«Не было дружбы меж нами. Да и маленькие мы совсем были, когда мамы не стало. Мне десять лет было, а остальные мал мала меньше. Зинке чуть больше года было. Я ее нянчила, а Авдотья за Кирьяном смотрела. Сонька трехлетняя была, так веришь или нет, огород наравне с нами полола. Бывала скажу ей — Сонюшка, от тута усю травку повыдергай. Кивнет и все сделает.
Пелагея неожиданно заговорила по-деревенски, и Петр удивлено посмотрел на нее.
— Не удивляйся, Петя, я глаголила так же, как наши деревенские, но три месяца на курсах в городе и война свое дело сделали».
Часть 20
Дед Тимоха с удовольствием согласился отвезти Пелагею и Петра в Волошино.
— Петя, Настеньку не возьмем, не нужно это. Я по дороге расскажу тебе немного о себе, своей семье, об отце и о матери. Ты все поймешь.
— Хорошо, как скажешь, — учитель был слегка обескуражен, но спорить не стал. Зачем?
Если бы Пелагея посчитала нужным, она взяла бы Настеньку с собой.
Дед Тимоха с шумом и грохотом подкатил к хате, Пелагея обратилась к нему:
— Дед, сойди с облучка.
— Чавой-то? — удивился дед.
— Сойди! — настаивала Пелагея.
Тимоха, кряхтя и тихонько матерясь, ступил на землю. Пелагея обняла его и зашептала на ухо:
— Дед, спасибо тебе! Вовек тебе благодарна.
— Ну будять! Казал так, как енто было. Чавой ты? Давай садисси, — и тихонько отстранился от Пелагеи, а Петру подмигнул и шутливо сказал, — вишь, вона твоя у любви мене признаетси. Люблю, грит, тебе, дед, ажно мОчи нет, как шибко! Усю ночь об тебе думаю.
Сказал и рассмеялся весело. Петр и Пелагея поддержали его смех.
Когда тронулись и отъехали на приличное расстояние, Пелагея обратилась к Петру:
— Дай свою папироску-то! Теперь ты мой муж, всегда рядом, могу курить твои! — улыбнулась она.
Петро с готовностью вытащил папиросы, не забыл предложить и деду Тимохе. Но тот лишь махнул рукой:
— Баловство усе енто. Чичас покуришь, привыкнешь, а иде потома брать? От! То-то и оно! — дед скорбно покачал головой. — У буржуев энтих усе есть, а нама гады фашистские ня дали жисть построить. Ничаво, ничаво! Усе у нас будеть. И цыгарки хорошия, а ня ента вонишша!
Дед злобно посмотрел на свою цыгарку.
Петр и Пелагея не удержались и рассмеялись, но Петр вдруг стал серьезным и сказал:
— Это ты, дед, прав! Все у нас будет, и очень скоро! Лучше нашего советского народа во всем мире не сыскать. Мы трудолюбивые и настойчивые.
Пелагея закурила и, сделав пару глубоких затяжек, начала свой рассказ:
— Родилась я, Петя, в большой семье кузнеца. Была я старшей. Есть у меня еще три сестры и три брата. Семеро нас было!
Пелагея замолчала, она жадно курила, почти не делая перерыва между затяжками. Петр не торопил ее.
— Мать умерла, рожая восьмого ребенка. Ходили слухи, что это была девочка. Отец отдал ее повитухе. Где она теперь, что с ней — я ничего не знаю. Жива ли? Да что там! Не знаю и про своих сестер и братьев. Андрей точно воевал, уверена в этом! Он был 1908 года рождения. Назар — десятого года. Думаю, тоже воевал. А вот Кирьяну в сорок первом всего семнадцать было. Может, тоже ушел на фронт попозже. А сестры… Дуня, скорее всего, так же как и я, на фронт ушла, она на год младше меня была. А вот Зинка и Сонька — вряд ли! Молодые совсем. Не было дружбы меж нами. Да и маленькие мы совсем были, когда мамы не стало. Мне десять лет было, а остальные мал мала меньше. Зинке чуть больше года было. Я ее нянчила, а Авдотья за Кирьяном смотрела. Сонька трехлетняя была, так веришь или нет, огород наравне с нами полола. Бывала скажу ей — Сонюшка, от тута усю травку повыдергай. Кивнет и все сделает.
Пелагея неожиданно заговорила по-деревенски, и Петр удивлено посмотрел на нее.
— Не удивляйся, Петя, я глаголила так же, как наши деревенские, но три месяца на курсах в городе и война свое дело сделали.
Отец после смерти матери сразу же привел бабу, скорее, девку. Молодая, красивая, но угрюмая, молчаливая: слова с нее было не вытянуть. Двигалась тихо как тень, глаза в пол, оттолкнула нас от себя в первые же дни. Вела себя так, будто нет нас, но работу в хате делала исправно. Да и мы хорошо помогали, с малышней она вообще не возилась, только мы с Дунькой. Да она и с нами не возилась, стряпала только. Стирали и убирали мы с Дуней. Зачерствела я тогда, Петя, мое сердце камнем стало. Отец день и ночь в кузне проводил, я его вообще не помню. Поверишь, Петя, пытаюсь создать его образ в голове, а ничего не получается. Мрак один. Я и мать не помню…совсем. Помню только ее сарафан красный да платок… и все… и запах. Пахло от нее чем-то…не знаю, Петя. Сладким, душистым, будто медом. Мамой пахло, Петенька! Мамочкой моей любимой. Никогда я больше такого запаха не чувствовала. Никогда!
Пелагея замолчала. Петро слышал, как она давила рыдания.
— Поплачь, Палаша, поплачь, родненькая моя!
Она покачала головой и лишь прижала ладони крепко к глазам.
— В общем, не стало у нас семьи, — заговорила снова, спустя время. — Каждый сам по себе в своем углу. Есть вместе садились, да только все молча. В доме жила тоска и безысходность. Аксинья с нами никогда не ела, и отца отдельно кормила. Ела ли сама — не знаю. Ела, конечно, иначе как? Детей она не родила. Были ли беременности — мне тоже неизвестно.
Петр слушал Пелагею и невольно вспоминал свое детство. У него было все по-другому. Он вырос в маленькой семье. Кроме него была лишь младшая сестра, о которой он после войны ничего не слышал. Отец безумно любил мать и их, детей. Дома всегда было очень шумно и весело. Отец был балагур, весельчак и шутник. Дома нередко собирались его друзья и засиживались за полночь, но спиртным при этом никогда не баловались, им и без того было хорошо. Отец играл на гармошке, а мать пела частушки.
Петя тяжело вздохнул. Отец погиб в первые дни войны, ушел добровольцем, хотя ему было уже пятьдесят четыре года. Мать умерла от какой-то непонятной болезни спустя полгода. Сестра ушла на фронт, окончив школу радисток. Где она, что с ней — Петр не имел представления.
— Замуж за Егора я вышла молоденькой девчушкой, — продолжала Пелагея. — Мне едва шестнадцать исполнилось. И вот Валечка стала мне настоящей матерью. Она немного растопила мое сердце, научив быть ласковой женой и доброй матерью.
Петр, желая немного разрядить обстановку, обнял Палашу и прошептал ей на ухо:
— Обязательно поблагодарю сегодня Степановну за нашу страстную ночь! Оказывается, в том есть и ее заслуга! Дурак твой Егор! Ох, дурак. Такую женщину упустил. Хотя нет! Молодец Егорка. А то бы не была ты моею.
Пелагея засмущалась и уткнулась в Петино плечо.
Потом закурила еще одну папиросу и продолжила:
— К отцу впервые после замужества я приехала с сыном, месяц ему исполнился. Несмотря ни на что, я очень скучала по родной деревне, по дому. Но он на нас даже внимания не обратил. Пустое место мы для него были. Потом как-то еще приезжала. Все одно.
Пелагея замолчала и посмотрела долгим взглядом вдаль.
— Зачем сейчас еду — не знаю. Тянет меня к нему, да и про братьев, сестер хочу узнать. А может, кого и увижу. Петь, ну а у тебя есть кто?
— Нет никого. И я один как перст. Думаю, что сестра жива. Скорее всего, ее война еще не закончена. Частенько радистки в разведшколе оказывались. Увижу ли я ее когда, нет ли?
— Чавой молодежь приуныли? — подал голос дед Тимоха. — Вам ли быть в печали? Эх, Пятро Иваныч, мене бы твои года! Я бы…ух!
— Дед Тимоха, ты и сейчас еще ух, — вытерев глаза рукавом, заметила Пелагея.
— Запевай, Палаша! Запевай, родимая!
Пелагея затянула красивым грудным голосом:
Спят курганы темные, солнцем опаленные,
И туманы белые ходят чередой.
Через рощи шумные и поля зеленые
Вышел в степь донецкую парень молодой.
Там, на шахте угольной, паренька приметили,
Руку дружбы подали, повели с собой,
Девушки пригожие тихой песней встретили,
И в забой направился парень молодой.
Девушки пригожие тихой песней встретили,
И в забой направился парень молодой.
Татьяна Алимова
Все части повести здесь ⬇️⬇️⬇️