1. Глаза короля.
Проползая под мягкими складками портьер, скользя локтями, коленями по навощеному блестящему полу, вдыхая запах древней, восточной пыли, спящей в тяжелых коврах на полу, я медленно приближаюсь к спальне.
К королевской спальне.
К своей спальне.
Там в спальне все мягко, тихо, вкрадчиво. Полусвет ламп, полушепот осеннего ветра за окнами. Там королева. Она ждет меня.
И я, озираясь, ползу пустым дворцом к спальне, которая заключила в себе королеву. Так спичечный коробок хранит в своем геометрически правильном чреве изящную жужелицу.
Я подползаю к окну ломберной, отодвигаю портьеру, выглядываю в вечер, в осень, в дождь. В темном стекле мое лицо. Желтые глаза, в которых отражается небо, тучи на небе и голые деревья под тучами.
Я заслоняю глаза ладонью. Моя королева бежит этого взгляда, ее пугают нечеловеческие зрачки а пол лица.
Но вот она - спальня. Тяжелый, невообразимо красивый бархат, под которым проползаю я, бессмысленно хмурясь, неслышно движется над моей спиной, и движение это уходит высоко, к невидимому потолку.
Я замираю в странной позе, напоминающей позу охотничьей собаки, сделавшей стойку. Тонкая струйка слюны стекает у меня из полуоткрытого рта. Моя королева. Я слышу ее. Я вижу ее дивное тело. Я чувствую запах ее волос, ее кожи. Горький запах.
Она не одна в моей, в нашей огромной , как степь , постели. Кто это? Лорд- камергер, безвестный офицер стражи, паж? Не знаю мне все равно. Я наслаждаюсь звуками не голоса, вздохами ее. Сейчас, когда разум королевы далеко, голос ее нефальшив, невычурн. Близок мне.
Глаза мои отделяются от лица, воспаряют над огромным пространством постели, зависают светильниками, разгоняя мрак под лепным потолком.
Внизу, подо мной обнаженные, блестящие движутся в темном ритме два тела. Глаза мои вбирают в себя эти движения, переполняются ими, растут. Тонкая оболочка зрачков с трудом уже сдерживает давление образов.
И в миг, когда моя королева заходится хрипом, стоном, и в миг, когда тот, другой вторит ей, глаза мои, желтые, огромные, полные боли и вожделения взрываются.
Они, двое, дышащие жадно и тяжело, не замечают взрыва. Они лежат, тесно прижавшись друг к другу, конвульсивно касаясь руками обнаженного, жаркого, влажного.
А из моих невидимых, желтых, волчьих зрачков пролилась на них благодать, манна, мокрый осенний вечер, полутьма, пустота дворца, движения их тел, темные углы огромной спальни.
Они полны этим. Они счастливы ощущением всезнания, всемогущества.
И они счастливые, засыпают.
И я уползаю, пятясь задом , уползаю из спальни, пряча под веками тоску и радость, боль и проклятие, и благоговение.
2. Нож короля.
Какой хороший нож подарила мне моя королева. Какой острый, блестящий нож..
Я уже порезал себе палец, покромсал замшевую обивку трона и отрезал парчовые фалды с камергерского фрака.
Этот нож может все. Я смотрю в его текучую зеркальную плоскость и вижу ликующее лицо свое. Я отрезаю локон спутанных своих волос и перевязываю камергерской фалдой. Получается очень красиво и символично. Я подарю его своей королеве прямо сейчас.
Бегу по дворцу, держа в вытянутых руках нож и подарок. Зову ее, она не откликается.
Наконец, запыхавшись уже, я нахожу ее в будуаре, расчесывающей дивные волосы свои.
- Что тебе, милый? - спрашивает королева, и на лице ее улыбка, и в глазах спокойная доброта, участие.
- Вот, вот. - шепчу я и кладу ей на колени локон свой и лицом зарываюсь в эти колени.
Она гладит меня по голове и я впитываю ее запах, нож падает из моей руки на мягкий ковер и сам я, от счастья невысказанного проваливаюсь в теплый, вязкий обморок...
Я снова ощущаю свое тело. Я лежу на мраморном бортике овального бассейна. Я полуобнажен и рядом нож,испачканный моей, королевской кровью. И на груди моей ножом выведены странные знаки, которые я силюсь прочитать и не могу. Но знаки эти наполняют мою душу гордостью, счастьем, смирением. Это моя королева отметила меня острым блестящим ножом, выделила из многих и многих. Я с упоением гляжу на струйки крови, стекающие с моей груди и нежно беру в руку нож. И бегу, и прячу его в темном пыльном углу тронного зала.
И долго стою на коленях в этом углу, вдыхая запах своей крови, запах стали и лёгкий, тающий, горьковатый запах моей королевы.
3. Сердце короля.
Трапезная зала глубока, длина, необ"ятна. Я сижу во главе пиршественного стола. Шёлковая рубаха на груди моей распахнута широко, чтобы все видели рубцующиеся знаки милости моей королевы.
Гости, придворные, дамы подозрительной красоты, рыцари высшего ранга пьют, едят, зубоскалят.
Я жду.
И она, сидящая царственно, по правую руку от меня, она, чьей ножки я легонько касаюсь под столом, - ждет тоже.
Мы ждем когда внесут главное блюдо. Только для нас двоих. Блюдо, которое готовят редко. Очень редко. И только в самых торжественных случаях. Я вижу как влажный язычок моей королевы скользит по сохнущим губам. Узкая рука ее берет бокал с янтарным вином. Она делает глоток.
И распорядитель обеда, медленно склоняясь над моим плечом, шепчет : Сердце короля, Ваше Величество...
Я киваю.
И слуга ставит уже перед нами серебряную миску, где, разделенное на две части, дышит ароматом трав, пульсирует неощутимо для взгляда нечто, с гарниром из свежих помидоров.
Я сам серебряной лопаточкой кладу половину на тарелку моей королеве. И она берет кусочек на вилку и глотает его.
И, как всегда, ощущаю я в груди стеснение и щемящую боль, тепло, разливающееся по груди, достигающее горла, перехватывающее гортань.
Глаза королевы загораются любовью, желанием. Как я люблю, когда она так смотрит на меня, на сердце короля в серебряной миске.
Я вновь касаюсь под столом ее ножки и чувствую, как дрожь охватывает ее тело род тонкой парчой.
- Пойдем, - шепчет она мне.
Мы поднимаемся и выходим из трапезной. И за нашими спинами стихает лязг ножей, смех, звон кубков. Мы проходим долгими комнатами дворца. Я слегка поддерживаю ее под локоть, и локоть моей королевы мягко отвечает мне на каждое прикосновение.
Мы входим в ее будуар, в теплое пушистое облако, обволакивающее, мутящее мой, и без того бедный, разум...
Обладание всегда кратко, всегда она покидает меня после этого.
И я, распластанный, с рыбьим, полуоткрытым ртом, лежу на мягком , теплом, остывающем.
И потом, одевшись, медленно, храня в себе ее запах, ее прикосновения, иду коридорами, переходами, лабиринтами лестниц. Иду в трапезную, прохожу вдоль пустеющего стола, вдоль спин жующих, пьющих, спящих.
Я подхожу к своему трону и долго внимательно разглядываю остывшее, недоеденное Сердце короля.
И в груди у меня надолго поселяется холод.
4. Зеркало короля.
Все зеркала в моих покоях завешены чистыми белыми холстами. Королева моя говорит: Это потому, дорогой, что для всех, кроме меня, ты умер. И мне становится хорошо, спокойно, потому что для нее я жив, желанен даже, и любим,наверное.
Она не знает что одинокими долгими вечерами, когда в покоях моих никого, я сдвигаю холсты и вглядываюсь в себя, изучаю свое отражение долго, вдумчиво, пытаясь понять чем я так хорош, так привлекателен для королевы моей.
Зеркала отражают статную фигуру воина, чуть оплывшую, глаза мудреца, чуть мутные, чуть потускневшую корону, на, гордо поднятой, и все же, чуть трясущейся голове.
Иногда, довольно часто, впрочем, отражение отворачивается от меня, начинает делать что- то свое. Думать о чем- то постороннем, недоступном мне. Тогда я стучу в зеркало, зову его тихим своим, глуховатым голосом, и тусклое эхо оживает под потолком.
Отражение медленно листает какие-то желтоватые плотные листы бумаги, чиркает что-то, морщит лоб, болезненно щурясь, косясь на меня, как на назойливое насекомое.
Иногда, довольно часто, впрочем, оттуда из зеркала, из туманного полусвета выходит медленно, подходит к моему отражению, касается его плеча моя королева, вернее отражение ее.
Она заглядывает в бумаги, шевелит коралловыми губками, касается теми же губками щеки моего отражения. А тот, зазеркальный, вместо того чтобы пасть на колени, вжаться лбом в вожделенное, долгожданное, все пишет что-то, чиркает на желтых своих листах.
И оба они не смотрят на меня. Совсем не смотрят. Даже когда ласкают друг друга на сером пушистом ковре, даже, когда поговорив о чем-то своём, важном, затихают, глядя в зеркало. Я не существую для них.
Иногда, довольно часто, впрочем , я выхожу из себя, оскорбленный их равнодушием, я гневаюсь, я швыряю корону в проклятое стекло.
Тогда они удивленно поднимают брови, словно какой-то непонятный звук достиг их. А на короне остаются вмятины.
И приходят слуги, и укладывают меня в постель, задергивают зеркала холстами и читают мне веселые рассказы про рыцаря Дика Победителя Драконов.
И я засыпаю. И снится мне моя зазеркальная королева.
Но вот чего я не могу понять, почему никогда не спят те, которые за стеклом?
5. Ночь короля.
По ночам во дворце тихо. Даже очень мягкие, осторожные шаги эхо разносит далеко и гулко. Я часто гуляю по дворцу когда все спят уже. Заглядываю в пустые лица рыцарей, приподнимая забрала, путаюсь в драпировках, шаря руками по пыльным подоконникам, в поисках - чего? Чего ищет в полутёмных покоях моя королевская воля, мой гордый дух монарха, правителя, властелина?
Мелкие мыши, пища, возятся в углу, где тускло отсвечивает золотая массивная рама. Я зажигаю свечу и вплотную подхожу к картине.Это мой портрет. Художник писал его в день великой победы. Мой, вставший на дыбы белый Аякс по лебединому выгибает мощную шею. Я, сидящий на нем, весел, горд и горяч.
А на заднем плане бегущие враги и мои алебардщики, преследующие их. И в левом углу картины моя королева. В ее, высоко поднятых, изящных руках венок белых роз.
Все это так и было. Я помню. Ноздри мои раздуваются, словно вновь ощущая нежный запах цветов и запах пороха и горький аромат волос королевы. Как гордилась она тогда моей победой, как прижималась ко мне прилюдно на приемах, парадах, карнавалах.
Надо пойти, разбудить ее. Мы сядем с ней рядом на огромной пустынной постели, будем вспоминать прошлое, смеяться, прислоняясь плечами, смущенно опуская глаза при некоторых воспоминаниях. Нам принесут в спальню поздний ужин и мы проговорим до утра, чувствуя взаимное тепло, нежность, доверие...
Я отхожу от картины и пытаюсь отыскать в ночном дворце дорогу к королевской спальне.
Глаза мои устали, свеча погасла, и во множестве шорохов, шепотов, неслышных почти движений, я теряюсь, сжимаюсь, и, даже метаться в поисках нужной двери, галереи, лестницы, не могу.
Мозг мой покрывается тонкой, прочной коркой льда. Под этой коркой замирает, застывает желание мое немедленно видеть королеву, и память о прошедшем, великом, и державная воля моя.
Я опускаюсь на холодные мраморные ступени, прислоняюсь остывшей головой своей к резной балясине перил, и замираю надолго, .до утра.
И не слышу как мимо меня проходит моя королева, проходит, не касаясь меня, не задевая меня даже подолом изящно вышитого платья. Проходит туда, где перед старой картиной оплывшая, догоревшая, умершая свеча.
6. Руки короля.
Я, склонив голову набок, пытаюсь поймать заусенец большого пальца на левой руке. Мне больно. Но заусенец мешает, цепляется за одежду, не дает мне покоя. Наконец я скусываю его и выплевываю.
Кладу на стол руки свои. Грубые, неухоженные, короткопалые. Этими руками я сотворил свое королевство.
И этими же руками я не могу удержать его. Оно, как облако проходит сквозь пальцы мои, не теряя белизны, округлости очертаний.
Эти руки любила целовать моя королева. Они загрубели, лаская ее чуткое, отзывчивое тело. И теперь она редко целует их, и редко отзывается о них без пренебрежения.
Моя королева.
Я замечаю с некоторых пор, что руки мои обретают свободу, движутся сами по себе. То правая рука найдет под столом в трапезной колено королевы, хотя в этот день и не предполагалось Сердце короля., и нет, казалось бы повода для грубой нежности моей. То левая рука в самый неподходящий момент, на каком нибудь турнире прижмется ладонью к бархатной щеке королевы, и оцарапает мозолями нежную кожу.
Руки мои лижут псы.
Руки мои целует ветер.
Руки мои ласкаемы железными перчатками доспехов, когда я сам выезжаю на турнир.
И часто во сне я просыпаюсь от того, что ощущаю под руками округлое, мраморно матовое, горячее, горькое, терпкое.
Руки слышат. Руки чуют. Руки видят и ведают.
Раньше руки мои разговаривали.
Любое чувство, любое движение души, которое скрывали лицо, голос, взгляд - выдавали руки.
Теперь они пресмирели, онемели, и выходят потихоньку из подчинения.
Все чаще в движениях их проскальзывает старческая дрожь, а не юный трепет. Все чаще они заменяют мне веки, ложатся на глаза и заслоняют от меня солнечный свет. И королеву. Мою королеву.
Сотни мельчайших шрамов на моих руках - письмена, разобрать которые никому не под силу.
И на ладони моей линия жизни королевы, и что-то такое робкое, пунктирное, несмелое рядом, параллельно, до конца.
Весь дворец думает: я уснул.
Весь дворец празднует что-то, пьет, сквернословит, совокупляется.
Весь дворец, все королевство, не чувствуя больше твердой моей руки, беснуется и сходит с ума.
А я лежу без сна с закрытыми глазами и жду, когда руки почувствуют легкую тень, падшую на них, когда руки услышат легкие шаги и ощутят несмелое движение портьер у двери.
Я жду мою королеву.
И полночь уже. И мертвые празднуют уже рядом с живыми в огромных залах дворца.
И пальцы мои сплетаются невообразимыми узлами, изломанные ,застывают на мгновение, и вновь играют гаммы на невидимом клавесине.
Я жду мою королеву.
И вот. Уже. Смех, шорох, шепот. Запах волос ее, и душный запах чужого пота и сладкий аромат вина и курений.
И она ложится рядом со мной. Усталая, счастливая, праздничная. И засыпает, и во сне еще смеется чему-то, и легко находит мою руку и подносит к своим губам.
И спит уже до утра. Крепко, юно, без сновидений.
А я лежу и боюсь вздохнуть. Мне хорошо и покойно.
Я думаю, упиваясь счастьем своим:
Господи, как же она любит меня.
Моя королева.