Анна Харли
Эссе
По мотивам повести
Л.Н.Толстого
«Крейцерова соната»
Крейцерова соната. II часть. Андантэ.
«Музыка более высокое откровение, чем вся мудрость и философия. Кому открывается моя музыка, тот избавляется от всех тех бед, которые терзают души людей».
Л.В. Бетховен
В преддверии небес
В немом посмертии, в молчании, величии
И в трепете духовной нищеты
На каменной скамье кальцитно-млечной
В беленом льне, в лучах седин, босой
Сидел Лев Николаевич Толстой.
Под сводом призрачным, открытым для бесед
Иль встреч подлунных, одиноких бдений,
Здесь побывали раб любви и гений,
И горький пленник суетных побед.
Колонны цвета перл, слоновой кости
В просвет впускают тени. Входят гости.
И с каждым призраком своих живых творений
Он видится. Проходят чередой
И вновь уходят за порог, вовне.
И птицы легкой пенье в вышине
Сопровождает их. Его душа
Несет туда одно лишь вопрошанье,
И длится долгое немое ожиданье.
И вот грядет, спускается с небес
Издалека, подобно облачку, все ближе,
Меняясь очертаньем, возрастая…
И вот уж туча, полная грозой,
Надвинулась. И будто ею соткан,
Явился образ. И вошел. И сел.
И руку протянул, но в тот же миг отдернул.
Он был порывист, мрачен. Мелким дерном
Иль оспою покрытое лицо;
Глаза его – как мрак глубин подводных,
Теплом и мукой источали влагу
Безбрежных слез, неукротимых нот.
Во фраке и муслиновом платке
И с дирижерской палочкой в руке,
Ушедший в мир иной, безгрешен и духовен,
Теперь сидел пред ним
Сам Людвиг Ван Бетховен.
Он помолчал и тихо произнес:
- Меня не ждали Вы? Но видят небеса:
Есть место, где чужие голоса,
Минуя время, вторят в такт друг другу.
Иным бы я теперь не подал руку!
Но воля Ваша, сами виноваты:
Не взяв мотива Крейцера сонаты,
Меня б не вызвали. Я должен дать ответ.
В России музыкант, или поэт,
Иль граф, иль князь – душой взыскуют Бога.
И посему мы вместе у порога,
И доброты я не забуду той.
Голицын, Разумовский и Толстой
Меня признали.
Мной был признан Гете.
Но в час страданий не подал руки.
Его простил давно за терпкое вино
Страданий Эгмунта. Довольно с тем.
Но Вы!
Отдать на поругание толпы
Трудами сердца вызванные звуки!
Мое анданте, чистый, ясный свет!
Игру созвучий, что в своем обличье
Скрывают лик возлюбленной одной –
Мелодии, неузнанной при жизни,
Влекущей нас веселою игрой,
Теплом и обещаньем вечной встречи.
Неужто не любила вас София?
Ах, да…Танеев. Он мой ученик
И Баха. Вы не любите его.
А жаль, ведь он постиг секрет той речи,
Что Духом продиктована. Пропорций,
Способных умалить озноб и жар
И подлого отчаянья пожар,
И ревности слепое помраченье.
Признаться, сам в минуты раздраженья
Испепелить иную был бы рад
За это небреженье и разврат,
Что подают под соусом заботы!
О, да, я мог возненавидеть их,
Когда моя кухарка подавала
Свой неуклюжий сатанинский суп.
Я изготовить смог бы это блюдо,
Лишь набросав нарочно, как попало
Басы, тромбоны, острых пиццикато –
У публики бы было несваренье!
Но видит Бог, я в это же мгновенье
Готов бы был принять смертельный яд
С ладони юной Джулии Гвиччарди.
Но вы – художник слова. Смысла ради –
Заметил между прочим я – Любовь
Есть имя женское. Помыслите, едва ль
Иначе чувству подобает имя.
И речь двоих…Как скрипка и рояль…
Постойте, что за тема! –
Он вскочил,
Разрезал воздух дирижерским жестом
И заметался в муках родовых,
Мотивы фуги громко распевая.
Разверзлось небо. Туча грозовая
Исторгла вспышку света. Сжав кулак,
Он погрозил ей. Лев перекрестился.
Он мирен был и тих. В душе молился.
Тень Позднышева выросла, дрожа,
Завидев гостя, встала у порога
И вновь исчезла.
Людвиг продолжал:
- Бывало, что и я страдал напрасно.
Фальшивый тон, нестройная игра.
Случайных душ случайное созвучье.
Но подносили важно доктора
Мне адские смертельные примочки.
Их извиняет разве тот лишь случай,
Что вверено им тело. Не душа!
И, ею жив, ищу вторую часть,
Без устали внимая мерным тонам,
И бесконечно чуток к тишине,
Я знаю, что звучит она во мне
Касаньем трепетным, как дуновеньем ветра
И трелями подлунными цикад
Влечет к себе. Я ей безмерно рад.
И музыка дошла. Отмерив такты,
Бетховен вышел. Отзвуки сонаты
Слезою чистой с нотного листа
Струились.
И естественна, проста
К ногам босым приникла Красота.
Душе – врата небесные открылись.
РЕЦЕНЗИЯ
Автор выбрала для эссе необычную форму, которая, впрочем, вполне соответствует представленному материалу – философским раздумьям над содержанием одного из самых непростых произведений русской классической литературы.
Воображаемая встреча двух гениев – писателя и композитора – в пространстве вечности написана дольником, что подчеркивает торжественность и значимость воссоздаваемой ситуации, а свободная рифмовка, иногда отсутствие рифмы, широкое использование анжабеманов создает прозаизированную интонацию, почти нивелирующую стихотворный ритм. Это выразительное средство чаще других используется именно в драматическом стихе, что свидетельствует о значительной осведомленности автора эссе в традиции этого жанра.
Очень выразительны созданные образы Толстого и Бетховена: автор эссе акцентирует лишь знаковые, узнаваемые детали их портретов: «…в беленом льне, в лучах седин, босой» о Толстом, и «…порывист, мрачен. Мелким дерном /Иль оспою покрытое лицо <…> Во фраке и муслиновом платке /И с дирижерской палочкой в руке» - о Бетховене, что позволят ей избежать смысловой избыточности (герои названы полными именами) и сосредоточиться на их концептуальном прочтении.
Толстой предстает молчаливым, смирившимся, верующим старцем, чье участие в диалоге с композитором весьма условно (он не произносит ни слова). Сказано лишь, что он ждет и вопрошает всех, кто является к нему из вечности:
…Его душа
Несет туда одно лишь вопрошанье,
И длится долгое немое ожиданье.
Толстой терпеливо принимает упреки и возмущение Бетховена, который изображен автором эссе иначе: порывистый, движущийся, его интонация меняется, передавая широкий спектр эмоций от тихого и почтительного приветствия – к возмущению, выраженному целым каскадом восклицательных предложений:
…Отдать на поругание толпы
Трудами сердца вызванные звуки!
Мое анданте, чистый, ясный свет!
Последовательно выстраиваемая автором эссе антитеза Толстого и Бетховена достигает кульминации в сцене грозы:
…Разверзлось небо. Туча грозовая
Исторгла вспышку света. Сжав кулак,
Он [Бетховен] погрозил ей. Лев перекрестился.
Он мирен был и тих. В душе молился.
Разница характеров здесь особенно очевидна, как и разница двух «Крейцеровых сонат», каждая из которых по своему содержанию и своей интонации не соответствуют темпераменту и характеру своего создателя: страшная, бунтарская, обреченная на «поруганье толпы» повесть более соответствует характеру Бетховена, в то время как мелодия сонаты предстает как «чистый, ясный свет», «игра созвучий», что больше соответствует концепции толстовского образа.
Финал разворачиваемого действия приводит к неожиданному итогу:
…Бетховен вышел. Отзвуки сонаты
Слезою чистой с нотного листа
Струились.
И естественна, проста
К ногам босым приникла Красота.
Душе – врата небесные открылись.
Красота музыки, выражающая естественность и простоту, приникла к ногам писателя, оказавшись, по мнению автора эссе, сильнее Позднышева и всей противоестественной сложности и ужаса, которые в нем были воплощены. Именно поэтому его фигура исчезает при виде Бетховена.
Таким образом, творческое прочтение повести Толстого «Крейцерова соната», представленное в эссе, отличается завершенностью, оригинальностью и внутренней целостностью.
Из достоинств работы стоит также отметить привлечение широкого историко-культурного контекста: автор хорошо осведомлен в фактах жизни Бетховена и Толстого, смело выстраивая интересные параллели.
Замечания и пожелания:
1. Не совсем удачно сочетание «безбрежных слез», возможно, подобрать иной эпитет было бы правильнее.
2. В строчке:
…Помыслите, едва ль
Иначе чувству подобает имя.
слово «иначе», возможно, было бы заменить на «иное».
Высказанные замечания нисколько не умаляют проделанной работы! Спасибо автору, было очень интересно читать.
В.В. Бондаренко