Из дневника Марцина Стадницкого, вахмистра двора Марины Мнишек
18 мая 1606 года совершилось коронование царицы (Марины Мнишек, здесь в Москве). Перед выходом из дворца царь и царица целовали крест и корону; их окропили святой водой, затем они пошли в церковь. По пути разостлали парчу на красном сукне, впереди несли большую драгоценную корону, а перед нею шли двое владык с кадильницами.
Навстречу этой короне вышел из церкви патриарх с епископами и, помолившись немного вместе с епископами, унес ее в церковь. Затем все направились в церковь. Впереди шли 150 придворных в парчовых одеждах. За ними шли друзья воеводы (здесь Ежи Мнишек, отец); далее четверо вельмож с бердышами на золотых топорищах, пятый с мечом.
Наконец шел царь (здесь Лжедмитрий I) в короне и драгоценном платье. По правую руку его вел посол Малогощский, а по левую князь Мстиславский. За ним шла царица, одетая по-московски в драгоценное платье, украшенное жемчугом и камнями по вишневому бархату.
Ее вел по правую руку отец, воевода, а по левую княгиня Мстиславская. За нею шли друзья воеводы и шесть жен московских сенаторов. Воевода был не здоров и вскоре вышел из церкви. Молебен служили по их (здесь православному) обряду. После молебна было оглашение венчания и обмен колец; затем совершили коронование и миропомазание по греческому обряду.
После коронования сенаторы и думные бояре, которые были на этом торжестве и в городе Москве, присягали, но изменнически. После присяги они целовали руку. А патриарх поцеловал корону надо лбом. Эти церемонии длились несколько часов. В этот день, кроме коронации не было ничего.
На другой день, 19 мая, в пятницу, был общий пир во дворце для всех поляков, как придворных, так и офицеров польского войска. Сперва, чуть рассвело, стали поочередно ударять в литавры и трубить в трубы до самого полудня.
Шли к обеду воевода и его друзья; но воевода, проводив в столовую царя с царицей, возвратился к себе на квартиру, потому, что польский посол (здесь Малогощский) не был на этом обеде: ему не разрешили сидеть за царским столом, о чем воевода усиленно просил царя, видя в этом способ отблагодарить польского короля (здесь Сигизмунд III) за то, что тот почтил русского посла, посадив его на свадебном пиру за свой стол.
Воевода, не получив этого разрешения, и сам не сел за стол.
На этом пиру не происходило ничего необыкновенного; только царь, переодевшись по-гусарски, сидел на престоле, а царица сидела возле него на другом таком же престоле. Возле царя по правую руку стояли вельможи с бердышами и с мечом. По сторонам сидели поодаль московские сенаторы, за одним столом с ними друзья воеводы; далее, придворные польских вельмож, полковники, ротмистры, хорунжие и другие чины польских войск.
После обеда вельможи веселились в царских покоях, пили, танцевали, слушали музыку; но зловещим было это пятничное веселье. После обеда воевода был в покоях у царя по поводу польского посла, но вскоре возвратился домой.
В субботу, 20 мая, снова заиграла неприятная трубная музыка. Перед обедом патриарх с духовенством вручал царице подарки: рысей, соболей, черных лисиц, парчу, кубки. Перед обедом воевода был у царя, объяснял ему, как обижен и оскорблен доброжелательный король пренебрежением, оказанным его послу, просил его одуматься и посадить посла за царский стол.
Царь согласился, но нескоро. В этот день тоже не было никаких затейливых блюд, ни церемоний, ни музыки. Польские воины: ротмистры, воины из дворян и офицеры польской пехоты были приглашены к столу; царь пил здравицу всего польского воинства. Царица была в этот день в польском платье, а царь в московском.
21-го мая, в воскресенье, посол вручил подарки от е. в. короля, всего 33 необыкновенных предмета. В тот же день посол и воевода были приглашены к царскому столу со всей их свитой. Посла угощали. Царь с царицей были в польских платьях, в коронах на головах; поляки же прислуживали у стола. Царь провозгласил здравицу за польского короля. Пила и царица.
После обеда польские вельможи танцевали. Царь переоделся по-гусарски. Один раз он протанцевал с царицей, а другой раз с воеводой. Все вельможи соблюдали в танцах такие церемонии когда им приходилось принимать участие в танцах царя: они сперва целовали у него руку, потом проходили друг за другом по порядку, сняв шапки.
Воевода и польский посол шли перед царем. Когда танцевали одни польские вельможи, все снимали шапки, кроме польского посла, который делал это только проходя мимо царя. Когда же воевода танцевал с царицей, своей дочерью, то польские вельможи шли впереди, а посол с князем Константином Вишневецким шли непосредственно перед царицей.
Наливали много всяких питей. Москвичей в этот день не было, кроме Афанасия и Масальского, двух бояр. Пирующие разошлись по домам лишь к солнечному закату.
24 мая царица угощала всех московских вельмож в своем покое. Уже в эту ночь москвичи толпились по улицам, почему солдаты стояли наготове, вооружившись, как для битвы.
Царя предупреждали, чтобы он остерегался измены, о которой говорили открыто; но царь чувствовал себя настолько счастливым, что запрещал говорить об этом и даже велел наказывать тех, которые остерегали его. Поэтому иные, хотя и знали, но от страха молчали.
25 мая, в день праздника Тела Христова, немного стихло; но мятежники, под предлогом сохранения безопасности, оклеветали одного поляка, говоря, что он изнасиловал проезжавшую боярышню, о чем была подана на другой день царю жалоба. Расследование дела ничего не обнаружило; они же, негодные, поступали так, чтобы обманывать царя и заглаживать следы бунта и заговора.
В ту же ночь пойманы шесть шпионов, пришедших во дворец выслеживать; из них троих убили, а трех замучили.
26 мая, в пятницу к воеводе пришли солдаты, говоря, что им грозит явная опасность. Воевода тотчас же пошел доложить об этом царю; но царь посмеялся над ним, удивляясь трусости поляков; однако велел Басманову засадить ночью по всем улицам стрелецкую стражу для охраны поляков, так как москвичи начали уже сильно бунтовать.
В эту ночь народ, в количестве 18 тысяч, собрался на расстоянии мили от столицы. Мятеж, о котором царь был извещён, растет; он же думает, что "эти толпы собираются идти в Крым", куда ежедневно высылались войска.
Изменники-москвичи впускают эти войска через разные ворота в город, говоря, что они пришли для служения царю. Овладев всеми воротами, изменники никого не выпускают и не впускают даже во дворец, особенно ночью.
До сих пор вымысел Димитрия о его происхождении успешно помогал ему во всём до самого вступления его на московский престол; и он же перенес его на лоно московского мятежа.
Причины погибели Димитрия были следующие. Он выбрал себе в жены не москвичку, а польку; польские нравы и обычаи предпочитал московским; чрезмерно расточал московскую казну, раздавая ее чаще всего полякам; жене и польскому королю подарил предметы великой драгоценности, которые услал за границу; раздавал поместья и должности полякам, запросто беседовал с ними, дозволял им свободно и фамильярно беседовать с собой.
Все это и удивляло, и оскорбляло москвичей, как и всех тех, которые только тиранов считают своими господами, привыкнув страшиться их, а не любить. Кроме того Димитрий ел телятину, не каждую неделю ходил в баню, не бил перед образами обычных московских поклонов и водил с собой в церковь собак.
Мятеж больше всего поддерживало подозрение, что этот Димитрий - ложный, вымышленный. Москвичам сильно надоело распутство поляков, которые стали обращаться с ними, как со своими подданными, нападали на них, ссорились с ними, оскорбляли, били, напившись допьяна, насиловали замужних женщин и девушек.
Зачинщиком этого бунта, мятежа и неповиновения Димитрию был Василий Шуйский, тот самый, которого Димитрий по просьбе поляков помиловал в последнюю минуту, когда он уже стоял коленопреклоненный под топором палача. Он и в самом начале не хотел признать Димитрия истинным наследником престола.
27-го мая царские покои гремят от разнообразной музыки. Все опьянели. Одни пошли отдыхать и беспечно спят; другие, возвратившись домой, беседуют, превознося царя и суля для себя в будущем еще более драгоценные, несчетные милости от царских щедрот, с которыми они вернутся в Польшу.
Вдруг ударили, но не в литавры, а во все колокола. Отовсюду стекается несметное количество вооруженных людей во дворец, которым они без труда овладевают. Алебардщики рассеяны. Затем сам Шуйский врывается с вооруженными людьми во дворец.
Димитрий, испуганный набатом, криками, смятением и звоном оружия, окруженный со всех сторон, в отчаянии ищет какого-нибудь убежища, чтобы спасти жизнь; но нельзя ему нигде укрыться: неприятель не дает ему времени, гоняясь за ним из покоя в покой. Тогда он прыгает в окно и, падая вниз, причиняет себе поранение. Враги убивают его и на веревке, затянутой вокруг шеи, по грязи тащат на рынок, на глаза черни.
Тут они его постыдно обнажили, плевали на него, отрезали нос и уши, испачкали труп в зловонных клоаках, привязали к хвосту лошади и всячески издавались над ним. Наконец, оставив его в течение двух дней на рынке, они говорили полякам, что "приведённый ими царь лежит в пышном убранстве". Они обливали его голову помоями и вонючей жидкостью, а на третий день, привязав к шесту, сожгли.
Такова была кончина гордого Димитрия, пренебрёгшего предостережениями доброжелательных к нему поляков.
Во время смятения царица не успела одеться, так как дело происходило на заре. Услышав возню во дворце, царица выбежала и желала узнать, в чем дело; когда же узнала, что царя убили, она вернулась наверх. Когда она шла по лестнице, ее толкнули, но никто не узнал. Если б узнали, то вероятно убили бы. Она вошла в помещение, где собрались и печально сидели придворные дамы.
При царице состоял камердинером Ян Осмольский. Когда мятежники стали приближаться сюда, он выскочил, загородил им путь, стал рубить направо и налево и долго защищался, потому что они не могли справиться с ним в тесном углу. Удивительно, что он один, без всякой помощи, защищенный только стеной и двумя боковыми колонами, изранил 50 москвичей и двадцать убил.
Изнеможенный наконец, он лишился сознания; тогда москвичи изрубили его и нагнали собак, которые тут же сожрали его труп. Затем они ранили выстрелом старую придворную даму, Хмелевскую, от чего она через несколько дней умерла.
Но в эту минуту подоспели бояре, которые перевели царицу со всеми женщинами в другой покой с уверениями, что им не грозит никакой опасности. Но у царицы отобрали все драгоценности, деньги, богатства и лучшие украшения, подаренный ей мужем, а также и ее собственные, привезённые из Польши, отобрали не только драгоценные ткани, парчу, но и все платья, все женские наряды, оставив ее и придворных дам в одних исподницах и накидках. Чернь они разогнали и поставили стражу. Слава Богу, что оставили женщин в живых.
Воевода, еще ничего ни зная о царе, но видя бунт, стал опасаться за свою жизнь. Остальных во дворце уже нельзя было спасти, так как ворота были заперты.
Мы с воеводой крепко забили окна и двери, ибо нас было немного. 60 человек пехоты, которые ночью стояли на страже по приказанию воеводы, разошлись по домам, а остальные 60 не торопились прийти. Но все мои люди, которых было около 300, видя опасность, двинулись к дому воеводы, чтобы защищать его; их, однако не пропустили, - они только выстроились под знаменем.
Итак, воевода остался только со слугами и мелкой челядью. Орудия были уже направлены прямо к нам в окна, иные были выстроены у стен. Они уже кидали в нас камнями, а стрельцы врывались через известный нам пролом стены; но бояре, подъехав к воротам, крикнули, чтобы воевода выслал кого-нибудь из старших для переговоров с ними. Мы не доверяли им, поэтому они дали нам в заложники одного боярина, начальника 500 стрельцов.
Воевода послал тогда своего старшего слугу Станислава Поголинского; не решаясь открыть ворота, мы помогли ему перелезть через ограду. Увидев, что он вооружен, они убедились, что вооруженных у нас довольно. Когда он пришел к думным боярам, один из них, по имени Татищев, состоявший в числе самых опасных заговорщиков, объявил что "царь мёртв, а нам обещал спасение".
Едва мы успокоились немного, как опять ударили в колокола: оказалось, что всеми силами осаждали князя Вишневецкого. Не зная, в чем дело, он хотел уже скакать верхом со всеми своими слугами и челядью во дворец или в поле; когда же его уведомили об убиении царя, он решил, что ехать не зачем, велел всем спешиться и собирался защищаться дома. Но его обеспечили миром и дали приставов; чернь же, жаждая добычи, напала на них.
Тогда князь собрал своих и бросился на осаждающих. Москвичи, не будучи в состоянии одолеть его, подкатили орудие и стали стрелять в дом. Поляки продолжали защищаться. Воины князя Вишневецкого убили до 300 москвичей; им еще помог пушкарь, который плохо направил дуло (не в стену, а в осаждающих, отчего погибло множество людей). Сам князь не хуже других пронизывал врагов пулями.
Шуйский, видя, как гибли москвичи, крикнул князю, чтобы тот остановился; он вынул крест и целовал его, обещая ему мир. Князь поверил ему и впустил его к себе. Шуйский, войдя во дворец, громко заплакал, при виде убитыми стольких москвичей. Опасаясь, чтобы князь не подвергся новому нападению черни, он взял его с собою в другое помещение, куда велел переправить важнейших его слуг, лошадей и все вещи.
Уже до этого многих из наших побили на Никитской улице, где стояла свита царицы. Туда направили большинство сил, ибо на этой одной улице находилось несколько сот поляков; но численность их не помогла им спасти себя.
Во время этого приступа погибло очень много москвичей, ибо наши защищались мужественно и настойчиво. Из поляков погибли только те, которых москвичи взяли на веру и, отняв у них оружие, убили.
Над ними бунтовщики проявили большую жестокость: когда некоторые из них, поверив клятвам заговорщиков, сдавались, то последние грабили их, раненых убивали, невероятно тиранили, глумились над трупами, распарывали их, кололи, четвертовали, срезывали жир, бросали в лужи, в навоз, в воду. На этой улице они награбили много добычи, так как там жили многие богатые и нарядно одевавшиеся поляки. Царского слугу Склинского они распяли на столе, обрезали ему руки и ноги, распороли живот и вбили на кол.
Убит был также краковский купец Целярий, у которого расхищены все драгоценности и товары. Немало побили и других купцов, забрав у них много золота, серебра и других товаров; больше всего пропало драгоценностей, которые царь взял у них, но за которые не заплатил.
Всех поляков, согласно спискам, погибло до 500, а москвичей 1800 с лишним.
В тот же день Татищев и Голицын, два именитейших сенатора и главные, после Шуйских, руководители заговора, пришли к воеводе, чтобы навестить и успокоить его. Воевода был также в этот день во дворце у царицы, с тремя всадниками, воспользовавшись разрешением бояр.
Ему с трудом удалось пробраться живым, ибо чернь все еще стояла у дворца и как только воевода вошел туда, все толпой бросились за ним; но бояре велели затворить ворота.
Воевода застал всю свиту и придворных дам царицы без одежд и опечаленный вернулся домой среди толпы, которая смотрела на него, как на какое-то диво.