Александр Карелин продолжил: 3. О своих записях Юрий Дмитриев сам заговорил с доктором Невским. Смущаясь, он протянул тетрадку офицеру, присевшему рядом на лавочку:
(начало - https://dzen.ru/a/Zsc9iJwXGRFhmdSr)
- Вот, товарищ старший лейтенант, мои записки о войне, о своей службе здесь в Кандагаре. Однажды проснулся ночью от страшного сна, а потом задумался: если меня не станет, то ничего от меня на этой земле не останется. Захотелось вдруг рассказать о себе немного. Знаю, что плохо написано, да и безграмотно до безобразия. Я и правил по русскому не помню никаких. Пишу так, как считаю правильным. Что вы хотите – учился я плохо, еле-еле до восьмого класса дотянул. Потом училище. Немного поработал, а там и призвали долг Родине отдать. Но Афганистан меня здорово изменил. Я даже книжки здесь полюбил читать. Особенно про исторических личностей люблю. Недавно вот про Екатерину Великую читал. Оказывается, она тоже плохо русский язык знала, писала с огромным числом ошибок. Даже в слове «ёще» она, например, делала четыре ошибки!
-Это как это, Юра?
-Она писала «исчо».
Юрий весело рассмеялся.
-Да, забавный пример. Но ты не забывай, что императрица была немкой, а уж на своём-то языке она писала без ошибок. Но этот пример должен тебе придать уверенности. Так что пиши смело и не стесняйся об этом говорить. А что до ошибок, то почерк у тебя понятный и иногда по смыслу можно догадаться, о чём идёт речь. Лично я вот всё понял при беглом просмотре записей, а ошибки никогда не поздно исправить, на это и существуют всякие там «спецы». А это ты здорово придумал – начать писать. Хочется надеяться, что когда-нибудь по твоим записям и будут судить об этой войне. Я рад, что ты поправляешься. А что пишешь – это ещё одно подтверждение, что голова твоя «хорошо варит».
-Спасибо вам, товарищ старший лейтенант. Очень вы меня успокоили. Честно говоря, вы первый, кому в этом сознался. Да и потому только, что мы ведь с вами земляки, а это очень важно для меня.
-Всё нормально, Юра. Дерзай дальше. Если надумаешь, то я готов тебе помочь в редактировании твоих записей. Можем ещё кого-то из сестричек подключить. Тебе, я уверен, никто не откажет…
По материалам дневника Дмитриева: «Один из уроков Афганистана: танковый экипаж во время движения находится на броне. Кроме, естественно, механика-водителя. Правильно говорится: пуля – дура. Может зацепить, а может и мимо просвистеть. Другое дело мина или фугас.
Окажись экипаж при подрыве внутри танка – не позавидуешь ребятам. А так, тряхнёт только да на землю сбросит. Механику же деваться некуда, его место в утробе машины. Подрыв для него – беда. Но Юрию с этим везло. Первый раз наскочил на противотанковую мину под Кандагаром, когда доставляли продукты на отдалённый пост.
Дорога была как дорога. Буквально перед ними пропылили по ней две афганские «барбухайки» - старые, расписанные грузовики водителей-частников. Вдруг под их катками – взрыв. У Юрия мелькнула мысль: «Гранатомёт… Кумулятивным… Боеукладка сейчас рванёт…» О броню приложило здорово, аж все кости заныли. В ушах звон противный. Ощупал себя – вроде цел, из люка выбрался, а ребята, на ходу пыль с себя стряхивая, к нему бегут.
-Что с тобой, Юрка? – кричит Лысых.
А он его словно сквозь стену слышит. Вытащили ребята механика-водителя и тоже давай ощупывать.
-Да бросьте вы меня тискать, цел я, сказал им Дмитриев и почувствовал, что улыбку не может сдержать.
-Контузило, наверное, Юрку-то, - озабоченно протянул Миша Мусаев.
Но больше всех досталось их «слонёнку». Взрывом вырвало третий каток справа, разметало гусеницу. На такой случай они с собой полтора десятка траков запасных возили. Кувалду в руки – и пошёл. Весит она восемь кг. Загнать стальной палец в сцепление траков – это раз двадцать тюкать надо. В общем, вернули они ход танку. И продовольствие тогда довезли до цели.
Скоро Юрий стал старшим механиком-водителем взвода. На совести – танк командира и в общем-то остальные машины взвода. Как сказал сержант Ибрагим Абдрахимов: «Выше голову, Дмитриев, ты выбился в зампотехи целого взвода!»
И снова, как считал Юра, ему чертовски повезло с экипажем. Командир взвода – старший лейтенант Григорий Брандобовский. Говорит – будто слова на вес пробует. В суждениях не скор, но точен. В каждом из подчинённых до сути старался добраться. Громких слов от него никогда не слышали. Но было как-то принято в батальоне, что на трудное дело посылали именно Брандобовского. И он его делал с какой-то удивительной простотой и спокойствием. И почти без потерь. О таком командире может мечтать любой солдат, а о старшем брате – любой парень. Взводный для всех для них стал и тем и другим.
Ибрагим Абдрахимов – их наводчик и замкомвзвода в одном лице, был ко всему прочему и мастером подначек. И рассмешить мог, и самолюбие царапнуть. И песней под гитарный перебор способен был за душу взять. Заряжающий Николай Мужичков – неприметный вроде бы паренёк. Только именно он первым всегда оказывался у наскочившего на мину БТР или танка, его перевязочный пакет первым закрывал рану попавшего в беду товарища.
Был в нём какой-то талант на отзывчивость, что ли. На войне это очень много значит, чтобы рядом с тобой были близкие по душе люди. Такие, которым ты веришь как самому себе. Они становятся твоей смелостью, когда в страшную минуту хочется попятиться назад, твоей совестью, если вдруг пытаешься оправдать своё малодушие или покривить душой, твоей уверенностью в том, что раненым в беспамятстве ты не будешь захвачен в плен.
Они не позволят, если будут сами способны двигаться. Но чтобы так было, надо научиться чувствовать боль и радость другого человека, делами доказав своё право называться боевым побратимом.
4.
Через две недели, в конце августа, Юрий Дмитриев был выписан из медицинской роты. С выздоровлением, как было написано лечащим врачом в выписном эпикризе. Но Невский прекрасно понимал: не дай бог, новое сотрясение, и мозг танкиста может серьёзно пострадать. Выдержит ли он новые травмы? Эта повторяющаяся травма, как хроническое сотрясение, именуемое у боксёров «грогги» - неизменно приводит к глубокой инвалидности человека. Но что мог сделать доктор – порекомендовать: больше не участвовать в боевых выходах или отправить дослуживать на Родину? Вряд ли солдат принял бы такое решение медиков, даже под страхом смерти. Похоже, эта «игра», где ставка – жизнь, пришлась по душе молодому человеку.
Последние два дня Юрий непрерывно писал. Ему взялась помочь сестра-анестезистка Марина Задунайская. В штате она была второй и частенько её «в затишье» использовали то в качестве перевязочной, то постовой сестры, впрочем, девушка была не в обиде. Вот и сейчас она с радостью взялась помочь «солдатику» (как она называла всех раненых и больных в стационаре медроты) в его «литературных опытах». Сама Марина любила литературу, прекрасно разбиралась в поэзии и, кажется, пописывала свои стихи.
Похоже, их «творческий союз» оказался успешным и плодотворным: описание своей «кандагарской эпопеи» Юрий довёл до реального времени. Впрочем, простое общение молодым людям нравилось само по себе: часто попеременно звучал их смех. Невский радовался за парня – он «ожил» и от личной драмы, о которой тот поделился с офицером, а не только от «отметин войны».
В день выписки Юрий постучался в ординаторскую. Они со старшим лейтенантом Невским обнялись на прощание, Александр просил Юрия заходить к нему в гости в Чебаркуле, оставил свой адрес. Сам Юрий, сославшись на возможную перемену адреса, так и не оставил своих координатов в «мирной жизни». Впрочем, позднее вскрывшиеся обстоятельства всё прояснили.
А ещё Дмитриев передал Невскому на сохранение «свой труд», как он назвал свои записи.
-Товарищ старший лейтенант, пусть это полежит у вас. Так надёжнее, что сохранится, а перед «дембелем» я у вас это заберу. Можно?
-О чём разговор, Юра. Сохраню в наилучшем виде. А можно я прочитаю твой труд?
-Конечно, читайте. Мы с Мариной вроде самые грубые ошибки исправили, но надо бы ещё подработать текст. Это она сама сказала.
Дмитриев пожал протянутую руку Невского.
-До свидания, товарищ старший лейтенант.
-Будь здоров, Юра. И постарайся больше не попадать к нам.
-Постараюсь…
По материалам дневника Дмитриева: «Когда солдату бывало страшно на той войне? Первый душманский обстрел. Что пули умеют так противно повизгивать, Юрий понял потом, когда всё стихло. Но испугаться по-настоящему не успел. Растерялся – это было. Другой раз – расстрелянная в упор колонна афганских грузовиков на обочине.
Душманы покуражились зверски: тела водителей и сопровождающих были искромсаны с какой-то садистской методикой. Юрия кольнула мысль, что с любым их них такое может случиться. Мурашки по спине пробежали. Но это тоже нельзя было назвать страхом.
Испуг ощутил он совсем неожиданно. Пришла почта. Четыре дня не могли дождаться её: «вертушки» прижала к земле весенняя непогода. Дмитриеву передали очередной конверт. От девчонки, которую вся улица считала его невестой. Да что там, и он тоже так думал. В конверте – листок со школьным почерком: «…в жизни, Юрочка, всё сложнее, чем на словах. В общем, пишу тебе последнее письмо. Скоро, наверное, выхожу замуж».
Вот тогда-то Дмитриев испугался. «Последнее письмо»? Как так? Он же жил этими листочками. Когда валила усталость, стояли перед глазами выученные наизусть строки. Твёрдо верил, что никакой фугас не может его убить, ведь он ещё не прочитал те её письма, что принесёт очередная почта. Стопка конвертов, плотно упакованная в полиэтилен, стала его талисманом.
И вдруг – нет талисмана, нет слов, которыми жил почти год, нет долгожданного конверта в завтрашней почте. Стало страшно. И этот страх жил в нём почти месяц. Ребята расспросами не донимали, знали – наболит, сам выговорится. Да и не он первый через такое проходил. Другим куда страшней было подобные письма в госпиталях получать, чувствуя в них подтверждение своему инвалидскому приговору…
Из пяти подрывов Юрия четвёртый, в июле месяце, был самый страшный. Они тогда прикрывали хвост колонны. Семь автомобилей и два БТР прошли по колее, но мина сработала только под гусеницей их танка. Вместе с этой миной был установлен и самодельный фугас. Взрыв получился внушительный. Их «слонёнку» вырвало днище, осколками посекло все внутренности, даже приборную панель покорёжило.
Юрию же снова повезло: только оглушило. Даже толком понять ничего не успел. Ребят из экипажа – кого металлом пометило, кого взрывная волна примяла – срочно в госпиталь отправили. Дмитриев ремонтников дождался, отбуксировали они танк в батальон. До палатки Юрий дошёл, хотел прилечь, отдохнуть: что-то усталость будто кости ломать начала… Очнулся уже в медицинской роте. Доктор Невский сказал:
-По науке, брат, тебя из танка должны были уже беспамятного вытащить, а ты ещё и «погулять» успел вволю. При такой контузии это на пользу не идёт.
С медициной Дмитриев спорить не стал. Да и трудно было что-то говорить: в голове шумело здорово, и язык словно распух, тело, будто ватой набито.
В стационаре медицинской роты Юрий пролежал около недели. Хватились, а он уже сбежал снова к своему экипажу. Весь остальной коллектив гораздо быстрее в строй вернулся, чем их механик-водитель. С танком дело обстояло хуже – списать его решили подчистую. Танкисту не надо объяснять, что такое машина, к которой успел привыкнуть.
Да что там привыкнуть – сродниться с ней. По звуку двигателя определять её самочувствие, по вибрации металла всем телом ощущать её старание и напряжение в работе. В общем, прощаться с танком, который на дорогах и в горах поровну делил с тобой риск и удачу, прикрывая тебя от пуль и осколков, это всё равно, что прощаться с боевым другом. Так и экипаж прощался со своим «слонёнком».
Новый танк Юра выбрал… по цвету. Он был чуть светлее двух других, пригнанных в их батальон в подмену. Это, как потом, оказалось, было чудо, а не машина. С выбором Дмитриев не промахнулся.
Первая боевая работа на новой машине. Тридцать километров дороги осталось позади. По рации звучит голос старшего колонны:
-Всем – стоп! Сапёры, вперёд!
Ясненько, пошёл «винегрет по-итальянски», как говорили сапёры, работая с пластиковыми минами, которыми снабжали душманов земляки Адриано Челентано. Сапёры справились за час. Сняли восемь «итальянок», два американских фугаса и несколько «самопалов» - начинённых взрывчаткой обрезков труб со взрывателями. Колонна медленно тронулась. А Юрия – как замкнуло: кнопку воздухозапуска не может пальцем нащупать. Чувствует, мелко так начинает его трясти. Откинулся, насколько теснота отсека позволила, расслабился, подумал, мол, всё пройдёт. В шлемофоне нетерпеливый голос Абдрахимова:
-Уснул, что ли, Юра? Давай, трогай!
А он ему и ответить ничего не может. Будто парализовало. Мерзкое такое ощущение, словно внутрь его страх забрался и разрастается там всё больше и больше. Юрий стал ругать себя, на чём свет стоит. А перед глазами – обезбашенный, обгоревший танк, который как-то на обочине видел. Разорвало его собственным боекомплектом, сдетонировавшим при подрыве на душманской мине. Об экипаже в таком случае и спрашивать не принято… Трудно сказать как, но «слонёнка» Юра с места стронул. Прекрасно понимал, что надо оборотов прибавить, но не может. Каждой клеткой тела он ждал взрыва. Страх в ужас перерастает, вот-вот доконает механика-водителя.
И тут Ибрагим начал ругаться. Забористо так, с коленцами. Прорвало Юрия смехом. Прибавил он газу, танк пару раз фыркнул, вроде, как и его замкомвзводовские «коленца» из оцепенения вывели, загудел деловито, набирая обороты, и пошёл догонять колонну. В тот день ещё раза три страх возвращался.
Ему всё казалось подозрительным на дороге: то выемка какая-то неестественная, то бугорок больно уж на рукотворный смахивает. Так и подмывало рычаги на себя до упора рвануть, остановиться. Каждый раз еле сдерживался. И здесь другой страх помог. Больше всего боялся, что ребята засмеют или вообще презирать станут.
Потом обо всём этом он рассказал Николаю Мужичкову и Ибрагиму Абдрахимову – долго в себе такое не утаишь. Ибрагим долгим взглядом посмотрел в сторону затянутых дымкой гор, задумчиво произнёс:
-Это, наверное, как детская болезнь, например , корь: однажды переболеть надо, чтобы потом не повторялось.
-Пожалуй, всем нам через это суждено было пройти, - негромко, словно размышляя с самим собой, добавил Николай.
Больше не требовалось слов. Пережитое научило их общаться и одними чувствами.
Юрий убеждён, что люди, рассказывающие, будто им на войне неведом был страх, либо не до конца честны, либо их просто подводит память.
Испытать страх – не так уж и опасно, куда хуже поддаться ему, подчинить свою волю. Бояться сделать решительный шаг можно, нельзя не сделать этого шага…
5.
У каждого, кто воевал в Кандагаре (да и во всех других местах Афгана), остались навсегда свои памятные места. Командир танкового взвода старший лейтенант Григорий Брандобовский до мельчайших подробностей запомнил тот день, когда в середине декабря 83-го под Кишкинахудом его взвод действовал в составе группы под общим командованием капитана Якова Рибоковаса.
Им без сопровождения мотострелков пришлось шестью танками наступать на базу мятежников: два танка вскоре подорвались на фугасах, оба экипажа погибли, четыре прорвались к базе, но вынуждены были остановиться перед обрывом и отбивать атаки с двух сторон. К концу боя у танкистов не было ни одной ручной гранаты, по два снаряда осталось на пушку.
Выручили авиаторы – звено «грачей» очень своевременно «свалилось с небес» и поддержало «огоньком». Когда штурмовики, сделав свою работу, улетали, танкисты не удержались от криков восторга. Бой закончился, пора было возвращаться. Экипажи вновь заняли место на броне – лишь механики-водители находились в «чреве» своих «железных коней».
Тут и прозвучал новый мощный взрыв. Танк Брандобовского наскочил на противотанковую мину. Танкисты «посыпались» с брони. К счастью, для них это обошлось лишь небольшими травмами. Юрий Дмитриев, механик-водитель, получил тяжелейшую травму головы и ног.
Коля Мужичков, сам едва оправившись от удара о землю, бросился к товарищу, оказал ему необходимую первую помощь. Через полчаса вызванный вертолёт уносил раненого танкиста в госпиталь Кандагара.
Именно в тот день за ранеными на аэродром выехал на санитарном автобусе старший лейтенант Невский, заменив занятого неотложными делами фельдшера приёмного отделения. С трудом, не сразу, но Юрия Александр узнал. Он же перевёс его в госпиталь, проводил до операционной, где хирурги начали борьбу за спасение паренька.
Сестра-хозяйка, которая занималась личными вещами раненого, передала Невскому незапечатанное письмо. С первых строк стало понятно: его парень писал своей маме. Решено было отправить послание, оставалось лишь вписать адрес матери. Старший лейтенант решил узнать его у сослуживцев танкиста.
Каково же было изумление Невского, когда он через пару дней узнал от командира взвода Брандобовского: Юрий Дмитриев детдомовец. Он никогда не знал своего отца, как и мать, которая его «подкинула» в детский дом.
Воспитательница, которая нашла закутанного в пелёнки ребёнка, сама дала ему имя, свою фамилию, своё отчество (так он стал Юрием Константиновичем), а также «на глазок» определила день его рождения. Впрочем, все годы, что Юра жил в детском доме, Наталья Викторовна, так звали воспитательницу, мать трёх своих детей, питала к пареньку тёплые чувства, а он «за глаза» звал её «мамой».
Однажды он рассказал о своей мечте Коле Мужичкову, с которым особенно близко сошёлся – найти свою настоящую мать и узнать день своего рождения. А тогда, сразу после окончания восьмилетки, Юра переехал из детдома в общежитие профтехучилища, где и жил до армии. Выходит, у него никогда не было своего дома, поэтому он и не назвал Невскому адрес в Чебаркуле, видать, постеснялся.
Дмитриев не любил рассказывать о своей «гражданской жизни», даже не все из его боевых товарищей знали, что он «один как перст» на всём белом свете… Командир взвода же знал его тайну из документов, сам Юрий никогда с офицером об этом не говорил.
…Операция в госпитале прошла успешно - искалеченный танкист выжил, правда, одну ногу всё же пришлось ампутировать на уровне колена. Поговорить с Дмитриевым Невскому так и не удалось – все дни пребывания в госпитале парень находился без сознания. Через несколько дней, накануне Нового 84-го года, Юрия Дмитриева прямым самолётом эвакуировали в Ташкент. Выжил ли он? Этот вопрос остался открытым. Правда, радовало, что через несколько лет, в Книге Памяти погибших «афганцев» его найти не удалось…
Спустя менее месяца старший лейтенант Невский сам получил в рейде тяжёлое ранение и «открыл новую страницу жизни» - более года кочевал по госпиталям Афганистана и Союза. Позднее среди личных вещей, заботливо собранных сослуживцами и отправленными вместе с раненым доктором, Александр нашёл тетрадь с записками Юрия Дмитриева, а также его письмо, написанное придуманной матери. С небольшими сокращениями и поправками это письмо публикуется ниже…
«Здравствуйте, моя дорогая и любимая Мама! Ваши письма подолгу ищут меня, но, слава богу, всегда находят. Поздравляю вас с праздником нашей революции. Здесь её осознаёшь по-особому! Мы ведь тоже очень причастны к ней.
Мама, как тесно всё переплетено в жизни. Вот сейчас читаю книгу об Андрее Рублёве. Вглядываюсь в репродукции, каждая картина – воплощение доброты и возвышенных мыслей. Может, оттого, что сам художник перенёс немало испытаний? Оттого, что его юность совпала с событием величайшим – началом освобождения Руси от монголо-татарского ига? Его мечта о свободе, мире, гармонии, она и сейчас близка нам.
Тем же ребятам из нашего взвода. Хоть они, конечно, не все осознают это. Мы тоже присутствуем при величайшем историческом событии, участвуем в нём. Но, наверное, много ещё воды утечёт, прежде чем афганский народ вздохнёт свободно.
А книги я полюбил. Через них узнал так много нового и интересного. Выдаются минуты, чаще прямо в танке читаю ребятам. Вчера, например, читал Жуковского. Раздобыл нежданно томик баллад.
Ну, как у вас, Мама, дела? Смешной вы наказ мне сделали в прошлом письме, мол: «пора нынче зимняя, ноги старайся не студить…» Это у вас на Урале ноябрь – зимняя почти пора, а у нас здесь по-прежнему тепло, стоит до тридцати градусов. Но для нас это уже хорошо, почти прохладно.
В летние месяцы доходило до шестидесяти и даже больше. Но я держусь хорошо. Я крепкий. Хорошо, что вы, Мама, заставляли меня с детства заниматься спортом. Мне здесь ох как пригодилось это. Иногда приходится и без танка – по горам, по песочку, по беспощадной жаре… Кто-то даже падает в обморок.
Как вы там, Мама? Ещё раз с праздником 7 ноября, моя родная! Скучаю, скучаю, скучаю! Помогает от этого только служба. Как в песне поётся, солдатская жизнь далека от родимого края. На подарки скупа, на заботы щедра… Забот, действительно, хватает.
Сейчас после выхода пополняем боекомплект, приводим в порядок технику (я ведь теперь стал зампотехом целого взвода – парни наши так шутят), но ответственности стало всё же больше – следить за танком командира взвода, да и остальные машины взвода на мне. Но я всё выдержу, чтобы по окончании службы смог обнять тебя, дорогая моя Мама!
Хочу порадовать вас, дорогая Мама. Недавно меня наградили значком ЦК ВЛКСМ «Воинская доблесть», а ещё послали представление на медаль «За отвагу». Только вы не думайте чего страшного. У нас, в общем-то, тихо. С выхода я иногда привожу, Мама, букетик цветов для вас. Ставлю на самое видное место. Посылаю вам несколько лепестков этих афганских роз. Может, сохранят, донесут запах здешней горячей осени.
Желаю, чтобы настроение у вас было, как у меня, - бодрое и весёлое. До свидания. Целую. Ваш сын Юра. Ноябрь 1983 г.» Конец…
