(начало книги, предыдущая часть)
Часть 26. Случай с памфлетом. Таинственная фотография.
Первое, что я сделал, покинув дом мадам Дискретье, направился окольным путем в греческую табачную лавку на безымянной улице около рынка в Охотном ряду. Армянин, владелец магазина, надежный германский агент, после как обычно краткого приветствия, пообещал сообщить в штаб, что агент «О.М.66» доложил о достигнутом прогрессе в своей работе.
На Сухаревской площади я взял закрытый экипаж и поехал в Московское разведывательное управление на Хамовнической улице, где насладился простым, но плотным завтраком и весьма сносными сигаретами.
После моего телефонного звонка к «Д.13», заместителю начальника личной охраны двора Его Императорского Величества, я получил, наряду с рядом циничных замечаний, обещание того, что смерть лейтенанта Драгомира будет рассматриваться как «закрытое дело», то есть ей будет присвоен уровень государственной тайны. Это включало в себя заверение, что военный министр, генерал Поливанов , издаст официальное извещение о том, что молодой офицер отбыл в Або, в Финляндию, где и останется до дальнейших распоряжений.
После этого я позвонил генералу Батюшину в Генеральный штаб в Санкт-Петербурге, коротко доложив о моих делах Русскому начальнику я дождался приказа немедленно отправиться в Оружейную палату, расположенную во флигеле Кремлевского дворца. Там меня ждал знаменитый фотограф и химик из управления делами Его Императорского Величества, капитан Патрик Алоизус О'Брайен де Ласси, чтобы оказать мне любую необходимую помощь.
Стало очевидно, что мои находки у убитого Драгомира крайне важны, поскольку капитан О'Брайен де Ласси, русский подданный ирландского происхождения, работал только над вещами, представляющими особый уникальный интерес, и часто выполнял личные поручения военного министра.
«Комната предателей», выделенная мне по приказу генерала Батюшина, находилась в левом крыле Большого Кремлевского дворца и с течением веков не утратила ни своего зловещего блеска, ни мрачной славы.
Ее узкие, зарешеченные окна раннего славянского стиля, способствовали созданию мрачной средневековой атмосферы, в центре на вымощенном каменными плитами полу стоял длинный старинный дубовый стол с массивными ножками из слоновой кости, а на голых серых стенах висели мечи давно осужденных москвичей, казаков и польских предателей с затупленными клинками. Комната выглядела несколько театрально для прозаических разговоров секретной службы, но одним бесценным качеством она, безусловно, обладала, а именно, полной и абсолютной тишиной.
Несколько часов спустя, при свете лампы, я сидел за длинным дубовым столом, внимательно изучая фотографию кабинетного размера из кармана кителя лейтенанта Драгомира. Вокруг меня была разбросана куча всякой всячины, которой меня снабдили: книги по архитектуре, линейки, штангенциркули, карандаши и различные научные инструменты специального типа, используемые для определенных видов разведывательной работы.
Таинственную фотографию капитан О'Брайен де Ласси обработал химическими веществами, а нанесение раствора ферроцианида придало глянцевой поверхности дополнительную четкость и твердость. Тем не менее, вид обычной, старомодной гостиной загородного дома на изображении остался неизменным, и единственный реальный ключ к его скрытому смыслу заключался в серии очень тонких линий красными чернилами, которые можно было разглядеть под сильным увеличительным стеклом. Я не заметил их во время моего первого поспешного осмотра в тусклом свете Помпейской комнаты в доме мадам Дискретье, и обнаружил только при более тщательном изучении фотографии при дневном свете в разведывательном бюро.
Расположение маркировок красными чернилами оказалось сплошной головоломкой. Одна линия бежала по инкрустированному полу гостиной с центральным узором из крыльев, цветов и купидонов. На трех стенах, опять же, были нанесены изогнутые и стреловидные линии, которые заканчивались между портретами в пышных рамах и богато украшенными винными шкафами, а затем зигзагообразно в более выраженной форме приближались к двум дверям. В общем, линии, перемежающиеся точками, прочертили каждый дюйм фотографии и, наконец, обвели темно-красный круг на гобеленовой портьере над второй дверью. Насколько я мог судить, обведенная часть рисунка на гобелене изображала сцену аутодафе священника, но большего, даже с помощью самой сильной линзы, я разобрать не мог.
Тогда я прибегнул к электрической лампе в форме камеры, изобретенной инженером-капитаном Петром Анатрой и специально предназначенной для работы с нечеткими или несовершенными снимками в секретной службе.
Поместив фотографию на нижнюю из регулируемых подставок, я отодвинул ее примерно на десять дюймов от мощного проектора с двумя большими лампами и включил свет. В интенсивном белом сиянии детали стали поразительно заметными, и безвестный священник, погибающий посреди мученического пламени, оказался неким отцом Прокопием, возглавлявшем секту староверов, выступающих против учения русской православной церкви.
Я выключил лампу Анатры и сел прямо. Два столетия назад Святейший Синод запретил староверам совершать свои религиозные обряды в освященных церквях и часовнях, и предписал им собираться в обычных домах и амбарах. Отец Прокопий, будучи умелым художником, нашел совершенно оригинальное решение проблемы. Всякий раз, когда должна была состояться служба, он раздавал своим последователям нарисованные от руки картины какой-нибудь обычной домашней комнаты. Во время церемонии от прихожан требовалось не отрывать глаз от картинки, которую они держали в руках, и, заменяя в своем сознании различные священные предметы, выделяющиеся в православном месте поклонения, специально расположенными линиями на картине, представлять себя на самом деле в церкви. Этот прием исключал любую опасность в случае, если служба будет неожиданно прервана полицейской облавой. Отец Прокопий в конце концов погиб на костре, но сейчас, много лет спустя, у меня возникло предчувствие, что его уловка, в новой форме, была использована снова.
Затем, исходя из определенного предположения, я понял, что фотография, которую я держал в руке, была составной. Иными словами, расположение различных предметов в гостиной соответствовало расположению внутреннего убранства в церкви. Таким образом: напольная конструкция крыльев, цветов и бантов Купидона могла бы изображать центральный алтарь; портреты и винные шкафы на стенах - иконы и подсвечники вифезды; а две двери - таинственные врата. И, наконец, изображение на портьере апофеоза отца Прокопия, не говоря уже о том, что он был обведен красными чернилами, само по себе казалось путеводной нитью, так как было строго запрещено в культовых сооружениях империи.
Следующей и более трудной задачей стало определить, какая именно церковь во всей России подразумевалась. В Москве и Санкт Петербурге находились сотни церквей. Даже в небольших провинциальных городах их было в среднем по четыре. Именно тогда, когда я пересчитывал красные чернильные линии в надежде найти какой-нибудь цифровой код, я заметил, что верхний край фотографии был окрашен в синий цвет. Светло-индиговый оттенок, такой же, как у ферроцианида, реагирующего с крахмалом, мог быть не более чем случайным результатом экспериментов капитана О'Брайена де Ласси. Однако у всех нас есть слабость к поспешным выводам. Цвет одежды Богородицы, выбираемый русскими художниками, был неизменно синий, и синий также считался основным цветом самых старых российских церквей. Затем, сделав еще один последовательный шаг в рассуждениях, я начал вспоминать какую-нибудь церковь, где синий цвет имел бы особое значение в глазах Священного Синода и Императорского двора.
Мне вспомнился Собор Пресвятой Казанской Богородицы в Санкт-Петербурге, и у меня екнуло сердце. В соборе Казанской Божией Матери преобладал синий цвет великолепных византийских драпировок вокруг шести футовых, инкрустированных драгоценными камнями строгановских икон, перевезенных из Москвы в 1710 году, а темно-синие ленты, переливающиеся аквамарином, связывали вместе знамена и орлов, захваченных в 1812 году у Наполеона Великого. Собор некогда был любимым храмом князя Кутузова-Смоленского и князя Барклая-де-Толли, двух знаменитых полководцев во времена Александра I, и с тех пор стал традиционным местом поклонения императорской семьи и сливок санкт-петербургского общества. Я чувствовал, что каким-то образом нахожусь на правильном пути, но сеть красных линий совершенно сбивала меня с толку.
В этот момент в «Комнату предателей» вошел капитан О'Брайен де Ласси и направился ко мне своим обычным быстрым нервным шагом. Выдающийся фотограф был очень высоким человеком с поразительно изможденным лицом цвета старой слоновой кости, высокими скулами, глубоко запавшими глазами, с длинными ресницами, и бородкой напоминавшей изображения Христа эпохи Возрождения. На лбу у него красовался багровый рубец, оставленный лабораторной маской. Обычно неопрятный и неряшливый в своей наружности и привычках, капитан О'Брайен де Лэсси в своем особом деле в разведывательной службе обладал значительным весом и авторитетом.
Капитан держал в своей испачканной кислотой руке мою вторую находку прошлой ночи - чистый листок бумаги из потайного места в одном из эполетов лейтенанта Драгомира. Он с несколько снисходительным видом эксперта объяснил мне технические детали своих экспериментов по поиску тайнописи. Применявшееся химическое письмо не подпадало под формулу Вюрца-Вишневского, которая всегда была первым проверяемым тестом, и пришлось прибегнуть к ортохроматическим пластинам. Полученный негатив был обработан, уменьшен и усилен с помощью ртутного перхлорида и, когда он высох, был помещен в стальной каркас и накрыт сверху второй пластиной. Процесс повторялся девять раз, пока надпись не стала четкой.
Я взял листок бумаги, который капитан О'Брайен де Ласси положил на стол, и внимательно рассмотрел его под настольной лампой. Коротко и довольно формальным языком сообщение описывало поездку к Крестовским островам и лодочную экскурсию по Неве. Поскольку коды, основанные на некоторых словах с ошибками, редко меняются, в данном случае я предположил, что правильная буква должна быть написана поверх неправильной, или же дано числовое значение, соответствующее неправильному положению буквы в русском алфавите, после чего с легкостью перевел сообщение, гласящее следующее:
«Дата уже определена. 15 ноября 1915 года. На фотографии изображен Собор Казанской иконы Божией Матери. Красные линии – это сторожевые посты. Хейдер будет стоять в центре инкрустированного пола. Карцев займет место под картиной. Другие - в зависимости от обстоятельств. Встречаемся через три дня, 14 ноября, в доме Громова. Конец сообщения. 9.»
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
ИЛЛЮСТРАЦИЯ СОЗДАНА ИИ СПЕЦИАЛЬНО ДЛЯ ЭТОЙ КНИГИ
