Я следовал за нею уже четвертую неделю, стойко проживая все трудности и неудобства.
Труднее всего мне дался переход до деревни индейцев, чье племя с давних времен поселилось в этих тропических болотах. Ни один проводник не желал вести меня вглубь джунглей, сколько бы я не предлагал в качестве оплаты. Ни деньги, ни золотые часы, ни драгоценности моей почившей жены их не волновали. Как не волновали их ни соль, ни великолепный нож, ни коробка патронов.
Время утекало сквозь пальцы, следующий корабль, что должен был увезти меня с тихоокеанских островов приходил через декаду, а я никак не мог найти способ продвинуться дальше. Моя коллекция уже пополнилась великолепными экземплярами Павлиноглазки, Morpho и Acraga coa. Друг и коллега, прибывший со мною на острова, немало расширил свой ботанический дневник образцами редких цветов и давно уплыл первым подходящим рейсом, а я все еще мучался от того, что никак не могу получить ЕЁ.
Темнота накрывает меня удушливой волной терпких, сладко-пряных цветочных ароматов. Сон краток и неверен. Она прилетает ко мне в первую же ночь, садится на краешек чемодана и скромно складывает свои бархатные, черные крылышки с алой, кружевной каймой по краю. Дрожит, как невинная дева в первую брачную ночь, вздрагивает, но не раскрывает своей тайны, не показывает мне полноты своей красоты, запрятанной меж плотно захлопнутых крыльев. И я начинаю наш танец первым: осторожно сажусь рядом, коленопреклонённый перед неземной хрупкостью, раскрываю ладонь в дружеском жесте, сожалея что нет рядом ни нектара, ни сахара. Но, о счастье! хоботок ее подергивается, нерешительно касается протянутых пальцев, ощупывает аккуратно и невесомо, и по коже рассыпаются мелкие искры электрического тока, проникающего прямиком в мое сердце.
Наконец, она решается сблизиться, мелкими шажками перебирается на палец, кончик хоботка упирается в складочку кожи возле ногтя и замирает. Она подергивается, словно и впрямь пьет цветочный нектар, но там лишь моя плоть. Хоботок сильнее вжимается в кожу, протыкает ее, как иголкой. Мгновение острой боли и вот уже пузырится красная капля, бабочка пьет, эту соленую жидкость моего тела, маленькая головка ее кивает в такт моему дыханию.
А затем, в награду за терпение, она на мгновение распахивает крылья. Алая паутина нитей и чернильное полотно. На мохнатой спинке – узор как багровая капля, стекающая к брюшку. Одарив меня на миг своим великолепием, она улетает, растворяясь в ночи.
***
Я искал ее. Спрашивал у местных жителей про ее место обитания, рисовал силуэт карандашами в блокноте, углем и золой на пепле кострового круга, мелом и камнем на глинобитной стене хижины. Никто не давал мне внятных ответов. Один пьяница, что проводил дни и ночи на крыльце единственного в этом местечке магазина, икая и пьяно бормоча, сказал, что она – королева темноты, а поцелуй ее убивает.
Мой скорбный зов возымел действие, а может, она вернулась, чтобы проститься? Когда вездесущий стрекот цикад и крики ночных птиц стихли, моя бархатная Королева снова вернулась ко мне. Она уселась мне на подбородок, и я до рези в легких затаил дыхание, чтобы её не спугнуть. Нежные крылья коснулись моих влажных от жалости к себе щек, так как касались бы их, руки любимой женщины. Острый хоботок развернулся и испил мои слезы, стекающие из глаз. На груди ее я за метил знак из трех алых полосок, словно дикий зверь однажды полоснул ее когтями. А может так и было? Увидев эти полосы, я заплакал еще сильнее, а она пила и пила мои слезы, пока петух во дворе не спугнул ее своим хриплым клекотом.
***
Редчайшая бабочка Ла Сангалия. Кто бы мог подумать, что местные легенды окажутся не просто забавным времяпрепровождением, а настоящей находкой. Наш переводчик, Сахио, после трех кружек крепкого вина и долгих уговоров, рассказал, что в глубине острова есть древний храм, в котором когда-то поклонялись богине Темноты и Крови Ла Сангалии Маллума. Она была красива и опасна как остро отточенный кинжал, а глаза ее отражали суть смотрящего на нее. Она призывала к себе мужчин, чтобы они возлегли с ней на постели, а потом из лона ее выходили черные бабочки.
Но однажды, люди пришли, чтобы свергнуть ее, боясь, что она приберет к рукам всех мужчин острова. Они предали храм огню и разрушению, а легенды о ней – забвению. Они окружили земли богини соленой золой, как кольцом, чтобы она не смогла выбраться, а дорогу к храму утыкали острыми кольями. Раненная и оскорблённая людьми, богиня ушла глубоко под землю, чтобы там уснуть вечным сном, а бабочки - дочери ее остались в стенах храма, где и живут по сей день.
Но, год за годом, туземцы, все сильнее убеждались в ошибочности своего решения. Богиня забирала нескольких мужчин, а взамен своими крыльями насылала на людские племена дожди и урожай, отгоняла хищников и благословляла женщин плодородием. Теперь же, племена вымирали от засух, смертей да болезней, но никто из выбранных в качестве жертвы мужчин не добрался до храма и не сумел пробудить Ла Сангалию.
Я был поражен. Во чтобы то ни стало, я должен был пробраться в этот храм и завладеть одной из бабочек. Она стала бы вершиной моей коллекции, черным бриллиантом на фоне блеклых опалов. Она стала бы богиней над остальными экспонатами.
Ночью плакал и звал ее. Истыкал пальцы ножницами, надеясь, что Королева почувствует мою кровь. Но ни кровь, ни слезы не помогли мне вернуть утраченное и я метался по постели, сворачивая простынь в жгуты, на щеках засыхали мокрые полосы, а сердце медленно каменело от ужаса. Она не прилетит больше никогда…
***
До последнего дня перед отъездом, я не мог найти проводника, пока не догадался скупить все пойло в местном магазине. Тогда, этот пьянчуга, голосивший о убивающей поцелуем королеве согласился отвести меня до приграничной деревни, самой близкой к храму. Тотчас отказавшись от рейса, я сбежал за ним в дебри, продираясь сквозь лианы и корни след в след за импровизированным гидом. Но, словно сами джунгли были против этой вылазки, насылая, ставя мне подножки.
Начиная с вездесущей мошкары, облепляющей меня плотным, жалящим облаком. От этого чесалось все тело, несмотря на плотный слой одежды и москитную сетку, заслоняющую лицо. Все равно, эти мелкие, злобные твари умудрялись проникнуть через мельчайшие дырочки и забраться внутрь, а если не получалось, то они оседали на сетке так густо, что порой я не видел куда ставить ногу на тропе. Приходилось останавливаться и кататься по траве, как умалишённому, чтобы раздавить несносных кровососов.
Во-вторых, парило так, словно мы шли внутри жерла вулкана, причем направляясь вглубь, к расплавленной магме земли. Противная, липкая струйка пота скатывалась между лопаток и зависала на пояснице. За ней вторая, третья, десятая, сотая…. И от этих капелек тоже все чесалось, свербело, мурашилось. Я останавливался и терся спиной о шершавые стволы деревьев, чтобы унять зуд, но это не помогало. Зуд, казалось, поселился в моей крови, а на коже выступал каплями соленой влаги из пор.
Я принял таблетки от аллергии, но меня от них тут же вырвало горькой бело-черной желчью и остаток лекарств сгорел в костре. О том, чтобы плотно поесть или долго поспать не было и речи. Казалось – остановись я более чем на несколько часов на привал, как зуд становился до того невыносим, что тело горело. И снова я шел, шел и шел вслед за проводником, которого, казалось, не беспокоило ничего из моего персонального ада.
Лишь дойдя до племени, когда-то поклонявшемуся Ла Сангалии Маллума тело обрело подобие покоя. Старейшинам хватило взгляда на мои рисунки с бабочками, чтобы провести меня в одну из хижин. Там на стене, прямо на выдубленной звериной шкуре была начертана карта с храмом. Конечно, ни за какие деньги они не стали мне ее отдавать, но тыча пальцами в свои чернильные рисунки на коже, показали, что готовы нарисовать мне карту на животе. Пришлось снять с себя лишнюю одежду и москитную сетку. Секундные колебания и вот я уже лежу посреди хижины на полу, глядя на кусочек неба между лиственных полосок, заменяющих крышу. Старейшина окунает руки в красные чернила и рисует карту на моем дряблом, белом животе. Стыдно, так стыдно являться с подобным животом к богине бабочек, но иного я не могу ей предложить. Может, ее заинтересует моя непохожесть на потомков тех, кто однажды предал ее доверие?
Ночь обволакивает меня плотным, теплым, горячим коконом. Я лежу на земляном полу хижины и вдыхаю солоноватый запах красных чернил на своей коже. Черные крылья с алой каймой на краю дразнят меня по краю зрения, но увы, она снова не желает показываться. И я плачу, как ребенок, но мои слезы ее больше не трогают.
***
Дальше я шел один, без проводника. Ничего, кроме острой булавки с круглой, обсидиановой головкой, верной спутницей любого энтомолога и рюкзака с рисунками у меня не было. Одежда, оружие, запас пищи, ничто не имело больше значения. Ни зверь, ни птица меня не страшили, ведь все они, островные твари, знали к кому я направляюсь.
К Богине. К Королеве. К Бабочке, что станет вершиной мой коллекции.
Ни голод, ни жажда не мучали тело и дух. Я пил нектар больших тропических цветов, чьи мясистые, розоватые лепестки пахли мясом. Я жевал кожистые листья растений, даже пару раз похрустел жирными жуками, перебегающими дорогу. Иногда, меня клонило в сон или беспамятство, тело падало в колыбель сплетенных лиан, а нестерпимый зуд сменялся минутами блаженного покоя.
Лишь после того, как луна двадцать раз сменила солнце, я добрался до входа в храм, расчистив черно-белую преграду из мелких кристаллов, откуда-то взявшуюся на моем пути. Каменная кладка стен почти не сохранилась, опаленная пожаром, растасканная ветрами, но арка входа ничуть не пострадала: две изящные колонны уходили ввысь, упираясь в провалившийся потолок. Остатки облицовочной мозаики хрустели под моими босыми ногами, когда вступал я внутрь храма. Сердце трепыхалось, как лист на ветру, внизу живота растекался жар, всегда сопровождающий любое мое открытие в мире крылатых красавиц.
Темнота и прохлада окутали мое иссушённое солнцем, исхлестанное колючками и искусанное мошкарой тело. Ступни пронзила боль, когда я неудачно наступил на осколок былого убранства. В глубине храма, там, куда не попадали лучи солнца шевелилась темная, шуршащая масса, словно тень ожила и клубилась у дальней стены. Я шагнул к этой массе, сжимая в руке энтомологическую булавку, словно готов был пришпилить пойманную красавицу прямо здесь, в старом храме.
Совсем рядом шорох тончайших крыльев. Чувствую ее движения на уровне инстинктов. Пальцы сжимают булавку, как пику.
Словно заслышав мои шаги на небесах, солнце вдруг пустило луч в провал крыши и осветила темный, шебаршащий угол, открыв мне то, что скрывалось в прохладной, сырой тьме. Сотни тысяч черных бабочек с алой каймой, облепивших пьедестал, беспрестанно шевелились, переползая друг на друга, раскрывали крылья, задевая соседок, шуршали хоботками и тысячами сотен лапок, копошась и подскрёбывая.
Ни одна из них не носила кроваво-красную кляксу на спинке. А кроме того, все они были слишком малы, не больше махаона. Ни одна из них не была Королевой. Это понимание придало мне сил. Я потратил слишком много времени и сил, чтобы забраться так далеко. Уйти без Богини Ла Сангалии Маллума? Нет! Злость придала сил уставшему телу.
Шагнув, смахнул рукой верхний слой живого кокона на пьедестале, и они тут же взлетели. Мир превратился в крылья и алые каемки, уши заполонил шорох и шум крылышек, их жесткие края царапали и обжигали мою обнаженную кожу. Подобно мошкаре недавно, несносные проказницы облепили меня с ног до головы, толкались и подергивались на моем теле, пронзали меня своими крохотными хоботками, вытягивая кровь и пот.
Ослепленный и оглушенный, я отпрянул, споткнулся обо что-то и упал, больно ударившись спиной о пол. Из глаз брызнули обидные, злые слезы.
- Где ты? Приди ко мне! Ты моя, слышишь? Ты моя Ла Сангалия Маллума!
В открытый от крика рот тут же забралась одна из бабочек и поползла глубже, заставив меня болезненно согнуться, выкашливая ее тельце. Запястье пронзила острая боль: это я случайно накололся о торчащую из разбитых камней булавку, которую сам же и уронил. Со злостью и отчаяньем, выдернул острие и кровь закапала на камни. Горячие слезы полились из глаз, смешиваясь с багровыми каплями.
Вмиг – и бабочки покинули мое тело, как по команде взлетев к потолку, оставив меня корчится на полу. Я услышал особенный шорох крыльев и оглянулся к пьедесталу.
Там, царственно и гордо сидела она.
Черная бабочка, с тремя полосками на пушистой грудке, размером с десятилетнего ребенка восседала на краю пьедестал, а в чернильных бусинках ее глаз отражался я сам. Жалкий, взъерошенный, опустошенный. Её хоботок подрагивал в нетерпении, но Богиня была по-женски тщеславна и сперва повернулась ко мне спиной, распахивая свои великолепные крылья: черные с алой каймой по краю и паутиной кроваво-красных линий, тянущихся по крылу. На спинке алела клякса, похожая на каплю.
Туда-то я и направил острие булавки, что по-прежнему сжимал в кулаке. Откуда только взялись силы на последний рывок! Острие коснулось холодной, хитиновой кожицы под видимым плюшем шерстки, соскользнуло и булавка воткнулась в бедро. Мой вопль отразился от стен храма звуковым мячиком и рассыпался мелко звенящим эхо. Богиня обернулась, блеснули фасетчатые, темные глаза, колечко хоботка распрямилось, и он погрузился в рану. Кровь точками устремилась по полупрозрачному хоботку в ее ненасытный рот. Руки похолодели так сильно, что кончики пальцев начало покалывать, но не шевелясь, наблюдал, как бабочка пьет мою кровь, словно самый вкусный из нектаров. В темных глазах вновь отразился мой облик, но уже иной: воодушевлённый, влюбленный, жаждущий.
Она заползает мне на грудь, и я обнимаю ее мохнатое тельце, чуть ниже того места, где оканчиваются полоски-узоры. Кончики крыльев вновь касаются моих щек, как ладони влюбленной девушки, лапки вцепляются в кожу, хоботок вползает в рот, забирается глубже и глубже, пока я не чувствую его движение внутри моего черепа. Обманчиво мягкое брюшко дергается почти интимно, когда мой живот пронзает острый шип, который она скрывала до сей поры. Шип-яйцеклад, тянет из меня кровь и сок тела, взамен наполняя будущим потомством. Равноценный обмен.
Я чувствую дыхание мира, ее дыхание. Я осознаю, как за сотню километров отсюда старейшины племени возносят молитвы Ла Сангалии наконец-то получившей долгожданное подношение. Я ощущаю, как ее черные дочери вновь облепляют мое тело, кормясь кровью и потом.
А потом, прекрасная женщина с черными, как чернила волосами и губами, алыми как заря ведет меня вглубь храма, где тысячи маленьких крылышек поднимают меня повыше на стене, и острая булавка протыкает мою грудь, пришпиливая рядом с сотней таких же экспонатов в ее коллекции.
И я счастлив, как может быть счастлив лишь тот, кто познал поцелуй Богини.
Автор: Книгоракушка
Источник: https://litclubbs.ru/articles/58142-la-sango-mallumo.html
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Подписывайтесь на наш второй канал с детским творчеством - Слонёнок.
Откройте для себя удивительные истории, рисунки и поделки, созданные маленькими творцами!
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также: