Глава двенадцатая.
Саша Рожков, Кашпировский и бабушка.
Лихие девяностые и вправду были лихими. Зарплату задерживали порой на три месяца и более. Кто-то уходил в криминал, но, как правило – долго не жил. А семьи кормить было нужно. Вот и стали появляться инженеры и профессора, торгующие на блошиных рынках старыми вещами и рыбками, учёные, мотающиеся в ближайшее зарубежье за «сникерсами и марсами», «менялы» и «фарцовщики», да обычно крепкие ребята, рискующие нажить себе «большие неприятности», перегоняя кем-то купленные машины из-за границы. В обиход вошло до селе непривычное слово «Хозяин». Появились первые люди, роющиеся в мусорных баках. Потом мы узнали страшное, как приговор, слово «БОМЖ»… На всё это было страшно и горько смотреть. А ещё на телеэкранах сначала замелькал, а потом и прочно обосновался Анатолий Кашпировский.
Удивительный у нас всё-таки народ! Ему скажешь: «Надо потерпеть!», и мы терпим! «Надо ещё потерпеть…», а мы и ещё потерпим. «Надо умереть», да мы и умрём, не жалко, пожалуйста, но, желательно за Родину Любимую, да ещё бы так, чтобы все видели!
Вот и дурят нас все, кому ни попадя. То лидеры страны обещаниями сыплют, то кашпировские с чумаками… А мы что? Мы верим, что всё наладится! Нам даже примеры животрепещущие показывают. Вот женщина бьётся в истерике, «колбасит» её, родненькую, из стороны да в сторону… Орёт благим матом, надрывается без стеснения и совести… И вдруг подходит к ней батюшка: Раз, раз, раз! Крестом святым осенил, кадилом помахал, сказал слова правильные, и… поплыла она лебёдушкой, да по речке розовой с берегами шелковыми… Или вывозят бабку старую на колясочке на инвалидной… Подходит к ней браток в лиловом пиджаке и молвит: «Встань, о женщина! Встань и иди! Ты больше не больная!» И, что удивительно, встаёт старая и идёт. Да ещё и пританцовывает!
Подсел на это дело и я, вместе со всей нашей страной подсел. Стал ладонями энергетические шары формировать. Знаете, как это? Держишь одну ладонь против другой, сначала близко, как будто теннисный шарик между ними. Потом, когда почувствуешь тепло, раздвигаешь их всё шире, шире… У меня выходило это очень даже неплохо. Пол-метровые шары вскоре смог удерживать… Вот только управлять я этими потоками толком не умел. Жена пару раз грохнулась в обморок, больше к себе не подпускала. Мама что-то чувствовала, и голова вроде бы переставала болеть, и только батя твердил: «Сын, не валяй дурака…» (это я специально здесь рассказал… для чего?... скоро станет понятно)
А что? Мы верили! Вы не поверите: мы до сих пор верим! Верим, что всё наладится, верим, что все излечатся, верим, что Ленин – живее всех живых, верим, что придёт кто-то и поможет, верим даже в то, что Путин хороший и он нас услышит! Когда-нибудь… Может быть… Верим потому, что так нас воспитали наши папы и мамы, лишь поэтому мы верим, верим, верим…
Чтобы выжить в те суровые годы, как я говорил ранее, недостаточно было просто работать. И вот Саша Рожков, мой друг, бард, популярный автор-исполнитель, как-то и говорит мне.
- Серый, знаешь, был недавно в Ялте. Так вот, там, на набережной, встретил парня из столицы. Он на гитаре играет, что-то «скволыжит» несуразное, а народ за это ему рубли в кофр от гитары бросает. И неплохо бросает, между прочем…
- Так это, тоже самое, что на паперти стоять …
- Жрать захочешь – постоишь! – отрезал Саня.
Попробовали разок – получилось. Да ещё как и получилось. Помню, оклад мой составлял в те годы где-то двести пятьдесят – двести восемьдесят рублей. А из Ялты мы за два дня работы, каждый, привезли по четыреста. Прямо жила золотая, сама в руки пошла. Но, для этого были нужны свежие, актуальные песни, которые в те годы были, буквально нарасхват. И – редкость. А для меня написать что-нибудь большого труда не составляло. Включил ТВ на пять минут, послушал, как Горбачёв народу очередную лапшу втирает, вот и сюжет для песни. А написать – десять минут, ну, в крайнем случае – полчаса. Вскоре в Ялте нас стали ждать. Мы с Саней даже афишу себе придумали и распечатали в типографии «Славы Севастополя». Отныне наш с ним дуэт назывался «Шляпа». Приезжаем в Ялту, выходим на набережную, стелим прямо среди площади афишу, на головах шляпы, в руках гитары, рядом положим бубен, маракас и маленькую гармонику-двухрядку с надписью «Перестройка» (мы их частенько использовали), да, у Саши напротив подбородка – губная гармошка и, пока мы таким образом готовимся – вокруг собирается толпа, человек сто – сто пятьдесят. Даже выкрики слышны были, типа: «Шляпы приехали», «Наши в городе», «Давай, ребята, жги!». Где-то ближе к середине нашего выступления, а оно продолжалось в течение часа, шляпы плавно перекочёвывали на землю. В них летели тогда ещё советские рубли, троячки, пятёрочки… Иногда, но реже, попадались десятки и двадцати пяти рублёвые купюры. И уже верхом блаженства было увидеть ненавистные доллары или марки. Мелочи тоже было много. До полутора килограмм с четырёх концертов. (Мы специально как-то взвешивали). Иногда встречались очень «активные» граждане, которые брали наши шляпы и ходили по рядам, подбадривая слушателей не «давить жабу», то есть не скупиться. Особенно задние ряды. Мы не возражали…
Так в течение четырёх лет в тёплое время года мы раза два-три в месяц мотались в Ялту. Репертуар уже накопился очень обширный, на все случаи жизни, как говорится. Как-то, после очередного уличного концерта, выискался какой-то продюсер, пригласил в Сочи выступить на раскачке у Михаила Звездинского. Полетели, выступили, да так, что потом Михаилу Михайловичу туго пришлось на сцене первое время. Народ в зале требовал «Шляпу». Больше не приглашали…
Но, вернёмся в Ялту. Как-то получили мы приглашение (так же, после концерта), выступить в пансионате. Название не помню, врать не буду. Отработали нормально. Вымотались, конечно. Идём к моей машине… А у меня тогда был «запорожец мыльница» цвета коррида, сорок лошадиных сил, зверь, а не машина… Даже имя собственное имелось - «Боливар».
Ну, идём себе, идём, вдруг, в нескольких шагах от нас резко останавливается и падает навзничь пожилая женщина. Мы были ближе всех к ней. Подбежали. Она сильно ударилась головой и была без сознания. Я сел на бордюр, положил её голову к себе на колени. Не знаю почему, но мои руки сами начали делать заученные па. Вскоре я «поймал» энергетический шарик и как бы «одел его на голову пострадавшей». Женщина пришла в себя. Удивившись, что лежит на асфальте, а голова покоится на моих коленях, она произнесла: «Что происходит? Что здесь творится? Кто ты такой?». А потом вдруг заплакала в голос. Как могли, мы с Саней её успокоили. Подняли на ноги. Отвели и усадили на ближайшую скамейку. А потом она нам поведала свою историю. Вот примерно что она тогда сказала:
«Сынок, ты - экстрасенс? Дело в том, что я заикаюсь с самого раннего возраста. Меня в школе так и дразнили – «заика». Да я трёх слов толком никогда произнести не могла. Даже в институт педагогический не приняли из-за такого дефекта речи. Вот и работаю всю жизнь уборщицей. Где же ты раньше-то был…» - и она снова заплакала, но теперь, сквозь бежавшие ручьём слёзы, просвечивала её счастливая улыбка. Её речь была ровной и чуть-чуть напевной.
Звали её Ирина Ивановна. Каждый год она присылала мне старенькие открытки с самолично написанным текстом, к 23 февраля и ко Дню моего рождения, вплоть до 2003 года. Наверное, её в тот год не стало. Хорошо, если я ошибаюсь.
Кто из вас сможет возразить, что всё зря в этой жизни? И пусть нас обманывают чаще, чем хотелось бы, пусть мы снова и снова учимся на своих собственных ошибках, пусть! Одним из главных качеств человека остаётся вера! А я и верил. Верил, что должно пригодиться, хотя бы один раз. Вот и пригодилось.
(Продолжение следует).