Марина еле держалась на ногах, но продолжала накрывать на стол. У неё всё плыло перед глазами, температура давно перевалила за 38, тело ломило, а в голове будто молотком стучали. Но муж, как всегда, требовал идеального обслуживания. Она тяжело опустила кастрюлю с кашей на стол, глубоко вдохнула и попыталась улыбнуться Константину, который уже начинал косо смотреть в её сторону.
— Что это за ме-e-рзо_сть ты сегодня сварила? — пробурчал Константин, не дожидаясь, пока она сядет. — Пахнет как из помойки. И выглядишь ты не лучше. — Он смерил её взглядом, красноречиво задержавшись на вздутом животе. — Брюхо отрастила, а лицом зелёная как жаба. Тебе что, совсем в лом себя в порядок привести?
Марина опустила глаза, ощущая, как щеки горят от стыда. Она знала, что и правда поправилась в последние месяцы, да и с волосами давно пора было что-то делать, но сил хватило только на то, чтобы их пару раз расчесать. Константин продолжал гнуть свою линию, словно не замечая её слабость.
— Ты на себя-то глянь, расплылась как слон, а на лице ничего кроме щёк и не видно. Думаешь, я на такое смотреть буду? Это же просто стыд и позор.
— Папа... — вдруг мягко вмешалась Оля, сидевшая за столом. Её светлые волосы блестели в свете лампы, лицо было спокойным и сдержанным, несмотря на напряжение в воздухе. — Может, ты немного мягче будешь? Мама сегодня неважно себя чувствует...
— А ты помалкивай, доча! — рявкнул Константин, резко повернувшись к ней. — Хочешь поумничать — иди учись лучше и в классе на уроки отвечай! А здесь я главный, понятно? Маманя твоя сама виновата, что довела себя до такого вида. Пусть лучше подумает, как влезть в нормальную одежду, а не в этот заляпанный цыганский халат.
Оля побледнела, но не сказала ни слова. Она только перевела взгляд на мать, которая еле сдерживала слёзы, пытаясь не показывать дочери, как ей больно. Тяжёлая тишина нависла над кухней.
Константин восседал за столом с важным видом, словно был хозяином всего мира. Он смачно почесал живот и, не дожидаясь, пока Марина закончит сервировку, взял ложку и начал жадно черпать кашу. Не обращая внимания на разлетевшиеся вокруг брызги, он чавкал, словно назло, громко и демонстративно. Рядом с ним Оля аккуратно как птичка подносила ложку к своим губам, но периодически морщилась от звуков, что издавал её отец.
Марина, едва стоявшая на ногах, осела напротив и осторожно поглядывала на него, ожидая очередного комментария. Она догадывалась — сейчас полетит очередная порция яда.
— Слушай, родная моя, — начал он, не отрываясь от миски, — ты же и сама знаешь, что совсем распустилась. Глянь на себя! Ты даже толком постель не можешь заправить нормально, не говоря уже о доме. На кухне бардак, везде пыль — не удивительно, что ты успела так разъесться. — Он усмехнулся, загребая ложкой остатки каши и закусывая бутербродом. — Баклуши бьёшь целыми днями на своей не пыльной работёнке, и дома толком не шевелишься. Так ещё и брюхо отъела, как свинья на пастбище. Посмотри на себя! Не можешь в дверь впихнуться.
Марина молча выдержала удар, чувствовала, как щёки снова загорелись. Она не отвечала — сил на это просто не было, её бил озноб. Ещё несколько укусов бутерброда скользнули в рот Константину, запитые крепким чаем, когда он вдруг откинулся назад и бросил ложку в миску, словно она его обожгла.
— Господи, как же ты могла такую гадость сварить, а? — Он смерил её презрительным взглядом, вытирая рот тыльной стороной ладони. — Каша как вода из-под крана. Масла жалко что ли? Или руки не из того места выросли?
Марина вновь стиснула зубы и промолчала. Она знала — ответить означало получить ещё больше упрёков. Она бросила взгляд на бледную Олю, которая морщилась, но пыталась не показывать, как ей неприятно слушать этот бесконечный поток унижений.
Константин откинулся на стуле, поглаживая свой живот и снисходительно усмехаясь:
— Хорошо хоть я в этой семье мужик, а то бы все на паперти сидели. Я деньги в дом приношу, а ты что? Зарабатываешь какие-то копейки в своей шараге. Раньше хоть женщиной была, а сейчас — бабища запущенная, да ещё и дом превратила в колхозный сарай.
Он громко хмыкнул, наклонившись ближе:
— Тебе повезло, что я ещё с тобой, понимаешь? Любой другой давно бы сбежал. А я терплю, потому что порядочный. Не то что ты, распустила себя и дом, как свинья неблагодарная.
Марина, закрыв за мужем дверь, на мгновение опёрлась о косяк, чувствуя, как вся её сила ушла вместе с ним. Тихие шаги дочери эхом разносились по коридору. Девочка спешила в школу, бросив последнее ободряющее «пока, мам» через плечо. Когда Оля захлопнула дверь, Марина рухнула на кровать, едва успев сдёрнуть покрывало. Тяжёлые слёзы хлынули из её глаз, как давно накопившийся поток боли и отчаяния.
Её рыдания глушились в подушке, и комната наполнилась еле уловимым запахом её старого одеколона и подгоревших булочек, которые она оставила на плите ещё утром. В этом запахе смешались воспоминания о лучших временах, когда всё ещё казалось возможным. Когда Костя смотрел на неё с любовью, а не с презрением, когда её волосы светились на солнце, а не висели тусклыми клоками, как сейчас.
Марина тихо всхлипнула, чувствуя, как боль от слов мужа прожигает её изнутри. «Брюхо… жируха… распустила себя…» — словно ножи в её сердце. Он ведь был прав. Да, она уже не та стройная девушка с тонкой талией, которую он когда-то встретил. Она больше не та звонкоголосая Маринка, которая могла позволить себе тратить время на косметические процедуры, модные платья и утренние пробежки. Теперь она застряла в собственном теле, в этом затхлом, тусклом доме, где всё словно пропитано отчаянием и серостью.
— Может, я и правда такая, как он говорит… ленивая, никчёмная… — прошептала Марина сама себе, укрывая лицо руками.
Слёзы продолжали течь, пока перед глазами вновь не всплыли образы прошлого. Ей стало горько оттого, что когда-то жизнь казалась ей полной возможностей. Она строила карьеру и мечтала быть лучшей матерью, женой, женщиной. Но всё пошло не так. После тяжёлых родов она еле восстановилась, а Константин не помогал ни в чём — пропадал на работе, а дома — только требовал. Малышка Оля, такая беспокойная, кричала по ночам, и Марина из последних сил справлялась с ней, хоть и задыхалась от усталости.
Она сдавила виски пальцами, вспоминая, как в первые месяцы после родов пыталась взять себя в руки, но всё сложилось против неё. Спину сорвала, когда таскала дочку на руках. Потом на нервах стала заедать свои страхи и тревоги — это казалось единственным утешением. Как только Олю отправили в детский сад, начались простуды, воспаления, бесконечные больничные… На производстве, где она работала мастером, её терпели какое-то время, но однажды начальник подошёл к ней с тяжёлым взглядом и сказал: «Мариночка, не можем больше тебя прикрывать. Или работай нормально, или уходи.»
Она ушла. Место мастера заняли быстро, и вернуться не было шансов. Марина устроилась в МФЦ, где хотя бы сквозь пальцы смотрели на частые больничные. Но зарплата была смехотворной, и каждый месяц Константин напоминал ей, что она не приносит в дом ничего, кроме разочарований.
Теперь Оля уже ходила в школу, но восстановить прежнюю карьеру Марина так и не смогла. Всё, что у неё осталось, — это воспоминания о потерянных возможностях, подорванное здоровье и горькие упрёки мужа.
Она зарылась лицом в подушку, чувствуя, как по щекам стекают последние слёзы. Тело ломило, и горло саднило от кашля. Термометр показывал 38,5.
«Может, я и правда ленивая… Может, он прав…» — промелькнула предательская мысль. Марина натянула одеяло на голову, прячась от мира. Она проваливалась в забытье, сбегая от стыда за свою слабость, за то, что не может быть сильной, успешной и красивой.
***
Неделю спустя Марина была уже вся в делах. С трудом протиснулась через скрипучую дверь подъезда, неуклюже балансируя пакеты с продуктами в руках. Она только-только успела захлопнуть её локтем, как один из пакетов зацепился за ручку, и она едва не потеряла всё содержимое. Сыр, молоко, несколько яблок и батон чуть не вылетели наружу. Тяжёлое дыхание и боль в пояснице сделали своё дело — она остановилась перед лестницей, чтобы передохнуть.
Сегодня в магазине была настоящая ката_строфа. Мужичок перед ней в очереди устроил визгливую истерику кассирше из-за какого-то мелкого недочёта, громко требуя пробить ему колбасу по устаревшей цене, которую забыли убрать с этикетки. Словно это было жизненно важное дело — полчаса торчать на кассе и выяснять отношения из-за разницы в несколько рублей! И всё это время Марина мысленно считала минуты, понимая, что Костя скоро придёт с работы, а ужин ещё не готов.
Когда она наконец добрела до кухни, в квартире было тихо. На миг ей показалось, что может быть сегодня обойдётся без скандала. Но стоило ей услышать звук ключа в замке и резкое открытие двери, как надежда испарилась.
Константин влетел в квартиру, захлопнув дверь с такой силой, что стекла в серванте задребезжали. Его ботинки громко топали по полу, а лицо было перекошено злостью.
— И долго тебя ждать? — начал он сразу с порога, оглядывая её и обводя взглядом кухню. — Где ужин, мать твою?
Марина вздрогнула и быстро принялась выкладывать продукты из пакетов, но руки не слушались, словно сами по себе дрожали.
— Прости, Костя, я застряла в магазине. Там этот… покупатель начал спорить с кассиршей, я не могла быстрее…
— А мне какое дело до твоего магазина?! — перебил он, подойдя к столу и резко стянув скатерть с поверхности. Скатерть вместе с едой, тарелками и салфетками полетела на пол. — Вечно ты оправдываешься, как малолетка! Брюхо своё тянешь, а на нормальные дела времени нет. Уже сколько раз говорил — или ты хоть как-то будешь за этим следить, или разбежимся к чёртовой матери!
— Костя, не нужно так… Я постараюсь…
— Постараешься? — хмыкнул он, вздымая кулачище над столом. — Постараешься, как и всегда постараешься! Ага, через **пу всё у тебя! Твоя жизнь — сплошное недоразумение, Марина! Я прихожу с работы, деньги зарабатываю, а ты даже поесть нормально не можешь приготовить! Ну разве это жизнь?
Её глаза наполнились слезами, но она сдерживалась, стараясь не поддаваться эмоциям. Ещё одно слово, и он взорвётся окончательно.
— Костя… Я действительно стараюсь. Просто трудно иногда, здоровье…
— Здоровье? О чём ты говоришь? Это просто отговорки! — перебил её Константин. — Я вот смотрю на тебя и не понимаю, как можно так опуститься. Корова жирная, обабилась, лицо бледное, как у трупа, волосы эти… серые, как у моли. А раньше ведь была ничего так… хотя бы. Но сейчас… — Он резко выдохнул и развернулся к выходу. — Ладно. Может, правда развестись надо. Может, только так ты начнёшь хоть что-то понимать!
Грохнув дверью, он вышел, оставив Марину стоять в оцепенении. Она замерла на месте, ни на что не способная, кроме как стоять и смотреть на грязные пятна на полу и осколки разбившихся тарелок. Вокруг неё всё будто затихло, погрузилось в вязкое молчание.
Оля тихо подошла к матери и взяла её за руку, молча. Они сели за стол, куда Марина с трудом достала из холодильника холодные остатки обеда. Они ели молча, каждая погружённая в свои мысли. Мама и дочь делили между собой не только трапезу, но и боль.
На следующее утро, когда в доме уже светало, Марина почувствовала, что должна что-то изменить. Как-то автоматически она схватила свой старый кошелёк, проверила наличные и отправилась в ближайшую парикмахерскую.
Женщина вплыла туда как в тумане. Парикмахерский зал был наполнен запахом лака для волос и отражениями зеркал. Молодая мастер, увидев её, приветливо улыбнулась.
— Что будем делать? — спросила девушка, оценивающе разглядывая её волосы.
Марина вздохнула, проведя пальцами по редким и тусклым прядям некогда роскошных светлых волос.
— Обрежьте их под карэ. И покрасьте в рыжий… ярко-рыжий. Как у… Николь Кидман, — с трудом выдавила она, стараясь не думать о том, что сейчас происходит. — И покрасьте ресницы и брови в чёрный, вы же можете?
Мастер кивнула, в предвкушении работы, и начала своё дело. Марина же сидела в кресле, глядя на своё отражение. Тёмные круги под глазами, серый оттенок лица, пустой взгляд. Когда же она стала такой?
Когда работа закончилась, отражение в зеркале преобразилась — перед ней сидела мадам с рыжими, огненными волосами, подчеркнутыми бровями и ресницами. Впервые за долгое время Марина увидела себя иначе.
***
Вечером Марина с нетерпением ждала возвращения мужа. Всё утро и день она проработала в квартире, словно пытаясь стереть все следы старой себя. Подмела полы, перемыла всю посуду, даже занялась сортировкой старого барахла, что давно копилось в шкафах. А главное — она выглядела иначе. Гладкие, рыжие волосы, ухоженные брови и ресницы, чуть больше уверенности в движениях, даже в походке. Она не была уже той «серой мышкой», как называл её Константин.
Когда дверь хлопнула, Марина вздрогнула. Она стояла у плиты, разливая по тарелкам борщ, который приготовила по рецепту из интернета. Запах чеснока, лаврового листа и укропа наполнил кухню. Дрожащими руками она поставила тарелку на стол, надеясь наконец заслужить одобрение. Но как только Константин вошёл на кухню, всё её волнение словно смыло потоком его раздражённого голоса.
— Уф, ну и день! — с порога заговорил он, стаскивая пальто и небрежно бросая его на ближайший стул. — Был у мамки, так вот там человек живёт! Готовит, как всегда, отменно! Не то что ты… Ну что тут у тебя? Опять что-то несъедобное сварганила? — Он недовольно покосился на кастрюлю с борщом. — Даже возвращаться домой не хотелось, у матери-то хоть еда нормальная. Ты хоть бы у неё поучилась, что ли.
Марина почувствовала, как сжалось сердце. Она молча поставила свою тарелку на стол и села напротив, ожидая хоть какого-то признания её усилий. Но вместо этого его взгляд остановился на её новой причёске.
— А это что за цирк? — выпалил он, заметив рыжий цвет волос. Его лицо исказилось в издевательской ухмылке, как будто он увидел не свою жену, а какую-то смешную куклу. — Ты чего, с ума сошла? Выглядишь как вульгарная баба с рынка!
Марина напряглась, не зная, как ответить. Она так надеялась, что он оценит перемены, но его хохот словно окатил её ледяным душем.
— Слушай, ну ты и курица! — Константин продолжал смеяться, облокотившись на спинку стула. — Вот честное слово, лучше бы не малевалась вовсе, чем вот это… рыжая пародия.
— Костя, я просто… — начала было Марина, но его пренебрежительный взгляд заставил её замолчать.
— Просто? Да что просто, Марина? Что ты пытаешься из себя строить? У тебя вообще мозги есть?
Она сжала ложку в руке так, что костяшки побелели. Костины слова резали по сердцу с каждым ударом. Он говорил всё громче и грубее, словно наслаждаясь её беспомощностью.
— А знаешь что, дорогая. Ты лучше перепиши на меня квартиру, — серьёзно проговорил он. — Если хочешь, чтобы мы и дальше были вместе, должна быть и от тебя какая-то польза. И давай больше без фокусов, пойди смой всю эту мазню с лица, смотреть противно.
***
Следующим утром Марина с Олей ехали в старенькой машине, которая вот-вот могла развалиться на запчасти. Салон дышал старостью: облупившиеся сиденья с трещинами в кожзаме, запахи бензина, смешанные с едва заметным ароматом освежителя воздуха, который Марина купила ещё пару лет назад, когда в последний раз делала уборку в машине. Оля сидела тихо, глядя в окно, задумчивая и хмурая.
— Мам, а ты правда хочешь квартиру на папу переписать? — внезапно спросила Оля, не отрывая взгляд от пролетающих мимо домов.
Марина вздохнула, нервно крутя руль.
— Не знаю, Оля… — она на секунду задумалась. — Но он… ну, ты слышала, как он злится. Если не сделаю, может вообще уйдёт...
— Пусть уходит, — отрезала Оля, в её голосе прорезалась неожиданная твёрдость. — Мне даже лучше без него. Он ведь всегда на нас орёт.
Марина молчала. Ей было горько оттого, что дочь вынуждена быть свидетелем её унижения. Но в сердце оставался страх. Ведь Костя был главным кормильцем в семье. Без него как они справятся? Она не могла дать ответ. И от этого было особенно тяжело.
Наконец, машина свернула к старенькому дому, где жила её мать. Марина заметила, как уже с крыльца Зинаида Фёдоровна машет им, закутавшись в толстый старый пуховик. Её лицо, чуть помятое временем, но всё ещё тёплое и доброжелательное, светилось заботой.
— Ой, девочки, ну как вы там? — с улыбкой спросила она, открывая дверь. — Заходите, чай-то готов! Я тут пирожков напекла, налетайте. Ой, Марина, ты какая нынче яркая, красоточка ты моя!
Дом пах пылью, давно выстиранными, но не до конца высохшими вещами и пирогами с яблоками. Вдохнув запах детства, Марина немного расслабилась, чувствуя, как с плеч слетает часть накопившегося стресса.
Они сели за стол, устеленный выцветшей клетчатой скатертью, и Марина уже не могла больше сдерживаться. Вскинув глаза на мать, она с тихой грустью начала:
— Мама, ты не поверишь… Костя совсем… — она вздохнула, пытаясь найти слова. — На днях устроил скандал, потому что я в магазин опоздала, ну и ужин поздно приготовила. А потом сказал… что я должна переписать на него квартиру, если хочу, чтобы он и дальше со мной жил.
— Чего?! — Зинаида Фёдоровна чуть не выронила чашку из рук. Её седые брови поднялись так высоко, что почти исчезли под линией волос. — Переписать? На этого козлину? — Она фыркнула, и на её лице появилось такое презрение, какого Марина раньше не видела. — Да ты с ума сошла, дочь! Ни в коем случае!
Оля тихо кивнула, поддерживая бабушку, но Зинаида Фёдоровна не остановилась. Она подалась вперёд, положив руки на стол.
— Ты хоть понимаешь, что он делает? — начала она резко, с нотками материнской строгости в голосе. — Он тебя до нитки обчистить хочет! Да ты что, Марин? Он ведь всегда с гнильцой был! Ты такая яркая была девочка, звонкая, жизнерадостная, пока этого грубияна не полюбила. Он столько лет тобой помыкал, а теперь еще и хочет квартиру под себя подмять?
Марина чувствовала, как в горле встал ком. Она кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Но её мать продолжала.
— Вот что ты сделай, — Зинаида Фёдоровна подалась вперёд ещё больше, понизив голос, чтобы внучка не слишком внимательно слушала. — Ты ему прямо скажи, что квартиру не отдашь. И вообще больше хамить не позволишь. А если он продолжит тебя оскорблять и шантажировать - то скатертью дорожка.
— Но, мам, а если он действительно уйдёт?
— Пусть уходит! — резко оборвала её Зинаида Фёдоровна. — Ты хоть жить нормально начнёшь! Сколько лет ты терпишь эти унижения, а? И с работой у тебя проблемы из-за здоровья, и дочка на тебе, а этот тиран доморощенный только ноги об тебя вытирает. Ты ведь и дочь к таком обращению приучила! Думаешь, у неё потом получится нормальную семью выстроить?
Марина сжала губы, чувствуя, как по щекам начинают течь слёзы.
***
Марина стояла у окна, нервно поглаживая занавеску, когда муж влетел в квартиру, как обычно, с порога начав орать. Она чувствовала, как её сердце колотится где-то в горле, но всё-таки нашла в себе силы выдавить:
— Костя… я хотела тебе сказать. Квартиру я не стану на тебя переписывать. И оскорблений в своём доме больше терпеть не буду. Я хочу, чтобы наша дочь росла в мирной и доброй атмосфере.
Костя замер на месте, как будто его только что огрели чем-то тяжелым по голове. Он на секунду растерялся, а потом заорал так, что стены затряслись:
— Что-о?! Ты сдурела, что ли? Атмосфэ-э-эра её видите ли не устраивает! Да я эту квартиру на свои деньги ремонтировал! Это мой дом! А ну-ка встала ноги в руки и бегом к нотариусу!
— Нет, Костя, — спокойно сказала Марина, её голос был холодным и твёрдым, хотя внутри всё дрожало. — Я не стану ничего переписывать. Эта квартира - моя. А ты можешь хоть до утра кричать.
Костя сорвался с места, размахивая руками и выплёвывая оскорбления. Его лицо налилось яростью, как раздутое красное яблоко, готовое вот-вот лопнуть.
— Ты тупая курица! Ты вообще знаешь, что говоришь, а? Да я из тебя всю дурь вытрясу! Ты будешь жить на улице, понимаешь?! — он орал, выпячивая грудь, как будто пытался показать своё доминирование. — Я вам тут что, клоун, что ли?!
Марина, не обращая внимания на его угрозы, молча развернулась и пошла в спальню. В голове звучали слова матери "Он тебя использовал. Он просто тебя использовал, а ты - глупая - верила, что это любовь".
Схватив старые, выцветшие клетчатые сумки, которые когда-то использовали для поездок на дачу, Марина открыла шкаф и, не колеблясь, начала закидывать туда одежду мужа. Рубашки, брюки, носки, его несвежие футболки с облезшими логотипами футбольных команд — всё летело в сумки без сожаления. Ботинки, резиновые сапоги и инструменты полетели туда же.
Костя, заметив, что она делает, на секунду замер, будто не веря своим глазам.
— Эй, жируха! Ты чё там творишь?! — он подскочил к ней, пытаясь выдернуть одну из сумок из её рук, но Марина, не отвечая, уверенно продолжала своё дело. Она не позволила себе сорваться, не позволила дрожи в руках выдать её страх.
Когда все вещи были собраны, она без всяких церемоний выпихнула их в коридор. Сумки с грохотом приземлились у двери, но Костя всё ещё стоял, поражённый её хладнокровием.
— Ты что, серьёзно? Ты меня выгоняешь? — голос его был полон удивления и негодования, словно он не мог понять, как такое возможно.
— Да, — спокойно ответила Марина, подняв глаза на него. — Уходи, Костя. Тебе здесь больше не место.
Он хмыкнул, будто не веря, и снова начал размахивать руками, пускаясь в новый поток ругани. Но Марина уже не слушала. Она подошла к двери, открыла её и, бросив на него последний холодный взгляд, выдохнула:
— Прощай.
И прежде чем он успел хоть что-то ещё сказать, она захлопнула дверь перед его лицом. Щелчок замка прозвучал так глухо и громко, что в ушах ещё долго звенел этот звук.
Марина стояла у двери, чувствуя, как из её сердца медленно уходит напряжение. На площадке был слышал грохот его удаляющихся шагов и ругательства, пока Костя не спустился по лестнице. Она перевела дыхание и, наконец, позволила себе улыбнуться.
— Мам, — раздался тихий голос Оли из комнаты. — Ты правда его выгнала?
Марина закрыла глаза, чувствуя тепло дочери, которая стояла рядом. Она обняла её за плечи и выдохнула:
— Да, Оля. Теперь всё будет по-другому.
***
Развели супругов на удивление быстро. Делить было нечего, квартира досталась Марине в наследство от бабули, а машина - от отца. Первое время женщина переживала, что её зарплаты не хватит на жизнь, но оказалось, что им с дочерью её вполне достаточно. Они вдвоём обходились без жирных кусков мяса, элитных сыров и дорогих нарезок.
Спустя полгода Марина обнаружила, что старая одежда на ней болтается. И удивительное дело, но за это время она ни разу не заболела. Чудеса да и только.
Осталось только добиться от бывшего мужа уплаты алиментов, и Марина с Олей смогут даже иногда выбираться на море. Девчонки давно об этом мечтали.