличивалась, да и качество строений заметно изменилось. Одноэтажные вагончики-хибарки сменились уже более серьёзными двух и трехэтажными частными домами с небольшими полянками, кипарисами и пальмочками на участках. К нашему немалому удивлению на всех этих строениях, что на простеньких лачужках и примитивных хибарах, на дачных домиках и двух-трехэтажных фешенебельных виллах – поголовно на всех крышах яркими блинами дразнились тарелки спутникового телевидения. Во времена угасания Советского Союза иметь спутниковую антенну в персональном пользовании было равноценным владеть машиной «Волга» или обладать пятикомнатной землянкой с видом на главный проспект города или на взморье. Мы так увлеклись разглядыванием берегов, как не заметили первый вантовый мост. Он незаметно подплыл к нам и накрыл своей огромной тенью, словно шершавой дланью исполинского циклопа. Вот в чём уникальная особенность плавания?
Это с берега видно, как корабль или судно идут по морю и проплывают мимо. А на корабле совсем иное ощущение – эгоцентричное. Невольно складывается ощущение, что ты находишься в центре Вселенной, а мимо тебя по твоей же прихоти проплывают удивительные и неповторимые картины мироздания. Очень приятное и волнующее ощущение, знаете ли. Вот и в этот раз над нашими головами, высоко в небе и в самом деле проплыл огромный вантовый мост. Курсанты, конечно же, расстреляли его из своего фотооружия. А капитан первого ранга Матвеев нас удивил – оказывается стамбульский мост является символом автомобильных пробок перенаселённого Мегаполиса, которые, как учат нас постулаты марксизма-ленинизма являются ярким свидетельством загнивания капитализма. Но, к своему удивлению, мы обнаружили, что этот мост был практически пустым – видать, не сильно-то и спешит загнивать этот пресловутый капитализм. Согласно астрономическим хронометрам, местное время было что-то вроде около семи, и жители Стамбула в лучшем случае уже не только проснулись и умылись, но наверняка сейчас допивают обжигающий ароматный кофе из маленьких чашечек, похожих на наперстки. И спустя несколько минут усядутся в свои автомобили, чтобы качественно заполонить ими улицы перенаселённого города. На вопросы курсантов по поводу отсутствия пробок на этом мосту офицер объяснил, что это второй, совсем недавно построенный мост, который соединяет европейский берег с азиатским и является частью глобальной объездной автомагистрали для транзитного транспорта. Другой, старый, он же – первый, вантовый мост мы увидели немного позднее, который соединял берега почти в самом центре города. Вот именно на нём действительно было видно огромное скопление машин, которые монотонно жужжа и гудя, пускали вонючий дым, и как черепашки медленно ползли по мосту. Пробка была действительно глобальной - как в Западном, так и в Восточном направлении.
И только мы миновали первый вантовый мост, а вдали замаячил другой, как вдруг откуда ни возьмись к нам подскочил быстроходный белый катерок, похожий на модный зимний кроссовок, который нувориши-бизнесмены порой именуют неоправданно гордым названием «моя яхта». Он приблизился к нашему кораблю на неприлично близкое расстояние, и пристроился на кормовых курсовых углах по левому борту – оно и понятно: сейчас слева из-за высокого холмистого берега утреннее солнышко ярко освещало нас, и поэтому учебный корабль «Смольный» выглядел во всей своей красе – большим и гордым. Он так и просился на обложку журнала «Jane's Defence Weekly» или в знаменитый ежегодный справочник по боевым кораблям мира «Jane's Fighting Ships».
На небольшую палубу с навесом вышел человек с фотоаппаратом в руках и, приветливо помахав нам рукой, от души принялся расстреливать наш корабль через свой огромный телескопический объектив. Курсанты, вспыхнув от возмущения, при виде такой наглости, тоже не растерялись и в ответ открыли по турецкому проказнику сокрушительный беглый огонь изо всех своих фотогаубиц и фотомортир. Треск затворов многочисленных фотоаппаратов разносился на всю округу, заглушая порой мерное бормотание двигателей нашего корабля и шелест воды, рассекаемой турецким катером.
Расстреляв наш корабль с левого борта, катер, заметно снизив скорость почти до полного стопа, пропустил «Смольный» немного вперёд и, перейдя на другую сторону, снова наподдал. Немного попрыгав на невысоких волнах от нашего корабля он теперь пристроился немного сзади по правому борту. И, чуть помедлив устремился в дикий пляс, словно неистовая муха на стекле. Нахал, чувствуя свою безнаказанность и неуязвимость, просто издевался. Он то увеличивал скорость, обгоняя корабль и нырял чуть ли не к самому форштевню, чтобы во всех подробностях отснять не то огромные белые буквы составлявших название корабля, не то зафиксировать последние прогрессивные новшества советского кораблестроения, обнаруженные на нашем тяжёлом якоре Холла, выбранного по самые скулы. То отходил от корабля на почтительное расстояние и уже издали фотографировал наши реактивные бомбометные установки и баковые артустановки. А теперь он надоедливой навозной мухой вновь, слегка подпрыгивая на волнах, снова приблизился к кораблю неприлично близко и принялся фотографировать уже самих курсантов. В ответ кто-то из курсантов уже радостно салютовал ему высунутым языком, кто-то приветственным жестом с условным переламыванием ладонью другой руки в районе локтя выражал турецкому фоторазведчику своё отношение ко всему НАТОвскому отродию. А частокол из курсантских средних пальцев должны объяснить турецкому катеру, что советский боевой корабль хотя и очень рад традиционному турецкому гостеприимству, но в таком эскорте абсолютно не нуждается.
Но турок так ничего и не понял. Он продолжал нагло бросаться к кораблю, и чуть ли «целовать» нас в борт. Фотограф хладнокровно фотографировал всё, что мог сфотографировать, эпизодически перезаряжая кассеты с фотопленкой и тоже иногда показывая нам в ответ свои национально-неприличные жесты. Он это делал так самоотверженно и неистово, будто совсем позабыл, что ещё в прошлом году именно «Смольный» стоял несколько дней на рейде в бухте Золотой Рог в центре Стамбула и тогда НАТОвские фоторазведчики его просто обштопали во всех интимных подробностях. Про стоянку корабля в Стамбуле было написано эпичное полотно в духе модернового соцреализма художником Яркиным Владимиром Петровичем. Оно так и называется "Учебный корабль «Смольный» на Стамбульском рейде".
Курсанты продолжали пылать от ярости и злиться наглости турецкого разведчика:
- Эх! Развернуть бы одну из пушечек, и ка-а-ак вломить бы по этому надоедливому ботинку, чтобы потом только его панамка с трюселями на волнах колыхалась!
Но нельзя – международное морское право и конвенция Монтрё запрещали…
И именно в этот момент многие курсанты уверовали в Бога. Именно в этот момент случилось такое, что перед описанием всё-таки необходимо процитировать ту самую памятную фразу нашего прославленного адмирала при беседе со Светлейшим Князем из фильма «Адмирал Ушаков» 1953 года:
- Что до потомков, авось разберутся. А мне надобно турок бить! Бить турок!!!
И вроде бы все курсанты и офицеры-преподаватели-воспитатели были обязаны быть проверенными и стоять сейчас на восьмой астрономической палубе, и вроде бы даже весь личный состав экипажа корабля, свободный от вахты, в настоящее время тоже был обязан стоять гордым строем вдоль борта на нижних палубах и радоваться проплывающим мимо них красивым пейзажам… вроде бы… Но всё равно нашёлся один «нестроевой и неохваченный матрос». Он появился вдруг откуда-то снизу, как чёртик из табакерки. Тяжелая дверь в надстройке беззвучно открылась и на шестую палубу, как раз в районе висящего на шлюпбалках спасательного бота, крадучись вышел революционно настроенный матрос. Почему революционно? Да повсему! Его решительность выдавала местами потёртая до дыр серо-полосатая тельняшка, чёрные сланцы на босу ногу и зачем-то закатанные почти до самых колен темные штаны рабочего платья, блестевшие от жира чёрным кожаным хромом. Опасливо оглядываясь по сторонам, он по-кошачьи подскочил к баркасу и запустил под тент брезента едва дрожащую руку. Недолго пошарив ею, он наконец извлек на белый свет уключину от шлюпки. Во, дела! С чего это на мотоботе быть уключине? Но она оказалась не совсем обыкновенной, а слегка модернизированной. К её металлическим рожкам по всем законам хулиганского искусства был надёжно принайтован серый жгут «венгерка» со специальной кожаной прокладкой, как у настоящей рогатки. Революционер старался быть незамеченным и это ему не вовсе. Стоявшие на самом краю восьмой астрономической палубы, где крутой трап сбегал на седьмую палубу, несколько курсантов внимательно наблюдали за проказником. А матрос, сжимая в левой руке тяжелую военно-морскую рогатку и вытянув вперед шею, встал в позу легавой на охоте и со снайперским хладнокровием стал выжидать подходящего момента. Не отрывая взгляда от ерзающего за бортом турецкого катера, он опустил правую руку в оттопыренный карман и извлек из него толстую и тяжелую гайку калибром «на 34». Аккуратно вложил её в кожаную вкладку и оттянул изо всех жгут на себя. Прикрыв один глаз, прицелился. Теперь очередь затаить дыхание пришла невольным зрителям восьмой астрономической… И лишь наивный ничего не подозревающий турецкий фото-шпион продолжал легкомысленно бегать по палубе своего катера и с вызывающим нахальством фиксировал советский корабль.
И… выстрел не грянул. Просто гайка с тяжелым шмелиным гулом устремилась в сторону катера, угрожая всему живому на своём смертельном пути. За кормой катера, буквально в полуметре, водяным кустом всплакнула тяжелая корабельная гайка, навсегда погружаясь в пучину босфорского пролива. А фотограф даже ничего и не заметил, и не испугался!
По восьмой палубе прошелестела волна разочарования. Мазила!
У хулиганистого матроса было выражение лица, словно к нему в трусы неожиданно прокралась пиявка.
Антиллерист, хренов! Неужели не знает, что такое упреждение?
Но матрос оказался вовсе не хрЕновым, а очень даже сообразительным. Он тут же вспомнил, чему его учили на уроках советской геометрии в восьмом классе второй четверти.
Как же там это вычисляется? Дай Бог памяти. Значит так! Курсовой – 60 градусов! Расстояние до цели метров пятьдесят! Пеленг цели и расстояние – неизменны! Тогда, зная скорость катера, равную нашей скорости, умножаем на скорость полёта гайки и затем умножаем на косинус 60-ти градусов. И получаем…
В матросе проснулся арифмометр «Феликс» имени товарища Дзержинского и логарифмическая линейка имени Эдика Гантера, с его пресловутыми и загадочными «косинусами», «котангенсами» и всякими «косекансами».
Теперь он сообразил, что если хочешь попасть по ходовой рубке катера, то целиться надо не в сам катер, а на полкорпуса вперёд!
Сообразительный матрос молча кивнул сам себе, опасливо оглядевшись по сторонам, он достал из оттопыренного кармана вторую гайку. Прицеливался долго, выверяя те самые полкорпуса катера и наконец выстрелил. Гайка по всем законам артиллерийского искусства, преодолев расстояние с нужным упреждением чпокнула в плексигласовое стекло лобового обтекателя катера. Раздался звук, похожий на сочное чмоканье тяжелого булыжника, брошенного в болотную трясину. Гайка же, срекошетив по баллистике, плюхнулась в воду по правому борту катера совсем бесшумно и почти без всплеска.
Турецкий «шпийон» оторвал натренированный коварный глаз от визира своей фотопушки и с недоумением посмотрел на рулевого, стоявшего рядом с ним. Тот пожал плечами и осторожно посмотрел вперед - на свой катер. Наверняка, заметив на нём, что-то непотребное и оставленное злобной советской гайкой, он в крайнем беспокойстве стал что-то говорить своему коллеге, то и дело разрубая ладонью воздух. Фотограф тут же подскочил к борту и стал неприлично жестикулировать стоявшим на верхних палубах советским морякам, в то время, как наш революционно-шкодливый стрелок, присев на корточки, прятался от врага и довольно хрюкал в кулак: "Ура! Попал!"
Насладившись своим подпольным триумфом, он снова выглянул из-за своего укрытия и засунул руку в карман за очередной термоядерной гайкой на гиперфазатронных ускорителях. От этого оружия враг наверняка должен будет не только прийти в неконтролируемый трепет, но и мгновенно пойти ко дну, даже пискнуть SOSом в радиоэфире не успеет.
- Ах ты ж, гад! – громкий раскат офицерского голоса заставил вздрогнуть не только курсантов, следившим за стрелком, но и самого матроса.
Тот в тайне ещё надеялся, что этот нелицеприятный эпитет был обращён к турецкому катеру, а не к нему, но последующая офицерская тирада показала, что он ошибся, как профессор Плейшнер:
- Ты что здесь вытворяешь, сучий потрох?! Это тебе не дворовые бирюльки! Захотел международного конфликта что ли?! А ну-ка рогатку и гайки – за борт!
Офицер был боевым и умудрённый опытом, а поэтому, как настоящий военный, он ни за что не хотел развязывания вооружённого конфликта:
- Ты у меня под паёлами будешь сидеть до самого Кронштадта! Ишь чего удумал! А ну, марш вниз!
Рогатка и содержимое карманов тут же полетели, как и было скомандовано. Пока курсанты следили за этим фиаско, турецкий катер тоже как-то приуныл. Он вдруг сник, потерял прыть и к нам интерес. Вяло отвернув влево, он направился прочь от нас к родным берегам.
- Ушёл, гад, - среди курсантов прошелестела волна победного разочарования. Получив гайкой в лоб, катер ушёл, это хорошо. Но очень жаль, что ушёл, а не затонул.
Кстати, тому матросу ничего не было. Ну, во-первых, он уже служил третий год и по весне должен был дембельнуться. Во-вторых он за свои три года проходил Босфором на "Смольном" почти с десяток раз, катая курсантов вокруг Европы туда и обратно по нескольку раз за навигацию. И этот турецкий катер ему уже так примелькался за годы службы, что без обстрела гайками он уже не мог оставить надоедливого старого знакомого. А в-третьих, этот матрос был такой проказник, шалунишка и баловник... такие крутят планету и с такими не скучно жить. Он ещё раз однажды порадовал курсантов в Бискайском заливе, доведя старшего боцмана до белого каления всего одной, но такой меткой фразой.... Но, об этом расскажу, когда мы войдём в Бискай.
Открывающиеся волнительные пейзажи старой крепости, спускавшейся своими зубчатыми стенами прямо к воде, строение огромного византийского собора на холме, ставшего главной мусульманской мечетью Стамбула и здания фешенебельных отелей, отражавшихся в спокойных водах пролива, заставили курсантов и вовсе позабыть о босфорском хулигане.
Мы подходили к бухте Золотой Рог. Мимо нас сновали множество прогулочных и экскурсионных пароходиков с отчаянно махавшими нам пассажирами. Проплыл неуклюжий автомобильный паром, перерезая нам курс, игнорируя все правила предупреждения столкновения судов в море. Напротив красивого комплекса, очень похожего на дворец мы нагнали неспешно чапающий десантный катер турецких ВМС с бортовым номером С 211, шедший порожняком.
Вскоре мы отвернули от Стамбула и пошли на выход из пролива навстречу Мраморному морю. У самого выхода из пролива, где земля расступается, словно нехотя освобождая корабли и суда от своих крепких объятий, открывался простор Мраморного моря, воды которого были бирюзовыми и немного мутными. Оно было невероятно спокойным и похоже на огромное зеркало, по которому не спеша и лениво шли суда.
Вот и пройден загадочный Босфор. Все были отпущены с верхней палубы, и вновь была дана команда очередной смене курсантов заступить на учебную штурманскую вахту. А мы отправились к себе в кубрик досматривать сны. Все были в легком приятном возбуждении от всего увиденного и сфотографированного.
И только Володя Стефаненко всё сокрушался, что так и не смог воспользоваться кинокамерой… но об этом – уже в следующей главе.
© Алексей Сафронкин 2024
Понравилась история? Ставьте лайк и делитесь ссылкой с друзьями и знакомыми. Подписывайтесь на канал, чтобы не пропустить новые публикации. Их ещё есть у меня.
Отдельная благодарность мои друзьям-однокашникам, которые поделились своими воспоминаниями и фотографиями из личных архивов.
Описание всех книг канала находится здесь.
Текст в публикации является интеллектуальной собственностью автора (ст.1229 ГК РФ). Любое копирование, перепечатка или размещение в различных соцсетях этого текста разрешены только с личного согласия автора.