Туркмения страна реликтовых трав, небесно-голубых гор, лунных пейзажей и классических пустынь, страна легких ветров, гремучего зноя, огромных одуванчиков и ночных светлячков. Когда самолет делает круг над Ашхабадом, невольно вспоминаются знакомые с юных лет строчки из стихотворения Владимира Луговского «Город Советов»:
К самому солнцу заката шла огненная долина.
Такой разворот света радовал и пугал...
Луговской открыл для меня Туркмению. Открытие это продолжается всю жизнь. Вот почему каждая новая выставка работ туркменских художников становится долгожданным и радостным праздником общения с удивительной и неповторимой страной...
Да, мы все-таки были знакомы... Я узнавала каждого постепенно. Вот она «великолепная семерка», лет десять назад представившая москвичам свои живописные полотна в залах Музея народов Востока. Тогда впервые прозвучали их последующие годы во имена, вошедшие B все каталоги всесоюзных и республиканских выставок изобразительного искусства.
Вот картина Какаджана Оразнепесова «Семерка», показавшаяся мне примечательной еще в Москве на выставке молодых художников Туркмении.
- Это мы десять лет назад, — пояснил Шаджан Акмухамедов, популярный в сегодняшней Туркмении живописец, лауреат премии Ленинского комсомола республики. — Центром картины «Семерка» Какаджан сделал нашего ведущего скульптора Джуму Джумарды.
«Есть тонкие властительные связи меж контуром и запахом цветка», — подметил еще Валерий Брюсов. В центре современного Ашхабада среди благоухающих роз возвышается каменный цветок - четыре лепестка из багрового гранита. Из сердцевины чашелистика рвутся пестики Вечного огня. автором Обелиска воинам Туркменистане, погибшим в годы ВОВ, Появляется Джума Джумарды. Обелиск светится приглушенным пламенем каменного тюльпана....
Есть у Дурды Байрамова, одного из «великолепной семерки», символическая картина «Чинаров К темному, выжженному солнцем и ветром строя Ау старого дерева прислонилась девушка. Смуглая рука ее в браслетах касается свеже зеленого побега. В поросли мне увиделось нынешнее поколение Молодых туркменских художников, вслед меркой» пославшее за «восьмерку» на выставку в Москву.
Восемь художников, восемь индивидуальностей, шестипалая кисть платана, трепещущая на хлест ком ветру мартовской Москвы... Без единого афишного листка проходила эта выставка на улице Горького. «Восьмерка» построила свою выставку так, чтобы из расположения экспозиции каждому было ясно, что перед ним туркменская земля, изборожденное морщинами, опаленная зноем, иссушенная жаждой, но в то же время мягкая и ласковая как лебяжий пух, добрая и теплая, как верблюжья шерсть...
Молодой художник Шиҳдурды Орадов вырос в Ашхабаде на самом краю пустыни. Из окон домика, где прошло его детство, открывалась безоглядная даль песков. Любимый цвет его палитры дымчатая охра. Любимая музыка звук домбры.
- Здесь все до боли знакомо и мило сердцу, - кивает он в сторону песчаного пустыря с единственным трепещущим на ветру тонколистовым кустарником.
- Вот где я писал свои первые этюды.
Я представила себе, как яростно цветет пустыня весной, как беспощадно она желтеет летом, как мрачно коричневеют барханы при первом дуновении зимы...
«Мое детство» Радова представляет собой семейно-групповой портрет. В центре мать искусная ковровщица. Художник умеет читать письмена земли, тонко чувствовать и передавать настроение природы, оттенки взаимоотношений между человеком и всем, что его окружает. Помню, как на московской выставке меня приворожила незамысловатая картина «Девочка и черный верблюд». Возникло что-то вроде недоумения: почему верблюд назван черным, хотя окрашен в буровато-рыжий цвет пустыни.
У верблюда были огромные черные глаза, как у того верблюда, которого однажды встретил в пути герой повести Андрея Платонова «Джан»: «Назар Чагатаев увидел верблюда, который сидел, подобно человеку, опершись передними ногами в песчаном наносе. Верблюд был худ, горбы его опали, и он робко глядел черными глазами, как умный, грустный человек...»
- Черный верблюд - это печальный верблюд, - объясняет Шихдурды. Девочке не удалось с ним подружиться...
Зато в картине «Мое детство» рядом с детьми верблюдица внимательно проводит добрыми все понимающими глазами...
В картинах Ш. Орадова преобладает излюбленный коричнево-серебристый тон, цвет колеблемой ветром дымки, курящейся над дальними предгорьями Копетдага. Еще он любит Каспий: огненно-рыжую кромку прибрежных песков, стальную гладь воды, розоватые облака рассвета, Ему близка суровая жизнь нефтяников и рыбаков,
Всплеск зеленоватой волны и мускулистый бросок осетра для колориста особенно соблазнителен, так как несет в себе образ пластической силы. Ему близки традиции Петрова-Водкина. Тонкие, удлиненные силуэты туркменских девушек, облаченные в струящиеся шелком платья, напоминают чем-то хвалынских крестьянок, написанных Петровым Водкиным. Русь и Восток дружили испокон веков.
В музыке, которая пронизывает полотна Ш. Орадова, чудится окаменелость ломких контуров гор. Когда я смотрю на его картину «Музыка», мне вспоминаются «Музыканты» Климента Редько и его Дневниковая запись: «Первый изобразительный элемент конструкции линия. Второй цвет, дальше тяжесть и образ...»
Пейзажи копетдагских нагорий не зря сравнивают с лунными. Складчатые образования, кратеры причудливой формы, диковинные выступы скал. Огнекрылый мак, одуванчики величиной с голову младенца и над всей этой необозримой степной ширью стрекот несметных цикад. В мареве реют голубоватые силуэты гор.
Кажется, что их едва уловимый абрис написала кисть Александра Иванова. Не думала я, что здесь, среди нынешних туркменских художников, воспитанных на современных течениях изобразительного искусства, я найду приверженца кисти старого классического мастера, друга Гоголя, мучительного искателя истины в искусстве.
А между тем молодой художник Ярлы Байрамов, выпускник Всесоюзного института кинематографии, назвал Александра Иванова в числе своих любимых художников. Вместе с тем живопись Ярлы Б. - явление самобытное-национальное.
Краски туркменской земли полны внутренних контрастов, — говорит мне Ярлы, когда мы выезжаем в предгорья Копетдага. И правда, сиреневые тени от яркого беспощадного солнца внезапно темнеют и становятся фиолетовыми, выжженные холмы призрачно розовеют, и гибкие, искривленные стволы фисташковых деревьев вдруг начинают слабо зеленеть, как стволы русских осин в начале марта... В живописи Ярлы Байрамов любит цвет контурный, пластический, объемно наполняющий предмет. Правда, от чрезмерного солнца нередко темнеет в глазах, и тогда даже классический рыжий верблюд становится темным до черноты. Именно таким он и вышагивает на фоне дувалов, касаясь острым горбом ветвей шелковицы, не дающих в полдень даже слабой тени. Так же темен до черноты ишак, на котором едет на базар молодой джигит в огромной барашковой шапке. Черен козел, низверженный на землю тем самым бородачом, что танцующим движением сдерживает гнев не желающего смиряться животного. Эта картина называется «Базарный день». Она вся в контрастной гамме солнечных сарьяновских красок, как, впрочем, и «Праздник урожая», «Утро», «Дерущиеся верблюды», «Весна»... В работах Ярлы Байрамова чувствуются творчески осмысленные традиции Ван-Гога и Сарьяна. Особенно близки сарь Яновскому цвета прочтению портреты замечательных туркменских художников Бяшима Нурали и Иззата Клычева.
Джумадурды Хандурдыев человек с неторопливыми движениями и теплым вдумчивым взглядом. К нему испытывают доверие дети. И не случайно. После окончания ашхабадского художественного училища он работал в сельской школе. Первое, с чего он начал, была проверка спортивных качеств. Так он себя и изобразил: лицом к ребятам, спиной к зрителям. Выгоревший на солнце спортивный костюм, рифленые подошвы кед. Вокруг притихшая серьезная ребятня, с нетерпением ждущая первых наставлений своего футбольного вожака. Картина называется -- «Первая встреча».
Джумадурды неизменно пишет сельскую жизнь. Сюжеты подсказаны встречами в селах и колхозах республики со знатными чабанами, ковровщицами, учителями, пограничниками. Он участник всесоюзной художественной выставки «Слава труду», а также «Физкультура и спорт». Живопись Д. Хандурдыева подробная, обстоятельная. Он был топ в суете в полном смысле слова. Тяжелые коричневые мазки передают затрудненное дыхание испеченной зноем земли, зеленые блики вспышки свежей листвы, а красный цвет пламенный трепет весенних тюльпанов.
Скульптор Сейитгулы Артык Мамедов... Его отец был прославленным в округе дутаристом. Ни одна свадьба, ни один праздник не обходились без его участия. Пленительными мелодиями заслушивались птицы. Так он и запечатлел своего отца, бородатого туркмена, в огромной бараньей шапке. Он сидит в классической восточной позе на ковре. Крепкие смуглые пальцы нежно касаются струн. Лицо сосредоточенно. Он захвачен рокотанием струн... Дутарист отлит из алюминия.
А вообще скульптор предпочитает дерево. Из дерева Артык Мамедов изваял скульптурную группу «Ветераны колхоза», лирическую композицию «Утро», фигуру туркменки... В его пластике очевидна нарочитая условность. Стремясь найти нужную форму для выражения захватившей его идеи, Сейитгулы удачно использует сплавы металлов, шамот, смешанный с солями ангобы, глину, глазурь, флюс.
Как и в творчестве Мамедова, так и в скульптурах молодого мастера из Чарджоу Сила По Худайбердыева ощутимо некоторое влияние народной игрушки, глиняной статуэтки, культовой маски, традиционной резьбы по дереву. «Семья», «Девушка с факелом», «Мать», «Труд - это мир!» объединены общностью пластической задачи - выявить живую душу дерева, художественный образ, скрывающийся в волнистых линиях дерева, рельефных наростах, сучках, и тогда под резцом скульптора начинается вторая жизнь дерева, одухотворенная творческой фантазией мастера...
У Анамамеда Ходжаниязова трудная профессия сценографа. Его эскизы к различным кинофильмам представляют собой образец пластической графики, И как вечный символ туркменской весны запечатлил Базар Курбангельдыев в тени роскошного сада хрупкую стройную девушку. Боттичеллиевская линии ее фигуры пронизаны солнечным свечением. Рука опирается на высокий воздушный цветок с волшебным названием «ферула»…
Автор: М. Ногтева