«Бомжи, могильщики, лимитчики, мошенники бурным потоком хлынули с нашего экрана. Плохо это или хорошо? Ни плохо, ни хорошо это. Это - правильно. Это единственная возможность очиститься от скверны - говорить правду о том, кто и что нас окружает»….
Читаем «Спутник кинозрителя» 1989 года (№ 12):
«Я пережил я за свою журналистскую жизнь пять главных редакторов. Один из них был идиот. Полный, Кромешный. Он на „летучках” говорил нам; „Товарищи журналисты! Наша газета стоит 20 копеек, а вы что пишете?" Мы бросались к свежему номеру газеты: вдруг там какая горячая голова написала, что стоит она вовсе даже не 20, а 15 копеек? Но нет, она стоила ровно столько, сколько нужно. Просто тот главный редактор имел в виду, что - „товарищи журналисты! В ваших материалах неправильно искажается действительность!".
Да, действительно, мы, представители второй древнейшей профессии, грешны тем, что искажали действительность. Хотя прекрасно понимали, что преступно лишать родины Солженицына, хулиганством было ссылать Сахарова, омерзительно было реабилитировать Сталина, подло было вводить войска в Чехословакию и Афганистан. И главное - безнравственно было но замечать наших доморощенных миллионеров, наркоманов, мафиози проституток, рэкетиров, сутенеров, алкоголиков.
Отечество скатилось на дно, даже не заметив этого. А, уже оказавшись на дне, не могло разобраться в том, как же оно там оказалось? И врало себе и своим подданным, что построило развитой социализм, что экономика будто бы должна быть экономной, что Большой театр по-прежнему впереди планеты всей, а Малая земля гораздо более легендарна, нежели окопы, к счастью, бывшего Сталинграда.
Мы прекратили врать. Еще не научились говорить правду до самого дна, но, слава Богу, хоть прекратили беззастенчиво лгать. И газета „Правда”, и газета „Известия* стали отвечать своему забытому было предназначению.
К этому предназначению начал стремиться и наш кинематограф. Одна за другой стали появляться картины, очень напоминающие коллизии горьковской пьесы „На дне”.
Много таких картин и в декабрьском прокате. Бомжи, могильщики, лимитчики, мошенники бурным потоком хлынули с нашего экрана. Плохо это или хорошо? Ни плохо, ни хорошо это. Это - правильно. Это единственная возможность очиститься от скверны - говорить правду о том, кто и что нас окружает.
А окружают нас, признаться, вещи и явления страшные. Да, жить сегодня страшно, очень страшно. Но гораздо страшнее - жить, стараясь не замечать страшноватостей жизни, ее язв, её дна и ее подонства» (кинокритик Валерий Туровский, 1989 год).
«Защитник Седов»
В этой небольшой, идущей чуть меньше часа картине скопилось столько мыслей, чувств, боли и горя, что их с лихвой бы хватило на целую киноэпопею.
Режиссер Евгений Цымбал впитал — наверное, с генами — всю ненависть к тому страшному периоду в жизни нашей страны, который мы сейчас называем сталинщиной. Будто это он сам пережил позор состряпанных обвинений и садистских избиений, будто это он сам прошел по крутым маршрутам архипелага ГУЛАГ и, пройдя его, выстояв, взялся за неподъемный труд поведать об убиенных поколениях своих и наших несчастных соотечественников — погибших и народившихся.
Цепенящий страх разлит по картине, входит во все ее поры. Страх жен за судьбы своих безвинно приговоренных к расстрелу мужей. Страх защитника Седова (языковед товарищ Сталин отменил слово адвокат, как, впрочем, негласно отменил и право на защиту) взяться за защиту контрреволюционеров, окопавшихся в райзоотехнике троцкистско-зиновьевско-бухаринских отщепенцев. Страх во взгляде случайных прохожих, посетителей.
И все же защитник Седов, преодолев одолев минутное малодушие, вспомнит о профессиональном долге и профессиональной чести юриста-адвоката, которые велят защищать самого отвратительного преступника. А тут какие преступники, какие заговорщики и террористы?..
Отлаженная Сталиным машина по изничтожению великого народа великой страны уже была готова изничтожить четырех „вредителей". Но произошла осечка — вмешался защитник Седов, и машина забуксовала. И надо же, безвинных оправдали.
Сочельническая история, сказка к Новому году, подумалось на какое-то мгновение. Но Машина уничтожения не знала пробуксовок. Она даже из каждой своей редчайшей осечки умудрялась добыть еще больше крови и горя.
Фильм завершится бурными аплодисментами, переходящими в бурную овацию, Коллеги из ведомства Андрея Януаръевича — Ягу Арьевича, как его называли и вохровцы и зэки — Вышинского радостно аплодируют защитнику Седову за блестящую победу в состязательном процессе.
Но вот только что-то мало радости в глазах человека, честно исполнившего свой профессиональный долг. В стране, живущей по законам беззакония, ни одно благое дело не остается безнаказанным.
И когда эти аплодисменты станут уже невыносимыми, их сменят другие, еще более невыносимые: Большой театр рукоплещет ведомству Николая Ивановича Ежова, которое вскоре будет целиком уничтожено теми же методами и средствами, какими уничтожало само.
И эти последние, взятые из старой кинохроники кадры завершат картину на ноте отчаяния и безысходности, когда, казалось, весь этот средневековый шабаш будет длиться вечно.
Шабаш, к счастью, окончился, и сейчас читаются последние строки приговора сталинскому режиму. Как бесценные свидетельские показания могут быть использованы в этом приговоре небольшой рассказ Ильи Зверева и небольшой фильм Евгения Цымбала.
„Леди Макбет Мценского уезда”
Роман Балаян давно мечтал снять картину о всепоглощающей любви. Но сильные чувства, когда о них пытаются поведать языком кинематографа, имеют обыкновение что-то неуловимо утрачивать, То, что можно назвать, определить, описать, объяснить, всегда становится чуть площе и плоше.
К тому же я вовсе не уверен, что лесковский очерк нравов - именно тот литературный материал, который, будучи перенесенным на экран, помог бы осуществиться мечте этого одного из талантливейших наших режиссеров.
В фильме о любви, каким его задумывал Р. Балаян, именно любви оказалось очень немного.
Кинокамера Павла Лебешева талантливо любуется пейзажами, натюрмортами, белыми снегами, свинцового цвета волнами... Но как только доходит дело до любования любовью - взгляд камеры заметно тускнеет и скучнеет.
Обыкновенные люди, обыкновенная история — развязный молодой повеса и сердцеед позарился на упругие груди хозяиновой жены, а та, для приличия посопротивлявшись, все же отдалась обольстительному красавцу; скучно ведь со стариком-мужем.
Любовь, возникшая от скуки, немного может принести радости, тем более что для Сергея интрижка с Катериной Измайловой - лишь одна из многих в длинной цепи его амурных похождений.
Женщины же, говорят, привязываются узами любви быстрее, крепче и „на дольше”. Вот, наверное, почему экранная Катерина Измайлова продолжает так сильно „сохнуть” по экранному Сергею: он развеял ее скуку и тоску, а теперь, наигравшись, все дальше отдаляется от нее. Что же остается — снова скучать с нелюбимым благоверным?
Пожалуй, именно это обстоятельство и стало решающим в стремлении героини Натальи Андрейченко удержать во что бы то ни стало подле себя человека, которого... Нет, не так чтобы любит, а просто ей с ним во сто крат веселее, чем без него. Он отряхнул ее от сна жизни, снял с нее оцепенение, возврат к которому будет непереносим.
Боюсь, что лишь поэтому она так судорожно хватается за охладевшего к ней Сергея, а вовсе не из-за самоотверженной и испепеляющей к нему любви.
А что потом казнит и себя, и свою счастливую соперницу Сонетку — так просто от обиды и досады за то, что обманули, обобрали, надсмеялись.
Уездная леди Макбет даже в мести не приобрела трагизма в чертах уездного своего характера. И отсутствие в картине главного - трагизма - очень сказалось на ее недовыраженных художественных достоинствах.
К тому же при всем своем и всегдашнем уважении к тому, как точно умеет Роман Балаян выбирать исполнителей, каким стопроцентным бывает его попадание в актера, здесь, в „Леди Макбет Мценского уезда”, допущен непоправимый уже режиссерский просчет.
Постановщик пошел по проторенному, ему вовсе не свойственному, пути актерской „тилажности”.
Спору нет, и Наталья Андрейченко, и Александр Абдулов - актеры замечательные, умеющие, попав в руки опытных мастеров, сыграть если не все, то очень многое.
Замечательные актеры, попав в руки опытного мастера, похоже, излишке доверились друг другу. Вот и получилось, что актеры привычно сыграли все, что умели, а режиссер, сбившись на интонацию усталого мэтра, снисходительно удовольствовался тем результатом, к которому пришел.
- Так что же, неудача? - предвижу я злорадный вопрос недоброжелательного зрителя. Пожалуй, да, неудача. Но неудача человека талантливого, который пробует, ищет себя в разных стилевых и жанровых направлениях, в различном литературном материале.
А печать высокой одаренности обязательно будет проступать даже в тех работах, которые по общему или частному мнению трудно отнести к числу бесспорных удач.
«Украденное свидание»
Фильмом «Украденное свидание» талантливый эстонский режиссер Лейда Лайус продолжает начатый ею в картине „Игры для детей школьного возраста» разговор о поколении подростков, выросших без родителей.
Предыдущий фильм жестко и даже жестоко поведал о том, кто и как растет в наших детских домах. Нынешний — еще более жестко и жестоко расскажет о том, кто вырастет в этих домах так называемого счастливого детства. А вырастают, как правило, люди с изломанной психикой, с искаженными представлениями о реальной жизни, от которой они были отгорожены надежными заборами.
Процесс адаптации к нормальным условиям жизни бывает мучительным и трагичным. Некоторых, если не многих, он приводит на скамью подсудимых. Не сориентировалась а новой жизни и Валентина Саар. Родила ребенка, растила одна, крутилась, как могла, беря все, что не очень хорошо лежит, и, когда сыну Юри было два-три года, оказалась в тюрьме. Перед этапом зачем-то отказалась от мальчика, а отсидев свое, вдруг воспылала материнскими чувствами.
Очень может быть, что и искренними - в зоне о чем только не передумаешь. Может быть, и в самом деле преданный ею ребенок — единственное сейчас ее спасение. Но только того она не в силах понять, что дело не столько в ней и в ее проснувшихся чувствах, сколько в нем. В ее ребенке, который и не помнит родную мать, который привык к новым своим родителям и вроде бы ни на каких других менять их не собирается.
Роль Валентины Саар играет замечательная эстонская актриса Мария Кленская. Играет нервно, то срываясь на злобность, то вдруг являя удивительную нежную женственность. Она мечется между кажущимся ей неотъемлемым правом на собственного ребенка и естественными юридическими нормами, совершенно справедливо отказывающими ей в этом праве.
Иногда эту огрубевшую от лагерной жизни женщину до боли жаль, временами к ней проникаешься состраданием, которое тут же спешит сменить элементарная брезгливость. В ней столько всего намешано, в этой горе мыкающей женщине, что, кажется, она уже никогда не воспрянет к новой жизни, а так и будет коротать век между отсидками.
А "может быть, украденное у приемных родителей ее сына свидание станет последним проступком? Может быть, потеряв, обретя и вновь потеряв ребенка, она остановится в своем безрассудном беге по жизни?
Может быть. Фильм не спешит с ответами на эти вопросы. Не торопится давать оценки и рецепты. Не подсовывает морализаторских сентенций. А просто предлагает — думайте, решайте, обсуждайте. Но только не осуждайте.
«Сувенир для прокурора»
Когда мы несколько лет назад, затаив дыхание, наблюдали беспримерного мужества борьбу комиссара Каттани с сицилийской мафией, нам и в голову не приходило, что нечто подобное может происходить в родном отечестве.
Сегодня, когда нам в очередной раз демонстрируют похождения бравого итальянского комиссара, мы гораздо более хладнокровны. Поскольку и у нас обнаружилась своя мафия, которую мы пока еще стыдливо называем и организованной преступностью.
Признаться, мне гораздо интереснее было смотреть картину Александра Косарева «Сувенир для прокурора», чем всех трех вместе взятых „Спрутов”. Наши отечественные спруты и акулы хоть и не такими внушительными миллионами ворочают, хоть и делишки у них помельче, а все же они - наши. И коль скоро мы вынуждены жить с ними бок о бок, то необходимо научиться распознавать их лица.
Сюжет фильме «Сувенир для прокурора» - это сюжет для небольшого рассказа, которыми переполнены сейчас наши газеты. Провинциальный прокурор находит серьезные упущения и нарушения в работе крупного завода, а местные партийно-советские «патриоты», заручившись поддержкой московских покровителей, пытаются перекрыть честному законнику кислород. (Удивительное, типично отечественное сочетание слов: „честный законник”. А разве может "быть иначе? Вопрос в наших условиях, как вы понимаете, риторический...).
Да, действительно, газеты сейчас переполнены сообщениями на эту тему. Но газеты каждый из нас читает на своей кухне или у своего телевизора. А из кинотеатров будут выходить сотни людей, объединенных горькими размышлениями об увиденном. Здесь важна массовость и одномоментность восприятия.
Понимали важность - и опасность - такого восприятия и те безвестные «энтузиасты», которые долгих четыре года препятствовали рождению этой картины.
Сначала ее аккуратно вычеркнули из тематического плана киностудии „Мосфильм", оставив всю съемочную группу без зарплаты. Потом, когда этот горемычный фильм приютила Свердловская киностудия, все равно не обошлось без тревог и волнений. Анонимные угрозы актерам и режиссеру, загадочные исчезновения со съемочной площадки всей кинотехники (попытка подрубить под корень бюджет картины. Вряд ли остаются сомнения, что те, кто угрожал фильму, прекрасно понимали, чем грозит им столь честная и прямолинейная лента, И им трудно было смириться с тем, что их потайная деятельность будет высвечена ярким светом кинопроектора.
«Ночные красавицы»
Не скрою, что с некоторым страхом начинал я смотреть старую картину патриарха французского кинематографа Рене Клера. Страх этот вполне естественен: режиссер — настоящая легенда мирового кино, а фильмы, даже самые (в свое время) гениальные, имеют дурную привычку безнадежно устаревать. Меняются пластика, интонации, мода на лица и мода на платье, и то, что тогда воспринималось как нечто возвышенное и возвышающее, сегодня смотрится как наивное, если даже не глуповатое.
Патриарх, думаю, не разочарует нашего зрителя.
Плохо, конечно, что лучшие фильмы лучших режиссеров мира мы начинаем узнавать с многолетним опозданием. Но неспроста же у нашего терпеливого народа на все случаи его трудной жизни есть спасительные сентенции. „Лучше поздно, чем никогда”, например.
А фильм действительно не разочарует, хотя и отыщется в кем пара-тройка старомодных приемов, не более того.
Стареет даже ирония. Но самоирония — никогда. А фильм весь, целиком - пронизан, пропитан именно самоиронией. Режиссер вместе с блистательным и бессмертным Жераром Филипом потешаются над собой, как хотят.
Ну вообразите себе рассказанную много лет спустя (да хоть и сегодня) трогательную историю о том, как провинциальный учитель музыки и пения мечтает покорить музыкальный Олимп - Растиньяком больше, Растиньяком меньше, скучно, плоско!..
И вот тут-то вступает в свои нестареющие права та самая самоирония, которая наполнит картину воздухом, веселящим газом, гротеском, бурлеском и еще бог знает чем.
Безудержная режиссерская фантазия, лукаво поддержанная актером, бросает незадачливого и в меру тщеславного музыкантика из эпохи в эпоху, и в каждой эпохе герой-мечтатель находит место для свершения очередного подвига - то во славу искусства, то подвига гражданского, то батального, то банального, а то и вовсе амурного.
Мечтать, как мы все давно и хорошо усвоили, совсем не вредно.
И в каждой следующей эпохе вечно юный герой встречает какого-нибудь старичка, который уверяет отважного смельчака, что разве сейчас эпоха? Во: когда он, старичок, был молод - вот это была эпоха; а сейчас-то что: войны, кризисы, налоги...
Гуляя по истории, как им заблагорассудится, смеясь над прошлым, ухмыляясь над настоящим, Рене Клер н Жерар Филип словно пожелали нам не очень-то восторгаться тем будущим, которое им самим не суждено было увидеть.
Они завещали нам свой луковый взгляд на мир и на жизнь, на людей и положения, а которые попадают люди. И главное, попытались внушить, что если что и спасет мир, так это – самоирония, помогающая находить выходы из самых безвыходных ситуаций.
«Зеленый луч»
Я думал, что мое маленькое кинокритическое сердце разорвется от сострадания к девушке в краевом по имени Дельфина. Вот сейчас еще одна экранная неурядица - и пусть мне смежат веки, Потому что глядеть на страдания девушки в красном, вынужденной проводить отпуск в опостылевшем Париже, - выше человеческих сил.
Она, правда, пробовала, несчастная, съездить в Шербур, потом прокатилась в горы, потом махнула на море, потом ее занесло в какую-то рыбацкую деревушку, но везде оказывалось еще хуже, чем в Париже.
Мне страшно представить, как наполняются слезами глаза кинозрителей Рязани, как стискиваются сердца кинозрителей Казани от сострадания к душевным мукам милой крошки Дельфины. Наш народ отличается особой отзывчивостью к горю ближнего. А особенно - дальнего.
Наверное, нехорошо столь пренебрежительно и саркастично относиться к метаниям одинокой молодой женщины. Ока ведь не виновата л том, что те проблемы, которые способны взволновать нас, французское общество решило вскоре после 1789 года.
И создало новые, которые нам, на фоне наших нищенских пенсий и пустых магазинов, кажутся надуманными к несущественными, Вспомните школьный анекдот: „Сколько будет семью восемь?.. Мне бы ваши заботы, господин учитель!".
Оставив фильм в покое, — он ведь не повинен в том, что его герои и их проблемы страшно далеки от нашего народа, — все же попытаюсь задаться вопросом, зачем нам понадобился такой фильм про „их нравы"?
Каюсь, на этот вопрос я ответить не способен, Видимо, отсюда идет этот сарказм - не столько по отношению к самому фильму, сколько к официальной слепоглухонемоте, не умеющей (или не желающей) отличать насущные духовные потребности от их томных эрзацев.
Наверное, лет пятнадцать назад, когда на наших экранах беспрерывно варили сталь, давали стране угля, „ложили путя* на БАМе, - такой фильм, как „Зеленый луч*, воспринимался бы нашими доверчивыми соотечественниками как экранизация какого-нибудь Жюля Верна, тем более что разомлевшие персонажи картины как раз ведут высоконаучный разговор об этом плодовитом беллетристе.
Ну а сейчас, сегодня, когда мы увидели краешек их настоящей жизни, волей-неволей берет оторопь, рождающая в свою очередь чувство законченного раздражения: „Ну не надо, хватит про то, как им там плохо и неуютно!”.
А фильм — что ж, фильм, повторюсь, не повинен в том, что „наши" и „их" представления о том, как бывает, когда „хорошо", и как бывает, когда „плохо", так резко диссонируют.
«Однажды в Америке»
Это, пожалуй, самая впечатляющая из всех бывших в нашем прокате американских картин. И дело не только в том, что идет она почти четыре часа, вмещает множество событии, происшедших с ее героями на протяжении полувековой их романтической и опасной жизни.
Мальчишки из убогого еврейского квартала Нью-Йорка, они объединились против нищеты и несправедливости, того не умея понять, что, борясь за справедливость для себя, они отказывают в ней другим; выбираясь из собственной нищеты, они обрекают на нее других.
Мифическая избранность, как и тысячелетняя изгнанность породили в моем народе ежесекундную генетическую готовность жертвовать собой. Шесть миллионов евреев покорно шли в душегубки, в печи, чтобы взорваться безумным, безнадежным, а потому и великим восстанием в Варшавском гетто. Долготерпение имеет пределы - никто только не знает их границ и размеров; где и в каком месте, и в какое время эти пределы будут сметены; во зло ли, на добро ли будут использованы.
Романтический ореол окружает деятельность героев фильма, к которой приложимо другое, более точное определение — преступная.
Было их пятеро — Пэтси, Косой, Макс, Пончик и Лапша. Великолепная пятерка, трое из которых погибли в очередной авантюре. Трое? Или двое? Этот вопрос повиснет в сжатом воздухе фильма, чтобы разрешиться в его безмолвном и трагическом финале.
Их первые невинные детские забавы вырастают в хорошо отлаженный механизм грабежа, насилия и убийств. Из замарашек и сорвиголов еврейских трущоб они превращаются в шикарных американских парней, которые способны держать в страхе и под контролем все, что привлечет их воровское внимание — ювелирные лавки, профсоюзы, банки.
Сухой закон, действовавший в Соединенных Штатах в 30-е годы, стал питательной средой, на которой вырастали их капиталы. Нежданная отмена этого закона в один день грозила их вновь превратить в нищих. А единожды испытав нужду, человек пойдет на все, только бы вновь в ней не погрязнуть. Ставки были чересчур высоки, игра чрезмерно опасна, но ставки были сделаны, и опасная игра продолжалась.
Режиссер Серджо Леоне почти все точение фильма выдерживает в атмосфере постоянного напряжения, он не дает зрителям возможность хоть на секунду расслабиться, сшибая лбами эпизоды, возвращаясь в прошедшее и перескакивая через времена и годы.
Когда после перестрелки с полицией погибли трое, один из пятерых, Дэвид Аарансон по прозвищу Лапша, решает навсегда покинуть Нью-Йорк. Самый первый автобус отправлялся в Буффало. Все равно - в Буффало, так в Буффало. Автобус, увезший Дэвида из начала 1930-х годов, через несколько секунд экранного времени вернет нам его постаревшим на 35 лет, в середину или конец 1960-х, когда Америка и весь мир уже были покорены «Битлами».
Этот восхитительный режиссерский вираж во времени потрясает и своей мгновенностью, и своей простотой. Только что мы видели интерьер в стиле тридцатых, а мгновение спустя слышим сладкоголосое шестидесятые.
И таких перебросок из старости а детство, из юности в старость, из детства в юность будет множество. Воспоминания наскакивают друг на друга, друг друга опережают, не давая состарившемуся Лапше ни покоя, ни продыха: кому он понадобился спустя 35 лет в городе, который обратил его в бегство и обрек на испытания и мытарства?
Что это за загадочный финансист мистер Бейли, пригласивший его на светский прием? Что значит это надгробие трех убитых друзей-разбойников, - якобы сооруженное им, Лапшой? А что значит висящий на надгробии ключ - ключ, знакомый со времен разбойной юности, ключ, открывающий ячейку в только им пятерым известной камере хранения? А что значит, в конце концов, этот чемодан, набитый долларами, среди которых Лапша найдет записку; „Твой аванс за следующую работу”?
До последних секунд фильма зритель будет теряться в ложных предположениях. И, наконец, наступит великий финал этой современной американской трагедии, финал, разрушающий все привычные представления о гангстерском фильме.
Что, например, может произойти с человеком, за спиной которого заурчал мотор машины? Нет, никто не собирается сводить счеты с Дэвидом по прозвищу Лапша. Машина-мусоросборник плавно обойдет его, загребая своими лопастями мусор прошедшего дня.
А герой и зрители безошибочно истолкуют эту метафору как неизбывную скорбь по бессмысленно промотанной жизни и ее истраченным иллюзиям» (Туровский, 1989).
Автор статей в этом номере «Спутника кинозрителя» - кинокритик Валерий Туровский (1949-1998).
(Спутник кинозрителя. 1989. № 12).
