В кампании 1812 года своим главным военным козырем Наполеон считал гвардию. Этот козырь он берег так старательно, что не стал использовать его даже при Бородино, когда использование отборных частей, казалось, могло переломить ход сражения. Но даже бережно хранимая императором гвардия тоже заплатила России кровавую цену.
Сразу же после переворота 18 брюмера (11 ноября) 1799 года Первый консул Наполеон Бонапарт начал формирование гвардии консулов, комплектовавшейся солдатами из гвардии Директории и гвардии Законодательного собрания.
Третьим источником для пополнения этой привилегированной части стал Корпус гидов, личный состав которого принял в перевороте самое активное участие.
После провозглашения Наполеона императором Франции декретом от 18 мая 1804 года Консульская гвардия была переименована в Императорскую.
На тот момент она насчитывала в своих рядах 9775 человек. В 1805 году численность возросла до 12 175 человек, в 1806 году – до 15 470, в 1809 году – до 23 917человек, в 1810 году – до 32 330, в 1811 году – до 51 906, в 1812 году – до 56 200 человек.
В гвардию отбирались военнослужащие, прошедшие не менее двух кампаний и имевшие общую выслугу: для пехоты и артиллерии 5 лет, для кавалерии – 6 лет. Естественно, это были дисциплинированные, храбрые и выносливые солдаты, причем обязательно ростом не ниже 1,67 м. А вот национальных ограничений не было; помимо французов в гвардию зачислялись немцы, голландцы, бельгийцы, итальянцы.
Фрагмент из записок старшего вахмистра 2-го кирасирского полка А. Тириона: «Императорская гвардия была идолом своего шефа – императора, который донельзя ее баловал, почему она стала заносчивой и дерзкой по отношению к армии, которая ее не любила и к тому же упрекала в том, что она не ходила в огонь и не несла тягостей сражений. Упрек заслуженный, но его следовало отнести более к императору, который не хотел пускать ее в бой. Гвардия была его резервом, и он не хотел, чтобы говорили, что он был вынужден прибегнуть к этому резерву, не допуская и мысли, чтобы тела его гвардейцев покрывали собой поля сражений. Я участвовал во многих сражениях и только один всего раз, при Ганау, видел гвардию, построившую боевой порядок и пошедшую в атаку с почетным конвоем включительно.
Если бы в день Бородинского сражения, вечером, император двинул вперед нам на смену свою свежую, нетронутую гвардейскую кавалерию, о чем напрасно его умоляли, то исход сражения был бы другой; мы же, вследствие невероятного утомления и истощения людей и в особенности лошадей, уже не были способны решить участь дня; остатки русской армии были бы уничтожены, тогда как ей была предоставлена возможность спокойного отступления. Но император хотел вступить в Москву со своей гвардиею, столь же прекрасной и столь же многочисленной, как и при ее выступлении из Парижа, и если только он хотел похвалиться ею перед жителями Москвы, то он в этом успел бы. Так или иначе, но, явившись в Москву, гвардия решительно всем овладела, отодвинула чинов армии и жила в полном довольстве, так как после пожара, вернувшись на развалины домов, гвардейцы рылись в подвалах, в которых жители припрятали всякого рода провизию, вина, ликеры и всякого рода предметы; и вот гвардейцы устроили себе лавочки и открыли для армии торговлю чем только можно. Подобное поведение окончательно вооружило против них всю армию, которая в насмешку называла их «московскими купцами» и «московскими жидами». Конечно, далеко не все гвардейцы этим занимались, но упреки, сыпавшиеся на гвардию, имели свои основания. То, что говорю, могу подтвердить, так как сам купил себе сукна на одном подобном базаре, устроенном гвардейскими гренадерами.
Неприязнь эта принесла свои плоды во время отступления, и солдаты армии за это главенство гвардии, которым она так грубо злоупотребляла, жестоко отомстили «московским купцам» впоследствии.
Отрываясь или отставая от своего корпуса, что случалось с людьми и других частей, гвардейцы брели обыкновенно совершенно одинокими и отовсюду, куда бы они ни подсаживались или ни пристраивались бы – к костру или какому-либо приюту, – их грубо отгоняли, ругая жидами и купцами.
К чувству эгоизма, овладевшему людьми, находившимися в непрестанном опасении за свое существование, которому угрожал противник и которое зависело от голода и холода, присоединилось еще чувство злопамятства по отношению к себе равным, но когда-то их унижавшим и продававшим им добро, ими же отвоеванное у противника; чтобы составить себе ясное понятие об этом чувстве и его проявлении, надо быть личным свидетелем этой жестокости людей, решительно во всем нуждавшихся, особенно в пище. Я не знаю, может быть, я и ошибаюсь, но мне кажется и я тогда заметил, что именно люди этого отборного войска были деморализованы более людей остальных частей, и, желая отдать себе отчет в причинах подобного, я нахожу объяснение в следующих обстоятельствах.
В то время когда армия дралась каждый день и бивакировала каждую ночь, подвергаясь всем соответственным лишениям, гвардия находилась на особом положении, располагалась по квартирам в городах, получала провиант от жителей и интендантских чиновников, которые не посмели бы чего-либо недодать гвардии, окружающей своего вождя, да и какого еще вождя... Большинство гвардейцев были уже люди пожилые, отвыкшие от трудностей бивачной службы и от лишений в пище.
В то время когда мы умирали от усталости и голода в знаменитом лагере около Калуги, гвардия оставалась в Москве в безопасности, пользуясь всеми благами, а когда она в конце концов подверглась жестокостям зимы и лишениям всякого рода, то она начала страдать больше нашего; ненависть же, которую она возбудила против себя, ее окончательно деморализовала.
Как следствие подобной вражды – несколько дуэлей между этими несчастными во время отступления, при 20 градусах мороза; так, еще под стенами Смоленска офицер полка карабинеров Дюборайль убил офицера полка гвардейских гренадер».
Автор - А. Королев;
Материал тг канала С. Галеева «Наполеон Бонапарт». Подписаться: https://t.me/NapoleonBonapart_publicTG