Кто-то, может быть, помнит ещё передачу «В мире животных», где Николай Дроздов с неизменной теплотой рассказывал про всяческую дикую живность. У этой передачи была анимационная заставка, где под красивую мелодию по небу летели журавли (по крайней мере, так мне это помнится).
Инструментальный этот проигрыш принадлежит французскому мастеру лёгкого жанра Полю Мориа. Ну как — принадлежит. Мориа специализировался на том, что делал для своего оркестра версии разных и без того популярных композиций, в диапазоне от битловских «Michelle» и «Let It Be», «Mrs. Robinson» Саймона и Гарфанкела, «Unchain My Heart» Рея Чарльза, «It's A Man's Man's Man's World» Джеймса Брауна до «Калинки» с «Катюшей» и тому подобного.
Тут то же самое. Мориа всего лишь сделал свою аранжировку главного шлягера французского же шансонье Жиля Дрё — «Alouette» («Жаворонок»).
Тут бы и остановиться, но не всё так просто. Дрё тоже не источник, а заёмщик. Он как-то услышал композицию аргентинского композитора Ариэля Рамиреса и попросил поэта Пьера Деланоэ смастерить французскую версию того же самого, что тот и сделал. Причём содержание получившегося хита никак не соотносится с оригиналом; единственная связь — французский «жаворонок» созвучен испанскому «a la huella» («по стопам»), а именно эта фраза проходит рефреном через всю песню.
Изначальное произведение не имеет отношения ни к жаворонкам, ни к другим птицам, да и вообще это глубоко религиозная вещь, по духу близкая, скорее, «Рождественской звезде» Бориса Пастернака или циклу стихов Бродского на ту же тему, со строками вроде:
В пустыне, подобранной небом для чуда,
по принципу сходства, случившись ночлегом,
они жгли костёр...
Соломенною была постель.
Снаружи молола песок метель.
И, вспоминая её помол,
спросонья ворочались мул и вол...
Младенец родился в пещере, чтоб мир спасти;
мело, как только в пустыне может зимой мести.
Ему всё казалось огромным: грудь Матери, жёлтый пар
из воловьих ноздрей...
Привыкай, сынок, к пустыне
как к судьбе.
Где б ты ни был, жить отныне
в ней тебе...
Дело в том, что Ариэль Рамирес (вместе с поэтом Феликсом Луной) сочинил кантату для хора «Наше Рождество» — глубоко христианскую пьесу, насыщенную при этом местными, аргентинскими мотивами и ритмами (Рамирес вообще известен на родине тем, что привносил в академическую музыку народные, фольклорные элементы).
И то, что стало «Жаворонком» и инструменталом к полёту журавлей, было когда-то путешествием Иосифа и беременной Марии в Вифлеем — только каким-то чудом перенесённым в Южную Америку.
(В оригинале там встречаются и пампасы, и местные растения, вроде тилландсии, и ранчо, и кинча...)
Даже в несколько сглаженном переводе это выглядит довольно колоритно и мелодраматично, особенно, когда Мария обращается к своему — ещё не родившемуся — ребёнку.
Странники
Идут и идут
Иосиф с Марией
через стылые степи,
чертополох и крапиву.
Идут и идут
по скошенным полям,
где негде укрыться,
всё дальше идут.
Полевой цветочек,
дикая гвоздика,
где нас приютят?
Где ты родишься?
Где родишься, цветочек,
пустившийся в рост,
испуганная голубка,
неугомонный сверчок?
Идут и идут
Иосиф с Марией,
спрятавши бога,
втайне от всех...
Идут и идут
странники.
Найдётся ли крыша
для моего малыша?
Идут и идут
за солнцем и луной.
Миндальные глазки,
оливковая кожа.
Эй, ослик-трудяга!
Эй, пегий вол!
Мой малыш на подходе,
уступите ему место!
Хотя бы в лачуге
меня защитят —
дыханье двух животных
и ясная луна.
Идут и идут
Иосиф с Марией,
спрятавши бога,
втайне от всех...