В середине апреля Ниночке исполнилось тридцать девять, и она наконец решилась на поступок. Продала храм, купила двухнедельный тур в Египет, побрила лобок и в конце мая села в самолет до Хургады.
Все это она проделывала как бы сжавшись, почти не открывая глаз и едва не подвывая от страха, но ни разу не сдала назад.
Микроавтобус с надписью на борту Golden Key Resort De Lux за полчаса довез ее от аэропорта до отеля. Единственный попутчик — рослый широкоплечий красавец — помог ей донести чемодан до стойки регистрации, а потом до бунгало, отпиравшегося карточкой с изображением золотого ключа.
- Кирилл, - сказал он, протягивая руку. - Приятного отдыха.
- Спасибо, - сказала она, пожимая его могучую лапу. - Ниночка. То есть Нина.
- Завтрак в семь. До завтра?
- Да, спасибо.
Кирилл скрылся в бунгало напротив.
Как и обещал рекламный проспект, бунгало класса люкс было просторным, с видом на море. Гостиная с огромным телевизором, холодильником, креслами, диванами, письменным столом и столиком, на котором стояли корзина с фруктами и бутылка лучшего египетского вина Château des Rêves: отель открылся полгода назад и поэтому не скупился на комплиментыдля гостей. Спальня с кроватью такой ширины, что на ней без стеснения могло разместиться семейство с детьми.
Ниночка пощупала простыню — хороший хлопок.
Приняла душ, открыла вино и с бокалом в руке подошла к французскому окну, часть которого служила входной дверью. Сквозь щелку в шторах увидела Кирилла, освещенного уличным фонарем: мужчина курил за столиком у входа в свое бунгало. Между ними было метров пятнадцать-двадцать. Ниночка набрала полную грудь воздуха, приказала себе не зажмуриваться, откинула штору и подняла бокал, на сводя взгляда с Кирилла.
Минуту-другую Кирилл не шевелясь смотрел на обнаженную женщину, потом поднял бокал и с улыбкой пригубил вино.
Фонарь погас и снова вспыхнул.
Ниночка задернула штору, боясь, что от стыда потеряет сознание, но стыда не испытала, выдохнула с облегчением, допила вино и отправилась спать.
Мать ее, Ольга Ласкарис (Ласкирева), была царствующей особой русского театра и кино. Она собрала все мыслимые титулы и премии, включая премию за лучшую женскую роль в Каннах и номинацию на Оскар. Носила фамилию первого мужа, убеждая всех, что принадлежит к потомкам византийских императоров морейской династии Ласкарисов, которые после падения Константинополя перебрались в Россию и стали боярами Ласкиревыми. Муж, однако, считал, что его фамилия восходит к названию северного окуня — ласкиря, но с женой не спорил: она терпела преклонение, но не пререкания.
Ольга Ласкарис четырежды побывала замужем и от каждого мужа родила по ребенку.
Она не возражала против того, чтобы дети поддерживали связь с отцами, и так уж сложилось, что сыновья и дочери выбрали профессии «по мужской линии»: старший сын Иван стал военным, Илья — адвокатом, Ирина — профессором филологии, а Ниночка — хирургом.
Дети очень редко навещали мать, постоянно рядом с ней находилась только Ниночка.
Она была поздним ребенком. Жила с матерью в роскошной квартире, которую старшие дети называли «храмом одной богини»: все стены, даже в коридорах и кухне, были увешаны портретами Ольги Ласкарис в гриме и без.
Мать не знала недостатка в деньгах — даже в девяностых ее то и дело приглашали к участию в театральных и кинопроектах, на телевидение, частные вечеринки, за участие в которых она взимала немалую плату. Лето Ольга проводила в загородном доме, где к ее услугам всегда были домработница, садовник, шофер, очередной любовник — ну и младшая дочь, конечно, которую властная мать опекала равнодушной, но твердой рукой.
Все это закончилось, когда однажды утром Ольга упала в ванной, повредив позвоночник, и была вынуждена передвигаться в инвалидном кресле. Врачи, лекарства, сиделки — деньги стремительно таяли. Пришлось расстаться с домработницей, садовником, шофером и любовниками, а заодно и с загородным домом.
Ольга и Ниночка остались наедине.
Ниночка безропотно бросила ординатуру и стала кухаркой, уборщицей, сиделкой и секретарем — мать затеяла мемуары. Дочь записывала ее воспоминания на диктофон, расшифровывала, редактировала и отдавала Ольге, которую злило все — цвет шрифта, знаки препинания, необходимость вспоминать чужие имена, уныло-испуганное лицо дочери.
Оживлялась Ольга только по субботам, когда ее навещал отставной полковник Нечволодов, живший по соседству.
Он был ровесником Ольги Ласкарис и называл себя ее страстным поклонником. Являлся всегда с цветами — букет побольше для хозяйки, другой — для ее дочери. Бритый до синевы, одетый в цивильный костюм с двумя академическими значками на лацкане пиджака, он не сводил выпуклых мутно-голубых глаз с Ольги, чуть подавшись к ней, и время от времени вдруг подмигивал Ниночке, устало никнувшей над своей рюмкой.
Вечер они проводили за бутылкой коньяка. По мере опьянения Ольга становилась все разговорчивее. Обмахиваясь веером, она рассказывала о своих триумфах, о коллегах по сцене и экрану, и полковник то хохотал, показывая прокуренные зубы, то качал круглой головой и закрывал глаза, чтобы выразить сочувствие хозяйке, которую всю жизнь — всю жизнь — окружали люди, не понимавшие и не ценившие ее.
- Я всегда принадлежала к вакханкам, дружочек, - говорила Ольга, широко открывая алчный рот. - А они рассуждению предпочитали песню, а познанию — вдохновение...
Полковник промокал лоб платком.
В воскресенье мать обсуждала с дочерью полковника, который вот уж сколько лет мызгается без жены, а в понедельник все возвращалось на круги своя: Ниночка стояла у плиты, бегала за покупками, натирала паркет, читала вслух Голсуорси — мать обожала «Сагу о Форсайтах». Следила за тем, чтобы Ольга вовремя принимала пилюли, а вечером они играли в дурака на щелбаны — дочь всегда проигрывала.
Изредка заезжала сестра. Перемолвившись с матерью десятком пустых фраз, Ирина уводила Ниночку в кухню, и тут, за чаем, пыталась образумить младшую.
- Ну ты посмотри на себя, милая. Кофта до колен, связанная еще бабушкой, одни и те же штаны, туфли эти, господи боже мой... подумай же наконец о себе! Ты молода, умна, у тебя профессия — и во что ты превратилась! Вялотекущий экзистенциальный кризис. Бесконечный тупик. Старообразная дева. Ждешь, ждешь... чего ждешь? Мы с братьями готовы оплачивать сиделку, и мать это знает... лишь бы ты избавилась от этой душной жизни...
- Она не хочет сиделку. Она хочет меня...
- Когда расхочет, ты состаришься!
Однажды Ниночка не выдержала и сказала:
- Я привыкла, Ира. Есть что-то умиротворяющее в том, чтобы признать, что мой виноград так и останется зеленым...
Ирина нахмурилась.
- Эзопа вспомнила? Серьезно? Ну так басня «Лиса и виноград» известна в нескольких версиях. В одной из них мораль сводится не к указанию на недостижимость желаний, мол, «зелен виноград, ну и хрен с ним», а формулируется совершенно неожиданным образом: «Так говорят все, кто жалуется на свое время, желая жить в другом времени, более благоприятном». Завораживающая мысль. - Ирина покачала головой.- Начиная, наверное, с Петрарки, каждое поколение сетовало на упадок и ничтожество своей эпохи. Это сознание упадка, похоже, соприродно самому гуманизму: размеры потерь известны, приобретения — нет. Но что если суть эпохи и есть тот виноград, от которого гораздо легче отказаться, ссылаясь на его незрелость, чем дотянуться и действительно попробовать его на вкус? Выпрямись, Ниночка! Начни жить, черт побери!
Ниночка растерянно улыбнулась.
- Слушаюсь, профессор!
Ирина поморщилась.
Вскоре у Ольги случился сердечный приступ — еле откачали.
- Вот что, - сказала она дочери, когда волнения улеглись, - я, похоже, скоро умру. Не спорь! И должна быть уверена, что твоя жизнь не полетит под откос, когда меня не станет. Хочу своими глазами увидеть, как ты выйдешь замуж.
Ниночка зажмурилась и кивнула.
Через месяц она стала женой полковника Нечволодова.
Весь сексуальный опыт Ниночки Ласкиревой исчерпывался ночью, проведенной в постели с ровесником, которого она встретила на вечеринке в студенческом общежитии. Было это на первом курсе, и она была тогда пьяна.
Мужчины не обращали на нее внимания: невысокая, сутуловатая, в мешковатой одежде, волосы на голове собраны в пучок, всегда смотрит под ноги — глянуть не на что.
В первую ночь полковник Нечволодов со смущением попросил, чтобы она не ждала от него подвигов, и подвигов не было.
Ниночке недолго пришлось разрываться между двумя квартирами. Мать умерла, а через полгода отошел в мир иной и полковник.
В апреле, когда Ниночке исполнилось тридцать девять, она чокнулась со своим отражением в зеркале, и решилась на поступок, который и привел ее в отель «Золотой ключ».
Тем утром она впервые в жизни завтракала в обществе мужчины.
Чтобы продлить удовольствие, Ниночка съела не только яичницу, но и блинчики с джемом, и йогурт, и банан, да еще выпила две чашки чаю с пахлавой.
- У меня тут дела, - сказал Кирилл, - но это ненадолго. Успеете переодеться и прогуляться по пляжу. Сейчас отлив — справа открывается коралловый риф со всякой живностью. А скоро и я подойду.
Значит, подумала Ниночка, утро они проведут вместе, и сердце ее екнуло.
Перед отъездом она купила три купальника: полностью закрытый, раздельный с шортиками и бикини со стрингами. Поколебавшись, она все-таки надела шортики.
Вода отошла от берега метров на триста, обнажив черные, коричневые и зеленоватые поля кораллов. Осторожно ступая по камням, она разглядывала мелких рыбешек и осьминогов, бившихся и ползавших в лужах, и вдруг наступила на морского ежа — его иглы пробили правую ступню насквозь. Ниночка отпрянула, поскользнулась и упала бы, не подхвати ее Кирилл. Он поднял ее на руки и быстро пошел к берегу.
- Ничего, моя хорошая, - бормотал он, ускоряя шаг, - это не страшно, не страшно...
- Нужен врач?
- Нет, - сказал Кирилл, устраивая ее в шезлонге на берегу. - Врач возьмет за осмотр сто долларов и отправит тебя в больницу, где тебя обдерут как липку. Сейчас мы все сделаем сами, не беспокойся — не впервой. И не шевели ногой!
Кирилл сбегал в бар, вернулся с нарезанным лимоном и салфетками.
- Больно не будет, - сказал он, опускаясь на колени, и взялся за иглу.
Ниночка зажмурилась, но больно не было.
Потом Кирилл обложил раненую ступню дольками лимона, обвязал салфетками, заставил Ниночку выпить глоток бренди и приказал расслабиться. Ниночка с удовольствием подчинилась, вспоминая, как ее бедра лежали на его мускулистых руках, и вскоре задремала.
Ей приснилось, что она смеется. Не улыбается, а именно смеется во весь рот, чего никогда с нею не бывало.
Проснулась с улыбкой.
Кирилл присел на корточки и стал массировать ее правую стопу.
- Не больно?
- Нет.
Его сильные пальцы поднялись к голеням, скользнули к бедрам и вдруг остановились.
- Извини.
Он убрал руки.
- Было хорошо, - прошептала Ниночка.
Он помог ей подняться, и она сделала несколько шагов по песку.
- Можешь идти?
- Запросто.
Кирилл взял ее за руку, сердце опять екнуло, и они вернулись на пляж.
Ниночка шагала рядом с мужчиной, гадая, почему такой красавец не выпускает ее руку из своей, и старалась держать спину прямо, чтобы грудь казалась больше.
В баре заказали кофе — Ниночка капучино, Кирилл — двойной эспрессо.
- Скоро обед, - сказала она.
- А хочешь пообедать в море? Сейчас арендуем яхту, закажем еду с собой...
- Дорого?
- Не дороже денег.
- Хочу.
Кирилл кивнул и отправился на пирс, к которому были пришвартованы яхты.
Ниночке было видно, как вокруг него сгрудились смуглые мужчины, а потом двое из них бросились к берегу.
Через полчаса Кирилл и Ниночка поднялись на борт, и большая белая яхта взяла курс в открытое море.
- Там большой риф — поныряем, если ты не против, - сказал Кирилл. - А потом поедим.
Яхта остановилась.
Кирилл помог Ниночке облачиться в гидрокостюм — она млела, когда его пальцы касались ее тела, и они поплыли к рифу. Когда вернулись, Кирилл помог ей освободиться от костюма, и снова Ниночка млела и улыбалась.
- Понравилось?
- Как в аквариуме.
Кирилл поставил на палубе складной столик, разложил креветок по тарелкам и открыл вино.
Ниночка ела, размазывая чесночный соус по щекам, пила вино и без удержу болтала, восхищаясь всеми этими рыбами-попугаями, коробочками и прочей морской живностью, населявшей риф.
К концу обеда она сомлела от жары, еды и вина.
Кирилл принес на нос яхты два шезлонга. Ниночка с облегчением вытянулась, взяла Кирилла за руку, закрыла глаза и задержала дыхание, но руку он не отнял, и Ниночка вздохнула полной грудью.
Они пришвартовались к пирсу «Золотого ключа» в шестом часу.
- Ужин в семь, - сказал Кирилл, целуя ее в щеку. - Туча времени, чтобы принять душ, переодеться и выпить по аперитиву.
Ниночка кивнула, едва удерживая счастливый вздох.
Она взяла с собой в Египет четыре платья — два простеньких на каждый день и два вечерних — голубое ниже колена и алое с черным отливом — чуть выше колена. Ну и две пары туфель на высоком каблуке, которые она училась носить несколько дней перед отъездом. Ноги у нее были не идеальные, но коленки красивые, а высокие каблуки, как говаривала мать, обычно решают все проблемы. Ну и самое страшное, что она купила в Москве, - пояс с чулками. Надевать или нет — это был экзистенциальный выбор.
За ужином они выпили бутылку вина, потом в баре — бренди.
Гуляя вдоль моря, Ниночка не справилась с высокими каблуками — подвернула ногу. Кирилл подхватил ее на руки.
- Отнеси меня куда-нибудь, - попросила Ниночка расслабленно.
- К тебе или ко мне?
- С тобой...
Он промолчал, увидев на ней пояс с чулками, но дыхание его участилось.
Всю жизнь Ниночке хотелось танцевать, но не пришлось, да и не умела. Теперь же ей казалось, что она с утра до глубокой ночи стремительно летит в каком-то невероятном танце, не боясь сбиться, упасть, осрамиться, потому что рядом был Кирилл, который, как Орфей Эвридику, вывел ее наконец из подземного царства на волю, и кровь ее кипела, превращая Ниночку в существо безмозглое, счастливое и летучее.
В первую же ночь, проведенную с Кириллом, она изменилась бесповоротно.
Она выпрямилась и перестала смотреть на жизнь исподлобья. Тело ее стало упругим и гладким, грудь — высокой, шея — точеной, рот — алчным, походка — легкой, танцующей. Она занималась любовью с таким упоением, с такой самоотверженностью, что иногда даже пугала Кирилла. Поистине, думала Ниночка о себе изменившейся, она стала настоящей вакханкой, предпочитающей рассуждениям песню, а познанию — вдохновение.
Ниночка перестала задумываться о причинах, которые побуждали аполлоническогоКирилла ухаживать за такой невзрачной женщиной, как она, потому что теперь она не просто чувствоваласебя повелительницей нового мира, но былаею.
В этом мире за двенадцать дней она пережила сорок два оргазма, выпила около десяти литров апельсинового сока, не менее шести литров вина, более восьмидесяти миллилитров мужской спермы и потеряла второй нижний премоляр, неудачно упав со стола во время секса.
За эти дни она так и не привыкла по-настоящему к тому, что каждое утро просыпается от поцелуя рядом с желанным мужчиной, но привыкла к тонкому золотому ореолу, который мерцал вокруг нее, и к взглядам множества других мужчин, провожавших ее веселую загорелую задницу.
Она понимала, что смысл жизни только в том, что она конечна, но это было не про нее, не про Кирилла, не про них.
Ей казалось, что за нею след в след идет огонь, то настигавший ее, то отпускавший, но никогда не отстававший, и только на двенадцатый день, вечером, придя в себя после очередного бурного оргазма, она наконец проговорила вслух то, о чем боялась даже думать:
- А что же дальше? Что будет послезавтра?
- Послезавтра мне надо быть в Каире, - сказал Кирилл. - Бизнес.
- Возьмешь меня с собой?
- Не могу.
- А если я доплачу и останусь здесь, ты вернешься?
- Тебе не надо домой?
- У меня нет дома. Больше нет.
- Нет дома? В Москве?
- Нигде нет.
- Значит, ты с самого начала решила не возвращаться? И где же ты хочешь жить?
Ниночка промолчала.
- Значит... - Кирилл взял ее за руку. - Но жизнь не закончена, Ниночка...
Она опять промолчала.
- Ты сама сказала, что только начинаешь жить.
- Достаточно двух недель, чтобы прожить всю жизнь.
- Ниночка...
- Не надо. Пожалуйста.
- Но я... хорошо... поехали завтра в Луксор?
- В Луксор. - Она улыбнулась. - Конечно.
Рано утром они выехали в Сафагу, откуда повернули на запад, к Нилу. Дорога с односторонним движением позволяла разогнать кабриолет до ста пятидесяти. Через час остановились у полицейского блок-поста, чтобы перекусить.
Ниночка выронила телефон, нагнулась, чтобы поднять его с пола, а когда выпрямилась, Кирилл вдруг вздрогнул и замер, запрокинув голову далеко назад. Пуля вошла в лоб и снесла всю заднюю часть его черепа.
Она добежала до блок-поста, ее наспех допросили и отвезли в Хургаду, где она встретилась с консулом. И полицию, и консульских чиновников интересовало одно: давно ли Ниночка знала Кирилла Бургардта и рассказывал ли он ей о своих связях в Египте и России. Когда она спросила, кем же он был на самом деле, консул сказал: «Известным гангстером. Наркоторговцем и совладельцем сети отелей. Ну а вы? Если честно, между нами, кем вы ему приходились?» «Любимой», - ответила Ниночка. «На две недели?» «Да хоть на две минуты».
Перед отъездом из отеля ей вручили на память о Golden Key Resort маленький золотой ключик на цепочке — Ниночка надела его на шею.
Собравшись продавать материну квартиру, Ниночка на всякий случай заручилась согласием братьев и сестры — они, люди состоятельные, не возражали. На квартиру мужа-полковника претендовали его дети. Ниночка не настаивала на своих правах. Таким образом она лишилась жилья в Москве, но зато на ее банковском счете оказалась кругленькая сумма. Уезжая в Египет, она взяла с собой около тысячи долларов. Вернулась в Москву ровно через две недели — и пропала.
Чтобы отыскать сестру, Ирине пришлось просить о помощи братьев, а те обратились к своим друзьям и знакомым в полиции и ФСБ. В конце концов Ирина узнала номер телефона сестры. Договорились о встрече в кафе.
- Ты изменилась, - сказала Ирина, когда они сели за столик на террасе. - Очень. Расскажешь, что произошло? Как в романах девятнадцатого века: «Вот моя история, сударыня»...
- Новая жизнь, - без улыбки сказала Ниночка.
- Капучино?
- Эспрессо. Двойной.
- Ты же любила капучино.
- Больше нет.
Принесли кофе.
Ниночка пригубила напиток, улыбнулась и сказала:
- Вот моя история, сударыня...
Вернувшись из Египта, она подписала контракт с Министерством обороны и отправилась в зону военных действий. Работала хирургом в полевом госпитале, который находился в «желтой зоне», то есть сравнительно далеко от «красной зоны» - тех мест, где шли бои. Однако противник охотился специально на медиков — Ниночка была дважды ранена и контужена. В последний раз ей пришлось оперировать под огнем, а потом вывозить раненых в тыл. В госпитале под Ростовом познакомилась с парнем, лишившимся ноги. Перевезла его в Москву, помогла обзавестись хорошим протезом. Поженились. Сейчас она беременна — на четвертом месяце.
- Сколько ты выручила за мамину квартиру? - спросила Ирина.
- Больше ста миллионов. - Ниночка помолчала. - Перед отъездом в Хургаду я написала завещание, заверила у нотариуса. Все эти деньги отходили тебе... в случае чего... но, как видишь, все сложилось иначе...
- Искала смерти?
- Больше нет.
- У вас же там какие-то клички... псевдонимы...
- Радиопозывные.
- А у тебя какой был?
Ниночка улыбнулась.
- Любимая.
Ирина смотрела на нее расширенными глазами.
- Вот так к тебе и обращались — любимая?
- Позывной как позывной.
- Значит, обрела смысл жизни?
- Никакого смысла в жизни нет, кроме самой жизни.
- Ты изменилась...
- Мне пора, Ира.
- Звони.
- Конечно.
Ирина смотрела вслед сестре, как будто окруженной золотистым ореолом, пока Ниночка не скрылась в толпе.