Глава №4
— Неужели Вы пришли ко мне с этим вопросом, моя дорогая? — Владимир чуть наклонил голову и посмотрел на неё изучающе.
— Нет, но, быть может, вы сообщите, какие женщины не вписываются в термин "эксплуатация"? — она вернула ему взгляд.
— Желаете записаться в эту категорию? — слегка подначил её Еленский.
— Желаю понять ваши требования. Вчера вам так не понравилась моя игра, что вы сбежали, едва мои пальцы оторвались от клавиш. Сегодня привередничаете и щедры на оскорбления женщин. Чем нехороша Алёна? — она поморщилась. — Чем нехороша моя игра, Владимир?
— Был под впечатлением…. — Еленский улыбнулся своей самой лучшей улыбкой.
— Своеобразная реакция, — она едва заметно сузила глаза.
— Какой стимул, такая и реакция, моя дорогая. — Владимир откровенно наслаждался её негодованием.
— Ах, вот как…
Между ними повисла и растянулась, как густая смола, пауза. Владимир рассматривал собеседницу, и её леденящий взгляд, полный строгости и дисциплины, и длинную тень от тёмных ресниц, и губы с чётко очерченным контуром — смотрел и не находил изъяна, к которому ему так хотелось прицепить собственное внимание, чтобы не отвлекаться на сексуальное влечение. Чтобы не думать, как эта дама, раздетая и разгорячённая, извивается под ним с каждым новым толчком; как впивается в плечи тонкими пальцами, как постанывает, пока он прикусывает её шею и языком скользит к нежному местечку где-то под ушком. Чтобы не думать, что мог заставить её стонать и скулить. Что смог разжечь огонь в этой неприступной красавице. В этой красивой провинциалке.
Что мог разжечь такой же огонь, который вызвала она в его, казалось бы, высушенном, сожжённом и охладеваем ко всему сердце. В сердце, где не было ничего, кроме пустоты.
Ничего до встречи с этой загадочной особой, имя которой он предпочёл не узнавать, потому что в его случае имя — начало романа.
Владимир поджал губы. Ему совершенно не нравились проблески весны в нём самом.
— Не стоит видеть двойной смысл там, где его нет. Играете великолепно. Мне интересно понять другое…— заявил он.
Она подалась вперёд, оперевшись на предплечья и, говоря тише, предположила:
— Как можно страдать бессонницами долгими и оттого бесконечными ночами, должно быть…
Владимир наклонился к ней, и их лица оказались друг напротив друга. Совсем рядом. Так, что незнакомка смогла разглядеть каждую морщинку и найти возраст Еленского весьма и весьма притягательным. Опасно притягательным. Особенно ей понравился лучистый узор лет в уголках его умных, спокойных глаз, от которых она не могла отвести взгляда — всё блуждала и по голубо-серой радужке, и по длинным ресницам, и по нижним, припухшим от хищного прищура, векам. У него было лощёное лицо и усмешка с едва заметной ямочкой на гладко выбритой щеке. И весь его образ, мучительно пугающий, принимал всё более приятную метаморфозу.
Ей стоило его опасаться. Она с самого начала подозревала, что знает, зачем он пришёл, и отдавать не хотела.
— У вас есть то, что принадлежит мне, — голос Еленского покрылся коркой льда.
— Не понимаю о чём речь…
— Речь даже не о трости, моя хорошая.
Её глаза молниеносно сверкнули удивлением.
— И вам прекрасно известно, что мне известно. Вы так волнуетесь, когда я обращаю на вас внимание. Нервничаете и вместе с тем питаете интерес... Но трость всё же следует вернуть.
Он накрыл её ладонь и ощутил ласковую ткань перчатки и то, как ладонь эта сжимается в упрямый кулачок.
— Да неужели? — заявила она, сдвинув брови.
— Я хочу это вернуть, и если вы назовёте цену…
— Это не продаётся, Владимир Александрович.
— Моя дорогая, я настоятельно рекомендую не спешить. Это моё, а моё всегда моё.
— А то что? Мне не удастся попасть в категорию А?
— Нет, дело не в этом.
— Всё равно нет. Нет в любом случае, нет.
Выражение его лица изменилось тотчас. Серьёзность, сконцентрированная в самой холодной и твёрдой форме, возобладала во Владимире с новой силой, и незнакомка, наблюдая с ужасом за всем этим, поняла, что шансы унести с собой артефакт крайне малы. И тем не менее артефакт был необходим не только ей.
— Обычно, если я чего-то хочу, то чаще просто балансирую на камне уверенности среди реки случайностей и обстоятельств. Но в Вашем случае, я приложу усилия, чтобы это заполучить. Или отобрать. И уж поверьте, моя хорошая, я рискну.
– Что ж, в таком случае мне интересно, что вы сделаете. Говорят, вы не повторяетесь. А говорят о вас немало…
Насмешливый тон, с которым она произнесла последнюю фразу, окончательно раздосадовал Еленского. Да к нему относились со скепсисом, в него не верили, считали слова всего лишь пустой формой… Он наклонился ближе, так что его нос оказался в дюйме от её, и ужасающе тихо сказал:
– Молитесь, леди. Я получу своё.
На её шее забилась жилка. Еленский усмехнулся, просунул руку под рукав её платья и добрался до верхней пуговки легкомысленной чёрной перчатки. Дама насторожилась, не могла, не смела, не хотела верить. Он удерживал её взгляд своим и заставлял покрываться мурашками. Пуговиц было немного, и каждую он расстёгивал медленно, ловля приглушённое женское дыхание.
— С ума сойти! — её изумлённый шёпот прозвучал слишком громко; к ним устремились взгляды. — Неужели вы всё ещё играете по этим правилам?
Он покачал головой. Глаза его сияли по-дьявольски победоносно.
Больше она не издала ни звука, только время от времени переводила взгляд с его лица на руки и обратно. Шёпот за соседними столиками смолк. Гессенский щёлкнул фотоаппаратом, но ни Еленский, ни незнакомка даже не посмотрели в его сторону. На четвёртой пуговице Владимир с беспокойством почувствовал, что и его пульс ускорился, а на седьмой — стал скачущим. Пришлось собраться, чтобы сохранить ровное, безмятежное дыхание.
Незнакомка молчала. Позволяла. Изучала. Её тоже охватывала гремучая смесь оттепели, интереса и противостояния.
Владимир раздевал разных женщин и по-разному, но никогда не чувствовал себя таким соблазнителем, как в тот момент, когда расстегнул последнюю пуговицу и приспустил перчатку. Пальцы легли на её нежную кожу и скользнули к запястью, и по цепочке не того браслета, и зачем-то выше. Ему было мало этих прикосновений и будто бы уже плевать, что никакого артефакта не было, а был обычный браслет. Всё, чего хотелось — продолжения. Трогать её, оголять дальше…
Неужели он ошибся?
Некоторое время она смотрела на вздутые вены его изящной кисти, на пальцы, медленно, словно инстинктивно поглаживающие её предплечье и всё более задиравшие рукав её платья, и на то, как сам Владимир Еленский впивался в неё взглядом, молчал и усмехался в полу оскале. Хищном. Властном. Требующим будто не артефакт, а её саму.
Она вырвала руку. Зрачки её были расширены, голос хриплым:
— Всё несколько иначе. Вы забываете, что это не светское общество и репутация здесь, на туристическом курорте, совсем не играет роли и… — она осеклась, когда взгляд его поднялся по локтю и на плечо, где, одежда скрывала баджу.
Шпинелевую.
Его.
Глаза Владимира сверкнули ярче. Он откинулся на спинку стула. Мысль, что она та самая “обскур”, о котором когда-то говорил Севастьян, интриговала его ещё больше. Теперь понятно, почему его друг так активно уговаривал его дать на время антисетевой артефакт. Она была цифровой женщиной, из того самого поколения людей, чье ДНК улучшали ещё в утробе матери. Тогда эксперимент провалился, а сверхлюди родились с цифровыми аномалиями и хакерскими атаками на абсолютно любую электронику, находящуюся вблизи них. Разумеется, их отлавливали и пытались вернуть в экспериментальную среду…
Незнакомка занервничала окончательно.
— И? — он вскинул брови, полностью овладевая положением. — Поверьте, дорогая, если бы я преследовал цель опорочить вашу репутацию, то давно бы это сделал. Разве Севастьян не говорил вам его вернуть? — голос звучал без тени тех мыслей, которые преобладали во Владимире: без идеи прижаться губами к её запястью и, глядя в глаза, видеть, как она встрепенётся от новой волны чувственности; скользнуть выше, насколько позволит платье, и наконец, избавить её от него, раздеть также медленно и увлечённо, как только что это было проделано с перчаткой, и привлечь к себе, усадить на себя — ничего этого не было в голосе Еленского. Он звучал спокойно, властно, с тоном собственника. — Я делаю вам одолжение. Назовите цену.
— Нет, Владимир Александрович. Цену придётся назвать вам. За ключ.
— Именно. Загвоздка в ключе, а потому лучшего предложения вы не получите. Ключ единственный, а у вас нет абсолютно ничего, что могло бы меня заинтересовать. Итак, цена.
— Мы не найдём с вами точек соприкосновения.
От её сиплого голоса желание в Еленском взыграло с новой, более требовательной силой.
— Мы не закончили разговор.
— Ваша трость стоит на веранде. Вам лучше поспешить, пока её не украл местный снежный человек. Хотя зачем ему эта подделка?
Владимир посмотрел на неё пристально, впервые позволяя внутреннему пламени, обнажиться, тронуть её и обжечь по-настоящему. Незнакомка вздрогнула и гордо вздёрнула подбородок. Румянец не заставил себя долго ждать. Её ведь это тоже возбуждало, только она ни за что не призналась бы себе в этом.
Еленский кивнул и галантно предложил:
— Составите компанию за трапезой?
— Охотно, — после заминки заявила она и, стянув салфетку, набросила на бёдра.
— Есть вопросы, которые вы бы хотели мне задать?
— Если вы изначально здесь не за мной, то за чем же такому влиятельному человеку как вы наш курорт?
Владимир усмехнулся.
— Ради удовольствия от общения и анализа. И ещё чего-то, что действительно личное. Дальше.
В её захитревших глазах сверкнул интерес, и эта перемена настроения вызвала во Владимире некоторую долю замешательства. К ним подошёл официант и незнакомка, даже не взяв меню, попросила Еленского заказать ей стейк с кровью и бокал кьянти. Он заказал себе тоже самое.
— А что “дальше”? — поинтересовалась она и провела ладонью по столу, а затем деловито её рассмотрела, испытывая чистоту на прочность. Чистота выдержала взгляд.
— Дальше: семь и девять? — сказал он спокойно.
— Восемь и десять. Дальше.
— А дальше следует логическое развитие событий.
— А разве не спросите об отце? — она вскинула брови и мельком посмотрела в панорамное окно, позади него.
— Вы всё ещё здесь, и мы всё ещё общаемся, моя хорошая. Меня не интересует их отец.
— Исход один… — заключила она.
— Верно.
Помолчали.
— Нет.
— Вам нужен ключ, — тотчас сказал Еленский.
Она хмыкнула. Официант принёс блюда.
— Для чего нужен? Или кого? — спросил Владимир.
— А вам для чего? Коллекция или объединение?
— И то, и то. Долг чести.
— У меня тоже своеобразный долг чести. У нас с вами патовая ситуация.
— Именно. И всё же рискнёте?
— Нет.
— Вы сможете получить ключ…
— Ключ не при вас, верно?
— В надёжном месте.
— Я не поеду ваше недружелюбное надёжное место.
— В таком случае баджу вы не снимите…
— В то время как вы не снимите не только баджу.
— Так у меня есть шанс. Интересно…
— Дом знает своего хозяина и благоволеет. Здесь же ваши шансы минимальны.
Владимира это заставило улыбнуться.
— А между тем Алёна вам не нравится… Для “быть женщиной” она не годится…
— Я этого не говорил...
— Да, вы в сердцах заявили несколько иначе.
— Иначе.
— Вам не нравятся её руки?
— Женские руки не для тяжёлой работы, к тому же как я понял, здесь предостаточно людей, способных выполнять эту самую тяжёлую работу, да вот только ваша высокочтимая Алёна связывает им руки и героически жертвует своими.
— Если у неё получается лучше, не вижу проблемы. Кому охотно переделывать за остальных?
— Не даёт никому развиваться, — продолжал дразнить её Владимир.
— Их идеи заведомо провальные, — отрезала она.
— Лишает их энтузиазма, моя хорошая, — Владимира всё больше забавлял этот молниеносный обмен репликами.
— Сейчас идеи ничего не стоят, Владимир Александрович.
— Душит своей силой, — он не сводил глаз с её лица.
— Важнее результат! — наконец, воскликнула она, и он добавил в свой ответ скуку и скепсис — пару, которая в споре выводила из себя даже святого:
— Для мужчины может быть… Для женщины важно несколько иное.
— Сильный мужчина не побоится приударить за сильной женщиной! — очаровательно вздёрнув носик, возразила его собеседница.
— Сильный мужчина приударит за той, которая ему интересна, но, кажется, вы со мной не согласны… — он уже откровенно любовался ею и её разгорячённой красотой.
Она замолчала, изменившись в лице, взяв себя в руки. Воздух между ними накалился, и в глазах незнакомки пробежал опасный отблеск тока. Баджу сдержал внутреннего “обскура”, и Еленский, догадываясь об этом, вновь посмотрел на её плечо.
— Вы такая же, как эта Алёна, категоричны и не в состоянии допустить, что мужчины существа несколько иные.
Она поиграла желваками и смолчала.
— Вы не допускаете, что женщина очаровательна, когда слаба и есть возможность помочь? — спросил он, думая о том, что не прочь поцеловать её приоткрытые губы, чтобы вся спесь в ней сбилась и дама стала бы сговорчивее, или же вверх взял бы темперамент и тогда они бы сцепились в сексе при первой же возможности.
Брюки теснили его возбуждение. Глаза незнакомки гневно мерцали.
И всё-таки… Почему артефакт не решил проблему? Не обесточил её вышедший из-под контроля ген?
— Мужчины не всегда рвутся помогать!
— А вы попробуйте не спешить… Вас обязательно заметят и…
— Пока что замечаете меня лишь вы.
— Всего лишь…
— И то потому, что желаете отобрать артефакт, — выпалила она. — Алёна женщина, кем бы вы её ни считали!
— Снежный, снежный человек! — на весь зал раздался детский радостный вопль, и незнакомка обвела взглядом дугу на потолке. Владимир сместил фокус внимания за её плечо и увидел, как двое взлохмаченых мальчуганов радостно несутся к их столику. — Ма, мы таки увидели его! Ой, здрасте!
Владимир кивнул.
— Я Ваня! — сказал тот, что помладше и залыбился.
— А я Егор! Там, мама, там снежный!
— Снежного человека не существует, — заявила она совершенно скучающим тоном. Но в этот самый момент по крыше пронёсся ревущий гул, замигал свет и за окном пластами, царапая шифер хвостом, осыпался снег. Лавинообразный. Сильный. Многотонный. Зеваки подбежали к окну, наблюдая за всем этим делом.
— Это точно он!
— Это весна, мой мальчик. Никаких чудовищ не существует.
Включился динамик, и из колонки раздался властный женский голос:
— Всем сохранять спокойствие. Всё хорошо. За бортом у нас была плюсовая температура и лавинообразный сход с крыши — явление обыкновенное. Выход из главного шале временно затруднён. Приносим свои извинения. Наслаждайтесь вечером.
Незнакомка промокнула губы салфеткой, извинилась и поднялась, а потом, приложившись ладонями к спинам мальчишек, вывела их из зала.
Расплатившись, Еленский вышел следом, но ни её, ни Вани с Егором уже не было и в помине. Зато в коридоре был Герман. Он с добродушной улыбкой и лопатой за пазухой лез в окно.
— Принудительные работы — явление распространённое, но малоэффективное… — сказал Владимир, подходя к нему.
— Принудительные? — сначала Герман нахмурился, а после расплылся в настолько светлой и лёгкой улыбке, что уже тогда Еленский заподозрил неладное. Что-то не сходилось, но он и сам тогда не понимал что именно. — Любовь движет мной. А за карты не переживайте! Я отыграюсь, Владиир Саныч!
— При любви лезут “в”, а не “из”, Герман.
— Так я помочь! Шифер, снегодержатель — всё крякнулось в один момент! Я эдак, помогаю, считайте что, себе. Возьму кредит, скуплю курорт по дешёвке, и сделаю сами знаете что. Ну и очаровательную плутовку не упущу! Сколько же в ней страсти, темперамента! Моя любовь алеет с каждым божьим днём!
— Это вы о подруге Алёны?
— Ну а как же! Все куши сниму!
— Не боитесь прогореть окончательно? — чуть резче спросил Владимир.
— А чего это бояться? Блоки будут у меня. Никто не сможет установить запрет хозяину заведения, понимаете? Да и к тому же, знаю, что хотят закрывать этот курорт, да и канатная дорога уже, — он цокнул и наконец вспомнил, что перелезает через подоконник, и перекинул ногу. Снег утянул его в себя, как вода в реке — по грудь.
Владимир приблизился и опёрся о подоконник. Хрупкие лучи уходящего солнца заставили его немного прищуриться. От гор по снегу ползла тёмно-серая тень.
— А что не так с канатной дорогой?
— А вы на ней ещё не застревали? Обязательно поднимитесь и посмотрите верхний пункт! Он вас удивит! А погодите… — Герман широко распахнул глаза; лицо осложнилось серьёзностью, и наконец, до него дошло. — Вы ещё не катались… А значит…
— Лопата, Герман, она у вас утонула.
— Вы же не собираетесь…
— Канатную дорогу? Вы правы, не я буду её менять.
Тут раздались мужские голоса, зовущие Германа.
— Ну хоть мою плутовку не тронете? Мою модницу! Мою красавицу!
Владимир торжествующе и зловеще улыбнулся.