Труднее всего мне далось «Общепонятное введение» в историю игры. После первых же строк возник вопрос, и не отпускал мою читательскую душу до последней страницы: всерьез ли сочинил этот текст Гессе? Не смеется ли он над нами, бедными читателями? И более того, не издевается ли он?
Вот первые впечатления, а они, как известно, самые верные.
Роман «Игра в бисер», как и собственно игра в бисер, – это постная жвачка, плод сумрачного тевтонского гения, холодного и унылого, как воды Балтийского моря, омывающего плоские берега его, гения, родины.
Слегка перефразируя неких учеников того, чье имя не следует упоминать всуе, хочется воскликнуть: как можно это читать? Не дурак ли я, что без ощутимого удовольствия и по собственной воле потратил кучу времени на это произведение? Ну, хорошо, удовольствие – это категория субъективная; может быть, хоть какая-то польза нечувствительным образом проникла в мой организм? Пока, по свежим следам, не могу сказать. Может быть.
Перечитал начало своей заметки, осознал, что ругаюсь, осознал также, что уняться не могу.
Это какая-то интеллектуальная эквилибристика, игра ума. Напоминает борьбу нанайских мальчиков, забавную, но бессмысленную. При этом отдаю себе отчет, что мое негодование вызвано не в последнюю очередь недостатком собственного образования, особенно музыкального. Будь оно более совершенным, то, возможно, я бы в более полной мере ощутил прелесть этого текста. Кое-что, правда, дошло и до меня. Но об этом ниже.
Поделюсь еще одним соображением: уверен, что для самого Гессе, однозначно считающего себя гением, гением в широком универсальном смысле, гением, лишь в силу некоторых обстоятельств, излившимся конкретно в литературе, конструирование подобных текстов и есть игра в бисер (без кавычек), то есть неустанное и бесцельное, самого процесса ради, скорее упорядоченное, чем произвольное, создание разнообразных комбинаций из слов с максимальным использованием всего наличного арсенала знаний, идей, мыслей, понятий, представлений, убеждений, заблуждений и проч. Словом, всего содержимого своей головы. То есть наслаждение собственной исключительностью и гениальностью и, стало быть, малодоступностью, то есть, элитарностью – вот оно, ключевое слово. Элитарность. Ради нее и затеян роман.
Понимаю, что могу и ошибаться.
Гений предлагает и нам сыграть с ним в эту игру. Но кто из нас ему вровень? Кто испытает органическое удовольствие от участия, хотя и пассивного, в этой игре? Думаю, и это он понимал, и в душе посмеивался над нами. Особенно над теми из нас, конечно, которые и провозгласили его гением.
О том, что роман «Игра в бисер» и есть игра в бисер для самого автора, можно догадаться и без его помощи. Но тем не менее, он нам в этой помощи не отказывает, и на странице девяностой прямо указывает, что Иозеф Кнехт, главный герой повествования, чьей биографией и является, в сущности, этот «роман», в студенческую бытность в одной из привилегированных школ Ордена, готовящих мастеров Игры, по требованию преподавателей трижды готовил «особого вида сочинения, или стилистические упражнения, так называемые жизнеописания, вымышленные, перенесенные в любое прошлое, автобиографии». Задачей учащегося было детально, с максимальной точностью, с использованием всех известных источников, находящихся в литературном и научном обороте, воспроизвести материальную культуру выбранного времени, передать его духовный климат, и сочинить подходящую жизнь для придуманного и помещенного в эту обстановку персонажа.
Разве не является таким «стилистическим упражнением» сам роман? Время действия, правда, точно не указано, но есть в тексте несколько обмолвок, позволяющих читателю сориентироваться довольно точно, с размахом лет в десять, не более.
Опять возвращаюсь к мысли, которая будоражит мое сознание. Вольно или невольно, так или иначе, но Г.Г. крайне усложнил текст. Скорее, конечно, первое. Усложнил не только обилием более или менее прозрачных отсылок к иным произведениям и трудам иных авторов, но и крайней занудностью длиннейших диалогов, монологов и всяческих отступлений при почти полном отсутствии живого движения сюжета. Которые еще на нашу беду не лишены смысла, что заставляет мученика-читателя подолгу топтаться на одном месте.
Для чего автор так заузил круг потенциальных почитателей произведения, осложнив его помимо всех приведенных выше особенностей, еще и многочисленными «музыкальными» деталями? Профанам от музыки вроде меня невозможно ни оценить, ни удовольствие получить от некоторых авторских пассажей.
Отсюда логически вытекает следующий вопрос – для чьих голов предназначено сие произведение? Для «касталийской» элиты? Но ведь сам же автор устами гения элиты Иозефа Кнехта вынес ей смертный приговор: Мир и Касталия несовместимы, Мир бесконечен, а Касталия вполне конечна и, что весьма трагично для нее, внезапно конечна. Правда, сам Кнехт нашел для себя выход. В прямом и переносном смысле. Он вышел и из ситуации, и из самой Касталии.
Кого хотел предостеречь автор? Будущих рокфеллеров и ротшильдов, чтобы не сильно увлекались, взваливая на себя непосильную ношу («Посланник не больше пославшего его»)? Держал ли он в уме какую-то сверхзадачу? Или просто мерцал в полумраке своим интеллектом?
Нижеследующее замечание вставлено мною в заметку, во-первых, из благодарности автору, что ему удалось так удачно нарисовать портреты двух обаятельных и умудренных старцев, и, во-вторых, чтобы разбавить немного свою «критику» чем-то приятным. Есть в произведении два очень располагающих к себе и схожих персонажа: мастер музыки и отец Иаков. Рафинированный касталиец и католический священник. Они словно говорят нам: два умных, образованных, добрых и гармоничных человека из разных миров могут достичь взаимопонимания. И даже взаимоуважения. Оставаясь при этом на своих принципиальных позициях.
Педагогическое ведомство Касталии, а это ее главное ведомство, занимается воспроизводством элиты – тончайшего (это же элита!) слоя широко образованных, морально устойчивых, безукоризненно честных бессребреников, вся созидательная деятельность которых состоит в непрерывном самоусовершенствовании. В силу неизбежного убытия членов этого небольшого сообщества по естественным причинам, Педагогическое ведомство вынуждено проявлять заботу о поддержании численности элитарного слоя на уровне, обеспечивающем его нормальную, если это определение здесь уместно, активную деятельность. Для чего по всей стране на добровольной основе отбираются самые талантливые дети, изымаются из обычных, общедоступных, гражданских школ и перемещаются в касталийские школы, в которых проходят поэтапную подготовку к касталийскому же высшему образованию, до которого в свою очередь добираются очень немногие. По завершении высшего образования самые талантливые, трудолюбивые и дисциплинированные отбираются для дальнейшего особого обучения. Наконец, самые-самые из них получают шанс пополнить элиту. Единственная задача элиты – непрерывная работа над собой, максимальное развитие духа при сознательной минимизации материальных потребностей. Последние, впрочем, удовлетворены заботами администрации Орденом на вполне приемлемом уровне. Задача очень серьезная, почти непосильная для человека. Ни для чего другого (любовь, развлечения, простые плотские удовольствия и проч.) она не оставляет ни времени, ни сил. А как же обстоит дело с созидательным трудом на благо общества, которое и содержит Касталию? – спросите вы. Никак, отвечает нам автор. Буквально – никак.
А для чего тогда весь сыр-бор? Только для того, чтобы сохранить в божественной чистоте образчик лучшего человека – вдруг пригодится когда-нибудь в будущем. Допустим, созреет во благовремении человечество до осознания мысли: «Нехорошо живем. Надо бы что-то поменять». Конкретно созреет, по-настоящему. Не раньше, очевидно, чем по пришествии на землю предсказанных гладов, войн и природных катаклизмов. Причем одновременно. Приблизительно, как вот сейчас, чтобы стало ясно, о чем речь. Хватится тогда человечество – где он, хороший человек, с кого делать жизнь? Ан вот он, по соседству, – касталиец! При нем же и все накопленные впрок и сохраненные знания или, как принято выражаться в нашу «фельетонную эпоху», компетенции.
Продолжение следует.
