1895 год
«Станица Каменская. В нашей станице уже более 10 лет существует водопровод. За все время своего существования главный напорный резервуар водопровода не ремонтировался, почему окраска внутренних стен бака попортилась настолько, что уже не стала предохранять бак от окисляющего действия воды, и он стал ржаветь. В предотвращения порчи такого ценного сооружения станичное общество весной настоящего года постановило приговором выкрасить бак, а чтобы водопровод не прекращал своего действия, построить запасный каменный резервуар. Этим же резервуаром предполагалось воспользоваться в целях снабжения водой остальную часть станицы, так называемого «Кавказа», где еще до сих пор водопровод не был проведен. Приговором также постановлено было поручить постройку запасного бака и прокладку труб особо выбранному обществом тогда же комитету. Вскоре поле составления приговора начались работы. В начале августа бак был готов на радость станичникам. Но, как это уже известно читателям «Приазовского Края», бак не оправдал возлагавшихся на него надежд и через несколько часов после наполнения его водой с треском и громом разрушился. Как же это могло случиться? Прежде всего господа распорядители или, вернее, один, господин Т., член-распорядитель, так как он задавал всему тон, решил, что архитектура вообще, а архитекторы и техники в частности – вздор, которым людям порядочным не стоит заниматься; потому бак начали строить без архитектора. Подрядчик, взявший постройку бака, оказался тоже не на высоте своего призвания, тем более что человек он, можно сказать с богатой опытностью: занимался прежде мощением улиц – и то, говорят, незавидно. После такого прекрасного начала продолжение и ход работ можно было вперед предсказать. Начали работы, конечно, с фундамента, который воздвигался опять-таки немудро: в выкопанные канавы прямо бросали камень, заливая его не известковым раствором, а глиной. Стены возводили из камня, с облицовкой из кирпича, причем и в этой кладке известковому и цементному растворам отводилось самое скромное место – главным же образом употреблялась в деле глина. Возведя глину в главный связующий цемент каменных построек, особенно тех, стены которых должны испытывать значительное боковое давление, как баки, амбары и т. д., доморощенные строители, когда стены поднялись на значительную высоту, с восточной стороны оставили в них брешь в виде отверстия шириной в 2 аршина и высотой до 1 сажени. Через эту-то брешь и доставлялись на постройку материалы – кирпич, глина и известь. Отверстие было заделано после, когда уже вся кладка закончилась. Построенный так блестяще бак был наполнен водой, причем ему не дано было даже надлежащего срока, как это требует строительный устав, выстояться – хотя, впрочем, в данном случае это и было бы бесполезно, так как глина остается глиной, сколько бы не прошло времени – отвердеть может только цемент, который строители не удостоили своим благосклонным вниманием. И вот, 5-го августа произошло торжественное освящение, на которое собралась вся станица. Освящение совершено в 11 часов дня, а через три часа восточная часть стены треснула, и со страшным громом камни и кирпичи полетели во все стороны (саженей на 70), а за ними полилась и вода. Предательская глина не оправдала надежд!
Счастье, что общество отделалось только материальными потерями – на бак, как говорят, ухлопано около 2000 рублей, но могло быть и хуже. Построен он на перекрестке Донецкого проспекта и Ярмарочной улицы, где по вечерам обыкновенно гуляет масса публики». (Приазовский Край. 218 от 23.08.1895 г.).
1897 год
«Станица Гундоровская. Станичный сбор в разгаре. Доверенные обсуждают вопросы, предлагаемые станичным атаманом. Во время перерыва между докладами дел один из хуторских доверенных, обращаясь к атаману, говорит:
- Ваше благородие! Скажите, пожалуйста, где находится казак Х. нашего хутора и почему он не отбывает никаких повинностей, лежащих на казаках его возраста?
- А кто его знает, где он находится! Разве их, чертей, всех упомнишь!
- Должно быть, ваше благородие, казак Х. дал десятку правителям – вот он и прав, а наши сыновья за его отбывают повинности.
На такое простодушное обвинение во взяточничестве атаман ничего не ответил, а просто перешел к очередным вопросам, но через некоторое время писарь передал атаману какую-то бумагу, и тот тогда подымается и обращается к сходу:
- Господа! Меня обвиняют во взяточничестве. Я составил протокол об оскорблении меня при исполнении служебных обязанностей, вас же прошу подписать его. А затем этот протокол пошлю прямо к Наказному Атаману.
Такое заявление атамана произвело сильное впечатление на доверенных, и особенно угроза отправить протокол прямо к Наказному Атаману. А у оскорбителя, вероятно, и душа ушла в пятки. Как? Прямо к Наказному Атаману! При этой угрозе доверенным Бог знает, что уже мерещилось. Ведь, они не знали, что эта угроза, во-первых, совершенно пустая, а во-вторых, не больше, как мошенническая уловка, при посредстве которой атаман думает отвлечь внимание доверенных от неприятного для него вопроса. Вероятно, это ему и удалось бы, ели бы не помешал другой доверенный того же хутора. Поднялся он и говорит:
- Странно, ваше благородие, как вы не знаете, где находится казак Х. Ведь, вы же даете ему свидетельство на проживательство, а Х. уже 5 лет отсутствует. Не могли же вы дать ему пятилетний отпуск, а выдаете, ведь, каждый год.
- Я не помню. Я не подписывал свидетельства ему и не знаю, кто выдавал его.
- Ну, так дай же нам исходящий журнал; мы справимся там, кто выдавал свидетельство. А все ж таки странно, почему казак не отбывает никаких повинностей?
Тогда станичный атаман сдается, говорит, что протокола об оскорблении его не нужно подписывать и что все равно не подписал бы его, а если и заявлял об этом, так только для поддержания своей чести.
Этим был исчерпан этот довольно курьезный инцидент, а сбор так и не узнал, почему казак Х. не отбывает никаких повинностей.
Затем сбор снова перешел к очередным делам. Когда все вопросы были порешены и сбор объявлен закрытым, участвующие и не думали расходиться: они ожидали еще чего-то. И действительно, через несколько времени один их хуторских атаманов приближается к станичному и с веселой миной на лице говорит:
- Ваше благородие, нужно бы за радостное свидание!
У станичного атамана тоже бродит по лицу веселая улыбка.
- Приказной! Пошли недельного за ведром водки.
- Слушаюсь!
- Ведра мало, ваше благородие, прибавьте еще! – слышатся голоса.
- Приказной! Пусть принесут ведро с четвертью.
И так как такое приказание весьма по душе приказному, то через несколько мгновений появляется водка, и участники схода во главе со станичным атаманом начинают прикладываться к ведерку. И скоро появляется результат прикладываний: речи развязываются, становится шумно и зала общественных собраний понемногу начинает принимать вид кабака. И такая история повторяется каждый сбор, начиная с конца прошлого года. За что ж такая благодарность доверенным? Неужели между станичным атаманом и доверенным установились такие сердечные отношения, что атаман находит нужным угощать на свой (?) счет доверенных водкой? По справкам оказывается, что таких сердечных отношений нет, но для станичного атамана они желательны, в виду предстоящих в настоящем году выборов станичных властей. И результат такого сближения на почве атаманской водки уже сказывается во мнениях хуторских атаманов и доверенных. При расспросах их относительно будущих кандидатов на должность станичного атамана почти приходится слышать один ответ, что у нас, кроме теперешнего атамана, нет ни одного подходящего человека. Оно и понятно: как же быть не благодарным к человеку, угощающему каждый раз водкой! А нынешний атаман – человек бывалый и уже не первое трехлетие атаманствует у нас и знает, как нужно обращаться с «публикой». Что за дело, что он не пьет, что, как общественный деятель, он, кроме зла, ничего не приносит станице, зато избиратели гуляют, по-видимому, на его счет. Но с нашим атаманом однажды вышло не ладно. Как-то трехлетия два назад, перед самыми выборами, последовало распоряжение окружного атамана о том, чтобы все доверенные были переменены, и в выборах станичных властей участвовали совершенно не те лица, которые пили с атаманом целый год, и, благодаря этому обстоятельству, нынешний атаман был за баллотирован». (Приазовский Край. 222 от 23.08.1897 г.).
1898 год
«Ростов-на-Дону. 20-го августа в «гробовой конторе» Дегтяревой имел место следующий прискорбный случай. В контору зашел бывший податный инспектор Н. Н. Макаров с целью переговоров по какому-то делу. Окончив деловой разговор, господин Макаров спросил о существующих ценах на металлические гробы и в тот же миг внезапно скончался. Смерть последовала, по-видимому, от разрыва сердца».
«Сальский округ. Сальский округ настолько своеобразен во всех отношениях, что положительно выделяется среди округов нашей области. Население его представляет буквально «смесь племен, наречий, состояний». Северо-восток его занимают калмыки-ламанты, юго-запад – господа коннозаводчики из казаков, крестьян, немцев (бывший зимовник Гудовских) и проч. Административный центр округа, станица Великокняжеская, или, как ее называет кое-кто из жителей ее, «Степной Париж», населена выходцами со всего обширного войска Донского, выславшего сюда, нельзя сказать, чтобы лучших сынов своих.
Многое в этом округе заслуживает внимания и достойно наблюдения, но меня пока занимают здесь калмыки и их духовенство, о котором мне хочется сказать несколько слов.
Калмыки исконно находятся под сильной опекой администрации; но несмотря на это, училища по станицам калмыцким заведены лишь в последнее время; издавна же существующее окружное калмыцкое училище выпускает по несколько учеников в год, с сильным преобладанием среди них русского элемента.
Духовенство этого маленького народа также невежественно, к прискорбию, как и его паства, от которой оно отличается только внешностью – особым покроем и цветом платья; по существу же своему это такие же темные калмыки, как и весь народ. Обучается оно тут же, при своих хурулах (храмах), куда поступают мальчики в «манжики» - ученики, и учатся у гилюнов тому, что сами гилюны плохо знают, и с такими знаниями потом достигают в калмыцкой иерархии «степеней известных» и становятся учителями других.
Вся наука при хурулах, которую мне приходилось здесь наблюдать, состоит в уходе «манжиков» за гилюнами, к которым обыкновенно «манжики» эти прикомандировываются по несколько человек, пока не поступят в штатные «манжики» - нижние церковные клирики, в роде наших псаломщиков. Главная обязанность манжиков-школьников та же, что вообще у учеников всех российских мастеров, которым мальчишки отдаются в выучку, а именно: служить своему учителю денно и нощно и между этим делом, ничего общего с обучением ремеслу не имеющим, урывками получают кое-какие сведения по известному мастерству.
Религия калмыков наших представляет какой-то сколок с чистого буддизма, по высоте и отвлеченности своего учения и его философии непостижимому для невежественного народа. Поэтому, дальше формы оно не идет, и самые гилюны, кроме той же формы в своей религии, ничего не видят и не понимают, да и видеть не могут. Правда, некоторые из них стараются постигать веру свою, догматы которой изложены в книгах, получаемых гилюнами из Тибета и писаных на тибецком языке; но так как язык этот они знают настолько лишь, чтобы суметь прочитать написанное, вовсе не понимая его смысла, то из изучения священной книги ничего путного не получается.
Проведя несколько лет среди калмыков и духовенства их, я видел, как течет жизнь гилюнов. Для ознакомления с ней опишу один день их обыкновенного существования. Вставши утром с постели и окотив свое заспанное лицо водой, гилюн принимается за излюбленную трубку, которую глубокомысленно сосет довольно долго, время от времени сплевывая особым манером сквозь сжатые зубы на стоящий посреди комнаты или кибитки таз – неразлучный спутник жизни гилюна. Но не успевает он доплевать и до половины таза, как раздается, нарушая степную тишину, дикий рев четырехаршинной трубы или пронзительный свисток морской раковины, состоящих в штате музыкальных духовных инструментов – это призывают гилюнов в хурул. Здесь гилюны и другие чины калмыцкого духовенства рассаживаются, поджав ноги, на полу, дорожкой от входа в храм и до божницы, расположенной в глубине помещения и установленной всеми возможными бурханами, литыми из разных металлов и достигающих зачастую размеров в натуральную величину человека. По знаку председательствующего настоятеля хурула, именуемого хурульным бакшей, начинают дикое пение под аккомпанемент не мене дикой музыки, в которой резкие и громкие звуки труб покрываются лязгом металлических тарелок, находящихся в руках бакши. Мотивы этих песнопений не понятны для уха, привыкшего к европейской музыке.
Моление разнообразится едой риса, баранины и питьем калмыцкого плиточного чая, сваренного на молоке и сдобренного бараньим жиром. К чаю обязательно подаются знаменитые борисоглебские, или же как-то иначе называемые, кренделя, которые ни в воде не тонут, ни в огне не горят, и только уступаю перед острыми зубами гилюнов. Подзакусивши, таким образом, при звуках божественных песнопений, гилюны покидают гостеприимный хурул и расходится по словим домам, кольцом окружающих хурул, спеша к вечеру доплевать свои тазы доверху. Посещая друг друга, гилюны рассаживаются вокруг тех же тазов и молча тянут свои трубки, поплевывая в тазы один ловчее другого, причем иные в этом искусстве плевания, благодаря долговременной практике, доходят положительно до виртуозности, как хорошие стрелки, попадая всегда в намеченную цель. «Натрудившись» достаточно, гилюны предаются отдохновению, а вечером, по зову тех же музыкальных инструментов, снова спешат для молитв, еды и питья под кров хурула, играющего роль столовой, где и вечером проделывается тоже самое, что и утром.
Наполнив на ночь свои желудки чаем, бараниной и рисом, а головы трогательными мотивами церковных песен, гилюны важно расплываются по домам для ночного отдыха, чтобы утром с обновленными силами приняться вновь за столь же тяжкое молитвенное подвижничество.
Так проводят день эти труженики и богомольцы за калмыцкий народ, сегодня, как вчера, и завтра, как сегодня. Блаженная жизнь на лоне природы, при полнейшем отсутствии каких-либо запросов духа! Книга здесь не существует, кроме церковной – в хурулах. Но что же это за книга и какой из нее толк, когда смысл содержимого ее закрыт для чтецов, могущих читать лишь одни буквы.
Для степняка-калмыка, не видевшего ничего лучшего, жизнь гилюна считается завидной, и каждый из калмыков, не вкусивший сладостей ее, сам старается предоставить такое блаженство на земле своим детям, которых для того отдает в «манжики» гилюнам. Для последних же манжики это положительно находка, являясь даровой и безответной прислугой, с которой можно проделывать все, что угодна, без всякого признака протеста. Здесь вполне применима поговорка: «Терпи казак, атаманом будешь». И действительно, каждый манжик, с окончанием своей науки, становится этим «атаманом»
О прочих сторонах жизни калмыцкого духовенства – в другой раз». (Приазовский Край. 222 от 23.08.1898 г.).