Случай
Мне было чуть больше двадцати лет, когда утром после бурной пьянки я без денег и без документов очнулся на лавочке под берёзкой в незнакомой мне деревне близ незнакомого мне города, и натуральным образом возопил и возроптал: на себя, на судьбу, на своё скорое и поспешное решение сойти с поезда, не доехав до пункта назначения, и на провидение, которое меня никоим образом не остановило и не предупредило. Одним словом – ответственно подошёл к жалобам и упрёкам.
Хотя, признаться, я немного сгущаю краски ради красного словца. Вы уж меня простите великодушно. Город-то я, конечно, знал. То была Рязань. И деревня мне была известна – Константиново. Неизвестными они были попросту из-за того, что был я там проездом. Ехал я после службы из-под Нижнего Новгорода (тогда он назывался Горький) в Москву. После армии чаял найти там работу. Но проезжая мимо Рязани, не смог отказать себе в удовольствии посетить родину своего любимого поэта — Сергея Есенина.
С Серёгой я познакомился в 1973 году в туалете средней школы города Борисоглебска, куда я отпросился с урока по причине обильного носового кровотечения. Был у меня такой туз в рукаве на случай невыученных уроков — близко расположенные сосуды в слизистой носа. Спасали меня не раз. Как только я чувствовал, что меня вызовут к доске, я подковыривал почти никогда незаживающую болячку в носу и начинал натуральным образом обливаться кровью. Учителя охали, ахали, конечно, и спешили сами выставить меня с урока в туалет, чего я, собственно, и добивался.
И вот однажды после очередного такого фортеля я выжидал спасительные минуты в этом самом туалете и от скуки бестолково шарил глазами по выщербленным коричневым плиткам школьного клозета, разыскивая в их трещинах сказочных существ и фантастические миры. Мое внимание привлек скомканный клочок бумаги, валявшийся у облезлого жестяного ведра с мусором.
Я подобрал комочек и развернул его, и там мне было явлено чудо:
«Зеленая прическа,
Девическая грудь,
О тонкая березка,
Что загляделась в пруд?..»
Я натуральным образом выпал из реальности на ту долю минуты, что я читал этот варварски выдранный из незнакомой книги лист. Незнаком был и автор. Книгоиздатель пожадничал и не упомянул фамилию поэта рядом со стихом, который я встречал впервые. Встречал впервые, но это не помешало мне будто бы наяву услышать шелест берёзовых кос и ощутить их пряный осенний запах.
Я пропал. Был пленён, очарован и убит. Убит той мыслью, что это, скорее всего, запрещёнка, и к учителям с ней подходить даже не стоит.
Но я проявил смекалку и направился в храм литературы — в центральную библиотеку. Я знал, что там работают фанаты острого и талантливого пера и уж они-то смогут, вопреки всем запретам и угрозам, дать мне все пароли-явки в относительной для нас обоих безопасности. Узнать хотя бы имя поэта.
Но в отделе абонементной литературы такой книги не было. Меня отправили в читальный зал и шепнули напутственно: «Есенин».
Боже! Уже одна фамилия чего стоила! В ней одновременно мне почудился кисло-сладкий вкус сливового варенья, шёпот осенней листвы и кружевная тень цветущей вишни. Уже этим я был счастлив.
Но в читальный зал центральной библиотеки пускали только совершеннолетних. Я же был семиклассником. Я стоял, понуро опустив голову, и ощущал, как сливовый вкус тает в солоноватой горечи моих проглоченных слёз — я отчаянно не позволял себе плакать.
— Что? Так понравился? — спросила меня библиотекарша, пронизывая мои посыревшие глаза рентгеновскими лучами своего оценивающего взгляда. Взгляд потеплел и засветился, когда она поняла, что я натурально плачу. Вовнутрь, в свой покрытый болячками нос, но плачу.
— Ладно, — сказала она, — сделаем так: я посажу тебя в уголок за тот фикус, — она кивнула на горшок с китайской розой, которая почему-то стала фикусом, — возьму книгу на себя, а ты почитаешь. Тут. Никуда брать её нельзя. Договорились?
Я закивал, рискуя выплеснуть свои еле сдерживаемые слёзы. Теперь я плакал уже от радости.
То была не книга, а сокровище. Уже намного позже Есенина легализуют, и мои дети даже будут проходить его в школе, его сборники появятся в библиотеках и магазинах, но ни тогда, ни сейчас вы практически не найдете тех изданий, где бы свободно публиковались его хулиганские стихи. Эта тень гениального поэта будет стыдливо и насильно скрыта от глаз благочестивых почитателей.
Но та книга была цельной по этой части. Правда, опасные места были заботливо расстреляны обильными многоточиями. Цензура ревностно хранила нравственный облик своих граждан и не допускала крамольных фраз и ругательств в умы советских читателей. Но советский читатель всё-таки был человеком в своей естественной, не выхолощенной цензурой среде обитания, и многие пропуски и многоточия он без труда восстанавливал при помощи своего эрудиции, кругозора и такой-то матери.
Многие, но не все.
Иной раз я будто бы соревновался с автором в умственной изворотливости: смогу ли я отгадать его посыл, прежде чем сам пошлю эту идею куда подальше. Чаще всего выигрывал я, но в некоторых местах Серёга был особенно изобретателен. Настолько изобретателен, что ни один сканворд или загадка не могли соперничать с нашим Сергеем и его невидимым другом (или врагом) – цензором. В особо сложных случаях я так и не разгадал тайну есенинской брани. Но очень хотелось.
Прошло несколько лет, и я узнал, что на родине Есенина – в селе Константиново Рязанской области – есть музей. И в этом музее хранятся рукописи, в которых, возможно, есть те самые особо заковыристые строки, так и не поддавшиеся разгадке. Так у меня родилась мечта: побывать в Рязани.
Но мечта на то она и мечта, чтобы наслаждаться ей только в думках. Если мечту начать осуществлять, то она станет целью. А цель требует сил и средств. Не то что мечта, от которой гормоны радости бесплатно разливаются по венам без малейшего напряжения. Именно поэтому я не предпринимал никаких шагов. Да и времени, собственно говоря, особо не было: я учился, служил и работал по распределению.
В общем, для осуществления мечты я много лет не делал ничего, пока судьба сама не забросила меня в Рязань.
Если уж быть до конца точным, то забросила она меня на поезд Горький-Москва (как и многие молодые люди, я хотел попытать счастье в столице), а в Рязани я высадился сам. Это был мой собственный выбор, о котором я впоследствии очень жалел, так как я и предположить не мог, сколько сложностей и колючей неизвестности вслед за этим выбором мне придётся съесть, не подавившись. Знал бы я, что именно там и решалось моё счастье, я бы тогда не вырвал от дикого отчаяния столько волос со своей шальной, ещё не протрезвевшей головы.
Итак, я очнулся на лавочке в Константиново, на родине своего любимого поэта под романтической сенью берёзы. Думаю, Сергей оценил бы всю элегантность данной ситуации. Мне повезло, что первым себя обнаружил я сам, а не наряд милиции, так что я смог избежать особенных неприятностей. Но на этом моё везение закончилось.
Из смутных воспоминаний я восстановил, что на групповой экскурсии по милым сердцу есенинским местам я познакомился с другими любителями русской литературы, и мы, к нашей вящему удовольствию, отметили знакомство в местном туристическом ресторанчике. Мы сытно ели, горячо читали любимые есенинские стихи, спорили по поводу зацензурированных строк и много пили за нашу общую любовь к поэту. Потом были ослепительные просторы поймы Оки. Это я хорошо помню. А после наша компания разбавилась Серёжкиными земляками, которые принесли с собой что-то контрафактное, явно местного разлива. Это я уже не очень хорошо помню. Следующий кадр: утро, лавочка, берёза, до ломоты затёкшее плечо и чугунная голова. В карманах пусто, документы утеряны…
На попутках добравшись до Рязани, я направился в ближайшее отделение милиции. К тому времени я уже смог вернуть себе человеческий вид и, напустив на себя максимум скорби и раскаяния, исповедовался лейтенанту в своих грехах. Тот выслушал, посмеялся, а потом куда-то позвонил. Оказалось, что звонил он в Константиново. Мои документы нашли в ресторане и передали в ближайшее отделение милиции. Почему я изначально не догадался дойти до них сам – я не знал. Видимо, испугался своего вида и пикантности положения.
Участливые сотрудники правоохранительных органов снабдили меня необходимой на такой случай справкой и направили в одно рабочее общежитие. В общаге, прикинув свои шансы прожить в незнакомом городе без связей и денег, я начал активно искать работу и по сарафанному радио нашёл её вечером следующего дня.
– Ты нам здорово подходишь, – сказал будущий директор будущего завода, который официально ещё не запустился, – но работа будет только месяца через два. Сейчас идёт монтаж, а вот через два месяца как раз начнём пуско-наладку.
– Два месяца я не протяну. Деньги нужны уже сегодня.
Директор подумал, явно взвешивая в уме все за и против.
– Тогда иди на Станкозавод, – решил-таки сказать он мне, – там привезли новый станок с ЧПУ, а настраивать некому. Мне как раз на днях звонили оттуда – спрашивали, не могу ли я кого порекомендовать. Тогда не мог, а сейчас могу, – директор кивнул на мой уже прибывший из села Константиново диплом.
На Станкозаводе мы с дипломом очень понравились местному начальству и нас пригласили к сотрудничеству.
Первые дни пропитание и мои передвижения по городу оплачивала комендантша рабочего общежития, в котором я остановился. Вот-вот я должен был получить от мамы перевод до зарплаты, но до того момента под залог военника меня спонсировала Александра Валентиновна – малоприятная худосочная дама с капиталистическими замашкам: деньги она мне выдала с охотой, но под ощутимый процент. Питался я в то время крайне скверно: ел хлеб с молоком и свои ногти, которые я сгрыз от отчаяния до мяса. Было стыдно и страшно. Страшно, что не отдам долг, что не найду работу, что так и не доеду до Москвы, куда я изначально и направлялся.
Но добраться до Москвы мне так и не пришлось. Я осел в Рязани.
Всю хитрость судьбосплетения я понял намного позже: в этот город меня отправила сама судьба, которая начала свою долгую шахматную партию с комочка жёлтой бумаги на полу школьного туалета. Но понял я это далеко не сразу.
– Пирожок с повидлом? – услышал я у себя за спиной вопрос от нашей поварихи на раздаче в заводской столовой.
– Нет, – ответил ей молодой женский голос, – сегодня четверг.
Как четверг может быть связан с пирожком? Заинтригованный такой странной и неочевидной связью я обернулся: у раздачи стояла молодая девчонка в ситцевом зелёном платье с копной светлых, длинных волос. И пусть зелёным было только платье, я тут же вспомнил и чуть не сказал вслух:
«Зелёная причёска,
Девическая грудь…»
На следующий день я снова заприметил в столовой её ситец, и ситуация повторилась:
– Пирожок? – вопрос от поварихи.
– Нет, в пятницу их не ем, – прозвучал её ответ, никого не удивив. Никого, кроме меня. По какой причине она не благоволила бедному куску выпечки по четвергам и пятницам, мне было непонятно, но крайне интересно.
В понедельник я её уже ждал, но тут она вдруг нарушила привычный ход событий, и сама попросила пирожок. Даже два. И во вторник попросила, и в среду (уже по одному). И я вдруг было подумал, что неведомый мне порядок был-таки восстановлен, как вдруг в четверг она снова отвергла несчастный жареный пирожок. И – уже ожидаемо – в пятницу. Тут явно присутствовал алгоритм, который я со своей инженерной хваткой постичь не мог.
Ещё через неделю я не выдержал и спросил:
– Простите, что беспокою, но я уже полмесяца наблюдаю за вами и никак не могу понять, почему вы едите пирожки с понедельника по среду, а в четверг и пятницу их игнорируете?
Сначала она опешила от вопроса, а потом засмеялась, и сотни маленьких колокольчиков влетели мне в уши и затрепетали там. Она смеялась так, что я вспомнил самые прекрасные стихи всех времен и народов, вспомнил, конечно же, Есенина, тот скомканный жалкий листок в школьном туалете, читальный зал библиотеки и загадочные многоточия цензуры, вспомнил берёзу и жёсткость лавочки, вспомнил страх и отчаяние и понял! Всё это тогда приключилось со мной только ради них: ради вот этой вот девчонки в зелёном ситцевом платье и её смеха.
Разгадка пирожков была до безобразия очевидной: во фритюре заводской столовой свежее масло заливали раз в неделю – в понедельник. Поначалу пирожки из него выходили румяные и аппетитные, но уже к среде начинали сдавать. В четверг, а уж тем более в пятницу, масло для жарки превращалось в адово варево, а тесто в нём приобретало цвет кожи сталевара после суточной смены. Вкус был соответствующий, и моя нимфа с колокольчиками вместо смеха не могла их есть.
Следующие два месяца с четверга по пятницу я работал снабженцем пирожками, жареными на свежем масле. В те времена сделать это было намного сложнее, чем сейчас, но на что не пойдёшь ради той, кто образом своим объемлет всю красоту и мощь русской поэзии. Она радостно принимала мои подарки, а потом добрые люди подсказали, что с такими темпами дама моего сердца не влезет ни в одно своё ситцевое платье, и я перешёл на цветы...
Так я остался в Рязани, где родилась, выросла и дождалась меня моя наречённая. Уже с ней вдвоём мы родили и вырастили своих детей, а те в свою очередь – своих. Что-то в жизни давалось мне сложно (как и многим другим людям того времени), что-то легко, будто призы выигрывал. Но одно я понимал чётко: свой самый счастливый лотерейный билет я нашёл тогда на полу в туалете средней школы города Борисоглебска. А все неприятности, что последовали за ним, были даны только для того, чтобы я встретил и узнал её.
Кто тогда руководил мной и моим решением выйти в Рязани по пути в Москву: я ли сам или кто-то свыше? Не знаю. Знаю только одно: не окажись я тогда на лавочке под берёзой без денег и документов, не имел бы я сейчас самого простого в понимании, но самого сложного в достижении счастья – счастья крепкой, любимой и любящей семьи.
