Этот кусок пространства не видел никто. Он был огромен и лежал на самом виду у настоящего, но был под покрывалом будущего.
Безвиден и пуст.
И п р е д н а з н а ч е н.
Никто не мог набрести на него случайно, проникнуть и зажить там. Вход был закодирован, код был в яйце, яйцо в утке, утка в волке, волк еще бежал где-то сквозь темные леса - сказки знают толк в шифровании, да.
Но все темные леса кончаются, волки добегают, утка вылетает, яйцо разбивается, игла высвобождается от вязкого белка и на острие её танцуют ангелы, и летучие их сандалии сбивают покрывало с кластера будущего. И оно делается почти настоящим.
Совсем настоящим этот кластер пространства становится, когда приходит та, кому оно предназначено.
Она приходит, и у нее в радужке от рождения прописан встречный узор к шифру от кластера. Она приходит - кто-то привел ее, кто-то в костюме жениха под тосты и вечные песнопения духов-проводников.
Вот она подошла к заповедному месту и будущее отступило, впустив ее в настоящее.
В этом ее настоящем всё устроено так, что ее касание вызывает к жизни вещи.
И она принимается за дело.
Обустраивает дом. Заботится о подданных. Шлет гонца в царство детей и получает оттуда сына.
Всё, что она вызвала к жизни в этом куске пространства - принадлежит ей, потому что без нее ничего бы этого не было. На всём стоит ее невидимый знак - М.
Когда тот, кто был в костюме жениха, заходит в ее мир, то думает что пришел к себе домой. И она так думает. Потому что она так решила. И даже внушила ему, что это он так решил. И ежедневно над этим домом она возводит прозрачный до невидимости купол-оберег. Она могла бы этого не делать - всё и так неотъемлемо от нее, но она этого не знает.
Ее жизнь - проявлять собой этот кусок пространства, данный ей в полное управление. Всё в нем для нее - живое. И она нежна со всем живым.
Иногда на лужайку перед домом слетаются сороки - много. Блестят бусинами глаз, звучат сорочьим телеграфом, оставляют невидимый полог на траве.
Она машет сорокам вослед, а полог целует ей босые ноги, и входит током благословения в лимфу. Или в кровь? Отсюда не видно. Ну, неважно)
Так она живет собой, живёт своё и об своё же, светла и нежна.
Бегает по лесу, восходит на холмы, прядет свою пряжу дней, благословляет домашних своих, пускает хлеб свой по водам, чтобы по прошествии многих дней найти его снова.
Иногда плачет. Каждый раз как залетный ворон-альбинос роняет на крыльцо говорящий камень - плачет. Камень шипит распадаясь на пиксели "ты меркантильная самозванка", исчезает без следа, оставив после себя зловоние. И - да, она плачет, и нет ей утешения в ее пространстве, потому что ничто в ее мире не слышит прилета ворона с его камнем, ибо в этом шипении камня нет правды, нет сути, нет бытия, и ворон альбинос не отражается в стеклах окна.
А она - человек, а значит слышит не только то, что имеет в себе суть и жизнь, но и то, что состоит из яда и смерти.
"Оставьте меня просто быть, просто жить свою жизнь, - плачет она, - моя жизнь не сливается с вашей, у нее свое русло, зачем отравляете его".
Она рассказывает про ворона-альбиноса и его подлые камни тому, кто был в костюме жениха - тот морщится: он такие камни всю жизнь ест на завтрак и ужин и ничего, жив.
- Не выходи на крыльцо к ворону, не смотри на его доставку, не принимай, не расписывайся в получении, нет ничего этого, - велит ей, и уходит снова в открытый мир, полный воронов.
Она затворяет за ним, и тонкой рукой наколдовывает в воздухе прозрачный купол-оберег. Ее жизнь - внутри. Именно тут - внутри - она творит белых птиц радости и алых птиц любви, и синих птиц удачи, и цвета мимозы птиц - этих не говорит для чего.
Весь ее день - вибрирующее поле. Кто нашел добродетельную жену - цена ее выше жемчугов. Кто нашел добродетельную жену, и подвел ее к кластеру судьбы, и тот ее опознал и впустил - да не берет себе в том заслуги. Ибо для него честь - побыть проводником.
Есть женщины, получающие в управление много - настолько много, что даже нет ощущения у нее, что она управляет - она просто так живет, и никого не притесняет этим, и покоряться ей - радость. И все невидимые протоколы ложатся ей под руку. И в этом - благо, и отсроченное благо, и отдаленное благо.
Она старается дышать ровно, несмотря на контрабанду боли в ее душу.
И царствование ее таково, что всем рядом с ней хорошо - и мужчине, разумеется, хотя мужчина не важен.
Мужчина, говорю, не важен. Она пока не знает об этом, к его счастью.
Но горе ему, если она это поймет и не пощадит.
Впрочем, вероятность такого очень мала - любовь сторожит запасы ее доброты и пополняет их, чтобы не кончалась.
