Головченко Н.Н., Пилипенко С.А. Антропоморфное берестяное изделие из Новотроицкого некрополя эпохи раннего железа Верхнеобского бассейна // Вестник археологии, антропологии и этнографии. 2024. 2. С. 57–69. https://doi.org/10.20874/2071-0437-2024-65-2-5
Рассматривается берестяное изделие, обнаруженное в ходе полевых исследований А.П. Уманского в Тальменском районе Алтайского края на некрополе эпохи раннего железа Новотроицкое-1. Авторами предпринята попытка создания экспериментальных стилистических реплик изучаемого изделия. Предполагается, что схематичность экстерьера новотроицкой фигурки позволяет рассматривать ее в качестве своеобразной погребальной куклы. Иконография образа новотроицкого антропоморфа охарактеризована в контексте связей населения Верхнего Приобья второй половины I тыс. до н.э. с культурами севера Центральной Азии. Анализируется широкий пласт археологических и этнографических аналогий погребальным антропоморфным изображениям.
Ключевые слова: Верхнее Приобье, эпоха раннего железа, Новотроицкий некрополь, берестяное изделие, погребальная обрядность.
Введение
Предметы, связанные с культом, традиционно привлекают особое внимание исследователей. Одной из таких удивительных, во всех смыслах, и даже загадочных находок является берестяное изделие, обнаруженное в ходе полевых исследований А.П. Уманского в Тальменском районе Алтайского края на некрополе эпохи раннего железа Новотроицкое-1 в могиле 3 раскопа 8. Поделки из органики в погребальных памятниках Верхнего Приобья редки и зачастую в силу климатических условий не сохраняются. Однако в захоронении пожилой женщины в сопровождении деревянного блюда с остатками жертвенной пищи, керамических сосудов, пряслица, большого количества бусин и пары серег был найден вырезанный из бересты «антропоморфный идол с крыловидными руками» (рис. 1), ныне хранящийся в фондах Историко-краеведческого музея Алтайского государственного педагогического университета.
Данная находка была опубликована А.П. Уманским [1992, с. 54, рис. на с. 110]. Впоследствии ее изображение вошло в обобщающую монографию по Новотроицкому некрополю (рис. 1) [Шульга и др., 2009, с. 42, рис. 46]. Но при этом в обеих публикациях оказались неучтенными в полной мере стилистические особенности, присущие этому берестяному изделию. Последним обстоятельством обусловлена актуальность повторного обращения к обозначенным материалам, изучение которых позволит получить новые сведения о культуре населения Верхнего Приобья второй половины I тыс. до н.э. Цель настоящей работы может быть определена как качественная публикация новотроицкого берестяного антропоморфного изображения с учетом его материаловедческой и стилистической специфики.
Материалы
Для изготовления изделия мастером был снят кусок бересты пластовым методом при помощи ножа. Береста, возможно, снималась в весенне-летний период. После чего лицевая, «белая» часть коры была обработана ножом методом скобления. Размер заготовки, из которой вырезалась фигура, вероятно, слегка превышал ее размеры, был примерно 18×10 см. Судя по неровным очертаниям предмета, возможно, вырезался он ножом на горизонтальной поверхности, в спешке. Этим мы можем объяснить и асимметричность его форм.
![Рис. 1. Предметный комплекс могилы 3 раскопа 8 Новотроицкого-1: 1 — бусины; 2 — восьмерковидная серьга; 3 — пронизка с бисером; 4 — берестяной круг; 5 — берестяное антропоморфное изделие; 6 — керамическое пряслице с солярным орнаментом; 7 — обломок изогнутой бронзовой заколки с коническим навершием; 8 — фрагмент разбитого керамического сосуда; 9 — целый керамический сосуд (по: [Шульга и др., 2009, рис. 46]).](https://avatars.dzeninfra.ru/get-zen_doc/271828/pub_66c46b5f5ab78f6fa766fe19_66c46bca61ad894a9951ab8c/scale_1200)
Размеры плоского берестяного изделия: высота около 18 см, ширина фигурки в плечах 9 см. Сохранившаяся толщина бересты 0,2–0,4 см. Фигурка вырезана из гладкой коры, снятой поперек ствола дерева (чечевички располагаются по телу фигурки вертикально). Округлая голова гипертрофирована по отношению к размеру туловища. Черты лица обозначены сквозными пробитыми отверстиями глаз и рта, а также асиметричными врезными линейными углублениями бровей и носа. Руки-«крылья» симметрично опущены и имеют темный цвет, левая больше правой. Ноги прямые, вытянутые. Правая нога короче левой, так как ее часть сломана. Предплечья и ладони, колени и ступни не обозначены. Половые признаки отсутствуют. Задняя часть, «спина», никак не обработана. На фигурке имеются 4–6 маленьких, предположительно проколотых, отверстий, которые могли использоваться для пришивания ее в качестве своеобразной аппликации на одежду или для фиксации на самой фигурке каких-то несохранившихся атрибутов.
Вследствие ухудшения сохранности предмета за время хранения от фигурки отделились левые рука и нога, потревожена левая верхняя часть головы, на которой начался разлом по линии лоб-нос-глаз. Первоначальный вид и момент обнаружения фигурки зафиксированы полевыми фотографиями, сохранившимися в архиве сектора археологии учебной научно-исследовательской лаборатории «Историческое краеведение» Алтайского государственного педагогического университета (рис. 2). В июне 2021 г. фигурка была осмотрена авторами настоящего исследования с предварительной «удовлетворительной» оценкой сохранности изделия. Тогда же была проведена аккуратная сухая расчистка обеих его сторон от полевых загрязнений, чего не было сделано ранее автором раскопок. Предмет был вновь собран, отрисован и сфотографирован. Береста сильно пересушена, требуются изменение условий хранения и срочная реставрация изделия.
Берестяное изделие обнаружено у правой руки женщины в погребении 3 раскопа 8 могильника Новотроицкое-1, датируемого в пределах IV–III вв. до н.э. Оно лежало «лицом вниз». Подобная микротопография может быть связана со смещением предмета при деструкции тела погребенной (если допустить что он имеет отношение к предметному комплексу ее одежды) или с определенным символическим актом в процессе погребального ритуала.
С целью натурной апробации наших материаловедческих наблюдений была предпринята попытка создать экспериментальные стилистические реплики изучаемого берестяного изделия. Для этого были подготовлены три одинаковые берестяные заготовки одинаковых размеров (рис. 3, 1). Затем они были помещены в емкость с водой (рис. 3, 2).
Реализованы три сценария изготовления: первый — когда из пласта снятой с дерева березовой коры сразу ножом вырезалась копия рассматриваемой фигурки; второй — когда березовая кора предварительно ошпаривалась; и третий — когда кора вываривалась в кипящей воде в течение часа. Так как толщина использовавшейся нами бересты во всех случаях составляла 0,3–0,5 см, реплика, сделанная из необработанного материала, сохранила заметный естественный изгиб. Ошпаривание и вываривание материала с последующим помещением под пресс позволили в значительной степени нивелировать изгибы двух других изделий.
После термической обработки заготовкам была придана соответствующая антропоморфная форма ножом. Следующей операцией было нанесение человеческих черт: путем скобления — носа, бровей и глаз и прорезки — ротового отверстия (рис. 3, 3). Наблюдения позволяют предположить, что оригинальное изделие изготовлено из термически обработанной специально выровненной коры за определенное время до помещения в погребальный комплекс. Возможно, перед этим оно пришивалось к какой-то основе, для сохранения формы или дополнительного декорирования. Проведение определенных манипуляций с корой может указывать на культовый характер самого процесса изготовления антропоморфного изделия.
Интерпретация и обсуждение
Новотроицкое антропоморфное ритуальное берестяное изделие вряд ли может получить однозначную интерпретацию. Схематичность его экстерьера, а также обстоятельства обнаружения позволяют утверждать, что оно играло определенную роль в погребальной обрядности населения, оставившего Новотроицкий некрополь.
Антропоморфное изделие могло иметь заместительный характер, символизируя умершего, захоронить которого в силу каких-то обстоятельств, культового или иного характера, не было возможности. В данном отношении уместно упомянуть, что традиция изготовления погребальных кукол документирована по материалам андроновских погребений эпохи бронзы [Виноградов, 2020], а в последующее время она ярко явлена в памятниках таштыкской археологической культуры.
Э.Б. Вадецкой выделено четыре типа таштыкских погребений с куклами, второй из них охарактеризован как узкие прямоугольные срубы с двумя покойниками. Как отмечает ученый, половозрастной состав таких захоронений случаен. Однако при этом отмечается тенденция расположения в могилах женщин вдоль южной стенки, а кукол — вдоль северной, т.е. слева от женщин. Сосуды в таких захоронениях всегда размещены в ногах погребенного и по-разному около куклы [Вадецкая, 1999, с. 49].
Новотроицкое изделие, как уже отмечалось выше, обнаружено справа (с юга) от женщины и не сопровождено никакими дополнительными нетленными атрибутами, отсутствуют и кремированные останки. Если допустить условность аналогии и применить наблюдения Э.Б. Вадецкой к хронологически более ранним новотроицким материалам, можно предположить, что рассматриваемая фигурка символизировала индивида более низкого социального статуса, чем погребенная в рассматриваемой могиле женщина. Впрочем, слева от женщины из Новотроицкого тоже найден фрагмент берестяной поделки — круг, предположительно от сосуда или коробочки [Шульга и др., 2009, с. 42].
В то же время, по наблюдениям Э.Б. Вадецкой, помещение в таштыкские склепы куклы предшествовало захоронению женщин [Вадецкая, 1999, с. 49]. Обнаружение анализируемого изделия под правой кистью погребенной из Новотроицкого фотографически зафиксировано и описано А.П. Уманским [1992, с. 54] (рис. 2).
Вместе с тем обращает на себя внимание сопоставимость контекста нахождения берестяного изделия с фактами обнаружения детских костяков в совместных со взрослыми захоронениях Новотроицкого некрополя (рис. 4).
Одиночные скелеты младенцев выявлены на Новотроицком-1 справа у рук взрослых в следующих захоронениях: могила 1 курган 8 [Шульга и др., 2009, рис. 8], могила 3 курган 15 [Шульга и др., 2009, рис. 24], могилы 6 и 8 кургана 17 [Шульга и др., 2009, рис. 26]. У рук взрослых слева: могила 10 курган 13 [Шульга и др., 2009, рис. 18], могила 1 курган 15 [Шульга и др., 2009, рис. 20]. В случае с могилой 3 кургана 21 справа от взрослого похоронено несколько детей [Шульга и др., 2009, рис. 35]. С обеих сторон от взрослого: могила 6 курган 5 [Шульга и др., 2009, рис. 4], могила 1 курган 7 [Шульга и др., 2009, рис. 6], могила 7 курган 9 [Шульга и др., 2009, рис. 10].
Аналогичные могилы зафиксированы в кургане 5 Быстровки-2 [Бородовский, 2002, рис. 79], кургане 19 Рогозихи-1 [Уманский и др., 2005, рис. 39] и в материалах раскопок других крупных погребальных комплексов эпохи раннего железа бассейна Верхней Оби, составление полного перечня которых в рамках данной работы представляется излишним.
Вместе с тем в парных погребениях взрослых Новотроицкого-1 отмечены следующие тафономические контексты: мужчина с севера слева от женщины (курган 7 могила 4 [Шульга и др., 2009, рис. 7]; курган 12 могила 15 [Шульга и др., 2009, рис. 16]); мужчина с юга справа от женщины (курган 17а могила 5 [Шульга и др., 2009, рис. 27]; курган 39 могила 1 [Шульга и др., 2009, рис. 45]). Парное погребение мужчин зафиксировано в единственной могиле кургана 28 [Шульга и др., 2009, рис. 41]. Вероятно, последовательность трупоположения в могилу на Новотроицком некрополе определялась ситуативно.
Говоря о парных погребениях людей одного пола, нельзя пройти мимо концепта близнечного культа, отраженного в материалах еще афанасьевской археологической культуры Южной Сибири [Бородовский, 2013]. В таком контексте анализируемое берестяное изделие может быть рассмотрено как символический родственник, двойник-«близнец» или дочь погребенной.
Не противоречит данным наблюдениям и контекст происхождения ближайшей аналогии рассматриваемому изделию — берестяной фигурки, вероятно, женского пола из кенотафа могильника Яломан II (Республика Алтай) [Тишкин, Мыльников, 2008, рис. 6], длина которой составляет 36, ширина в плечах — 10, на уровне груди и бедер — 8 см (рис. 5, 1). Фигурка из Яломана II является второй находкой берестяного «человечка» с территории Горного Алтая и относится к гунно-сарматскому периоду истории региона, свидетельствуя о сохранении бытования подобных фигурок как в погребальном пространстве, так и в повседневном обиходе. По расхожим представлениям загробный мир является копией мира реального, в котором все должно быть так же, как при жизни погребенного.
Центральноазиатские аналогии рассматриваемому нами изделию не ограничиваются тафономией таштыкских и отдельными образцами из булан-кобинских комплексов. Определенное сходство новотроицкий антропоморф имеет с деревянными фигурами женщин кокэльской культуры Тувы (рис. 5, 2–6), II в. до н.э. — V в. н.э. Их сближают размеры (около 20 см), изображение в фас, плоская, необработанная задняя сторона, крайняя схематичность исполнения с примитивно детализированной головой, выполненные прочерчиванием черты лица и короткий поперечно углубленный рот, а также «крыловидность» рук [Вайнштейн, 1974, с. 37–38, рис. 25]. Данные наблюдения представляются справедливыми и в отношении сравнения новотроицкого антропоморфного ритуального берестяного изделия со сходными материалами с памятника Аймырлыг (рис. 5, 7–10) [Степная полоса..., 1992, табл. 78, 44–46]. Однако при этом новотроицкое изображение выполнено из коры, а не из дерева и не имеет четко выраженных половых признаков.
Здесь необходимо указать на достаточно широкую практику использования бересты населением, оставившим Новотроицкий некрополь, в оформлении погребальных комплексов [Шульга и др., 2009]. Береста применялась в качестве настила над перекрытием, подстилки на дне могильной ямы, для покрытия тела погребенного (включая вторичные захоронения); из бересты изготавливались посуда и, возможно, головной убор, помещавшиеся в захоронения. Активное использование березы в обустройстве погребальных сооружений известно и для других археологических культур региона. Зафиксированы случаи нахождения в берестяных вместилищах кладов, предположительно носящих ритуальный характер [Бородовский, Ларичев, 2013].
Не противоречит юго-восточному изводу иконографии образа новотроицкого антропоморфа и сопровождающий женщину предметный комплекс одежды, представленный гагатовыми бусинами, восьмерковидными проволочными серьгами и либо несохранившейся изогнутой заколкой с полым коническим навершием [Шульга и др., 2009, с. 42, рис. 46], либо «серьгой-гвоздевидкой» с колоколовидной головкой [Уманский, 1992, с. 54]. В целом на Новотроицком некрополе выявлен достаточно представительный набор артефактов, отражающих данное направление культурных коммуникаций, вероятно связанных с торгово-меновыми и брачными контактами [Головченко, 2022, с. 86, 118, 120, 142].
Столкнувшись с определенным дефицитом источниковой базы, А.П. Уманский ошибочно отмечал близость новотроицкой находки «нарымским бронзам Кулайки» [1992, с. 55], в то время как данные параллели могут быть рассмотрены только в качестве весьма отдаленных аналогий.
Действительно, в Западносибирском регионе изготовление личин и антропоморфных фигур, главным образом металлических, практиковалось с эпохи раннего железа и было тесно связано с носителями кулайской культуры [Плетнева, 1977, рис. 31, 1–12, 21; Троицкая, 1979; Чиндина, 1984, с. 41–44; Яковлев, 2001, с. 125]. Данная культовая практика, очевидно, не оставалась неизменной. Менялось население региона, менялись и внешние «этикетные» атрибуты обрядовых действий, при сохранении некоторых отраженных в них общечеловеческих смыслов. В данном отношении особенно показательны «северная» кулайская личина и центральноазиатский кинжал, одновременно изображенные на роговой пластине с памятника Дубровинский Борок-3 (рис. 5, 11) [Троицкая, 1979, табл. XXIX, 1]. Представленная на ней личина не имеет ничего общего с рассматриваемым нами берестяным изделием, а кинжал, полностью аналогичный представленному на пластине, в материалах Новотроицкого могильника имеется [Шульга и др., 2009, рис. 108, 8]. Между тем А.П. Уманский, предполагая связь своей находки именно с пластом кулайских древностей, указывал на выявленный под г. Барнаулом Новообинцевский клад [Бородаев, 1987; Уманский, 1992, с. 55], в составе которого наличествует бронзовый антропоморф (рис. 5, 12), не похожий на новотроицкое берестяное изделие.
Наиболее показательными находками такого рода являются материалы Сайгатинского III могильника VIII–IX вв. [Зыков, Федорова, 2001, с. 58]. Здесь в одно из погребений была помещена кукла в человеческий рост, тело и руки ее были сделаны из прутиков, а голова — из округлого куска сырой глины. На куклу были надеты меховая одежда и украшения. При этом кукла захоронена на общем кладбище по всем канонам погребального обряда, т.е. в могильной яме с берестяной подстилкой, завернутая в бересту и укрытая сверху еще одним пластом бересты. По сообщению А.П. Зыкова и Н.В. Федоровой, на пяти памятниках урочищ Барсова гора и Сайгатино были найдены остатки подобных кукол [2001, с. 61].
Способы использования антропоморфных личин VIII–IX вв. в качестве обозначения головы фигур, выполненных из органики (мха, меха, дерева), по материалам Сургутского Приобья подробно описаны К.Г. Карачаровым [2002]. Исследователь предполагает, что они могли знаменовать «смерть» самого изображения, олицетворяемой им души (духа) или человека. Вследствие чего среди кукол и личин предлагается рассматривать изображения умерших, живых людей и божков [Карачаров, 2002, с. 46–49]. Интересные этнографические примеры таких изделий представлены в каталоге, составленном А.В. Бауло [2022, с. 183].
Анализируя содержательную сторону кулайского «плоского» литья, А.И. Соловьев высказал мнение о возможности существования в среде населения таежного Приобья традиции делать декорации, которые в нужное время можно было установить в необходимом месте и разыгрывать с ними магические действа. На такие «ширмы», изготовленные из кожи, бересты или ткани, могли нашиваться различные бронзовые фигурки [Соловьев, 1998, с. 348–349].
Осуществляя интерпретацию Холмогорского собрания, в составе которого выявлены бронзовые личины, имеющие аналоги в Парабельской и Ишимской коллекциях, А.П. Зыков и Н.В. Федорова указывают на необходимость искать им параллели среди этнографических материалов, связанных с погребальной обрядностью и представлениями сибирских народов о смерти,— в обычае, зафиксированном у северных хантов и манси, изготовлять посмертные изображения умерших (иттарма, иттерма) [Зыков, Федорова, 2001, с. 60].
Диагностированный у многих сибирских народов развитый культ предков, связанный с изготовлением изображений умерших людей, неоднократно освещался в специализированной этнографической литературе. Например, А.В. Бауло описывает иттерму как «изображение заместитель умершего, временное вместилище одной из его душ, возрождающейся в новорожденном» [2013, с. 121].
Применение берестяных фигурок в погребальном пространстве зафиксировано в археологических памятниках X–XI вв. в Бурятии и XV–XIX вв. в Якутии.
В Бурятии при исследовании могильника Варварина Гора, в погребении с колодой, за головой погребенного была найдена берестяная антропоморфная фигурка (рис. 6, 1А). Как и фигурка из Новотроицкого-1, она была вырезана ножом (рис. 6, 1Б), но без черт лица, что, вероятно, могло иметь контекст охраны от сглаза. По мнению исследователей, фигурка могла выполнять функцию онгона, своеобразного прижизненного оберега, положенного после смерти в могилу владельца [Асеев, 1985, с. 162, 164].
У якутов известны тюктюйэ, фигурки или куклы, связанные с шаманской атрибутикой (рис. 6, 2). Например, в погребении № 97 из м. Тюейэ, мог. Шаманки Сылаанньыйа, была найдена наглухо зашитая коробка, в которой оказалось женское изображение, сделанное из кусков меха и ровдуги. Глаза, нос, рот фигурки обозначены стеклянными бусинами. На нее надето платье, украшенное железными подвесками, нижний край которого разрезан в виде бахромы (рис. 6, 2А). И.В. Константинов рассматривает эту находку как изображение духа кут самой погребенной удаганки, помещенное в берестяную коробку тюктюйе. По этнографическим данным, в берестяную коробку запирали дух умершего шамана путем камлания более сильным шаманом. Обряд запирания духа проводился в случае особого опасения по поводу возможного возвращения умершего шамана. Хранилище духа юер умершего также было найдено в коллективном погребении 1 — № 191 в м. Охтубут в Болтогинском наслеге Чурапчинского улуса Якутии. Тюктюйэ прямоугольной формы сделан из бересты размером 30×15 см (рис. 6, 2Б) [Бравина, 2008, с. 135–136].
При всем многообразии антропоморфных культовых изображений немаловажен был и сам материал берестяных фигурок, который следует ассоциировать с одним из вариантов «вселенских» деревьев — березой и круговоротом жизни, связанным с ним. Конечно, мы должны понимать, что берестяная фигурка была по-своему тождественна органическим и неорганическим аналогам — фигуркам из войлока, дерева, металла и других материалов. В целом, таким изделиям присуща определенная индивидуальность. Как отмечает А.В. Бауло применительно к иттерме, «фигурку человека отливают из свинца или вырезают из куска дерева, отколотого от шеста чума или венца сруба дома, где жил покойный… зафиксированы случаи бытования иттерма с фотографией лица покойного» [2013, с. 121]. Иттерма хранилась в семье покойного, переходя в состав духов-предков. Однако подобные культовые изображения умерших иногда хоронили: в могиле умершего, закапывая в землю; помещая в надмогильное сооружение; закапывая на кладбище вне могилы; в лесу; оставляя в специально построенном амбарчике; сжигая с соблюдением особых ритуалов.
Назначение изображений умерших регламентировалось нуждами «живой» культовой практики, отраженной в культуре различных сибирских народов [Чернецов, 1959, с. 117; Соколова, 1971, с. 213]. Это сидрянг у ненцев [Хомич, 1971, с. 243], кэдо у селькупов [Пелих, 1972, с. 86], дангольс у кетов [Алексеенко, 1971, с. 271]. С.И. Вайнштейн отмечает: «…неожиданно яркие аналогии кокэльским скульптурам можно найти в культовых этнографических материалах XIX–XX вв. тувинцев, как, впрочем, и у других народов Сибири — алтайцев, хантов, нганасанов, кетов, эвенков и др.» [1974, с. 39]. На изображении кукол из различных материалов базировался культ предка ура у хантов и манси в зависимости от обстоятельств их смерти [Соколова, 1978, с. 169; 1990, с. 58]. Любопытные параллели данным материалам могут быть обнаружены и в недавно рассмотренном В.А. Бурнаковым культе фетишей — тесов [2020, с. 76, 134–135, 152– 153], а также в оформлении ритуальных шаманских атрибутов (бубнов) у алтайцев и барабинских татар [Бородовский, 2007; Титова, 1976].
Заключение
Исследователями уже высказывалось мнение о том, что обычай изготовления антропоморфных изображений в Приобье возник в эпоху раннего железа. Предполагалось, что его корни следует искать в культурах как Южной Сибири [Боброва, Торощина, 2013, с. 20], и главным образом Хакасско-Минусинской котловины, так и Восточной Сибири. Однако, вероятно, представления о куклах, связанных с погребальной обрядностью, имеют более глубокие общечеловеческие истоки и смыслы [Фрэзер, 1983]. Так, анализируя «исторические корни волшебной сказки», В.Я. Пропп особо указывает, что куклы располагаются на границе между волшебными помощниками и волшебными предметами. Кукол кормят, одевают, укладывают спать, с ними разговаривают, как правило, они подменяют покойного родственника (являясь вместилищем его души) [Пропп, 2021, с. 413].
Достоверно определить, кого именно или что изображала новотроицкая фигурка, к сожалению, пока невозможно. Данные материаловедческого анализа показывают, что анализируемое изделие изготовлено, с нашей точки зрения, несколько небрежно (асимметричность формы, грубое изображение черт «лица»). Вероятно, оно воспринималось как состоявшееся уже в силу самого факта изготовления. Вместе с тем неясно, можно ли наделить погребенную в могиле 3 раскопа 8 Новотроицкого-1 женщину «шаманскими» чертами только вследствие того, что пришивание фигурок из ткани и других материалов является одним из признаков украшения именно шаманского облачения. Кроме того, не стоит полностью исключать и возможность более прозаического, утилитарного, использования рассматриваемого берестяного изделия, например в качестве берестяной модели-штампа для изготовления бронзовых антропоморфных отливок (такая практика фиксируется по материалам самусьских бронз с поселения Крохалевка-13 [Троицкая и др., 2001]) или декоративной аппликации, подобной образцам, происходящим из пазырыкских курганов. Дальнейшие исследования и накопление источникового материала позволят пролить свет на связанные с подобными изделиями практические, религиозные и мифологические представления населения бассейна Верхней Оби второй половины I тыс. до н.э.
Благодарности. Авторы выражают признательность за консультацию и фото роговой пластины с памятника Дубровинский Борок-3 профессору, ведущему научному сотруднику ИАЭТ доктору исторических наук СО РАН А.П. Бородовскому.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Алексеенко Е.А. Домашние покровители у кетов // Религиозные представления и обряды народов Сибири в XIX — начале XX века: СМАЭ. Л.: Наука, 1971. Т. 27. С. 263–274.
Асеев И.В. Отражение некоторых аспектов шаманизма в археолого-этнографическом материале Предбайкалья и Забайкалья // Древнее Забайкалье и его культурные связи. Новосибирск: Наука, 1985. С. 161–172.
Бауло А.В. Священные места и атрибуты северных манси в начале XXI века: Этнографический альбом. Ханты-Мансийск; Екатеринбург: Баско, 2013. 208 с.
Бауло А.В. «Изваян от меди...»: Каталог сибирских древностей, отлитых из бронзы. Новосибирск: СО РАН: ИАЭТ СО РАН, 2022. 231 с.
Боброва А.И., Торощина Н.В. Антропоморфные личины из могильника Бедеревский Бор II // Вестник ТГУ. История. 2013. № 2 (22). С. 18–21.
Бородаев В.Б. Новообинцевский клад // Первобытное искусство. Антропоморфные изображения. Новосибирск: ИИФиФ СО АН СССР, 1987. С. 96–114.
Бородовский А.П. Археологические памятники Искитимского района Новосибирской области. Новосибирск: Научно-производственный центр по сохранению историко-культурного наследия, 2002. 208 с.
Бородовский А.П. Сборы шаманской атрибутики и мифологии в Горном Алтае // Полевые исследования в Верхнем Приобье и на Алтае. 2006 г.: Археология, этнография, устная история. 2007. Вып. 3. С. 97–102.
Бородовский А.П. Престижная деревянная утварь с металлическими накладками афанасьевской культуры Саяно-Алтая // Археология, этнография и антропология Евразии. 2013. № 4. С. 119–122.
Бородовский А.П., Ларичев В.Е. Июсский клад: (Каталог коллекции). Новосибирск: ИАЭТ СО РАН, 2013. 120 с.
Бравина Р.И., Попова В.В. Погребально-поминальная обрядность якутов: Памятники и традиции (XV– XIX вв.). Новосибирск: Наука, 2008. 296 с.
Бурнаков В.А. Фетиши — тесы в традиционном мировоззрении хакасов (конец XIX — середина XX века). Новосибирск: Изд-во ИАЭТ СО РАН, 2020. 188 с.
Вадецкая Э.Б. Таштыкская эпоха в древней истории Сибири. СПб.: Петерб. востоковедение, 1999. 440 с.
Вайнштейн С.И. История народного искусства Тувы. М.: Наука, 1974. 224 с.
Виноградов Н.Б. Антропоморфные «куклы» в погребальной обрядности могильника Кулевчи VI // Поволжская археология. 2020. № 1 (31). С. 117–123.
Головченко Н.Н. Предметный комплекс одежды населения Верхнеобского бассейна эпохи раннего железа. Барнаул: АлтГПУ, 2022. 374 с.
Зыков А.П., Федорова Н.В. Холмогорский клад: Коллекция древностей III–IV веков из собрания Сургутского художественного музея. Екатеринбург: Сократ, 2001. 176 с.
Карачаров К.Г. Антропоморфные куклы с личинами VIII–IX вв. Из окрестностей Сургута // Материалы и исследования по истории Северо-Западной Сибири. Екатеринбург: Изд-во УрГУ, 2002. С. 26–52.
Пелих Г.И. Происхождение селькупов. Томск: Изд-во Том. ун-та, 1972. 424 с.
Плетнева Л.М. Томское Приобье в конце VIII–III в. до н.э. Томск: Изд-во Том. ун-та, 1977. 108 с.
Пропп В.Я. Морфология волшебной сказки; Исторические корни волшебной сказки. М.: КоЛибри: Азбука-Аттикус, 2021. 640 с.
Соколова З.П. Пережитки религиозных верований у обских угров // Религиозные представления и обряды народов Сибири в XIX — начале XX века: СМАЭ. Л.: Наука, 1971. Т. 27. С. 211–239.
Соколова З.П. О некоторых погребальных обычаях северных хантов и манси // Этнография народов Алтая и Западной Сибири. Новосибирск: Наука, 1978. С. 169–175.
Соколова З.П. О культе предков у хантов и манси // Мировоззрение финно-угорских народов. Новосибирск: Наука, 1990. С. 58–72.
Соловьев А.И. К вопросу о художественном содержании кулайского «плоского» литья // Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий. Новосибирск: Изд-во ИАЭТ СО РАН, 1998. Т. IV. С. 344–350.
Степная полоса азиатской части СССР в скифо-сарматское время. М.: Наука, 1992. 494 с.
Титова З.Д. Барабинские татары: (Историко-этнографический очерк) // Из истории Сибири. 1976. Вып. 19. С. 108–148.
Тишкин А.А., Мыльников В.П. Деревянные изделия из кургана 31 памятника Яломан II на Алтае // Археология, этнография и антропология Евразии. 2008. № 1 (33). С. 93–102.
Троицкая Т.Н. Кулайская культура в Новосибирском Приобье. Новосибирск: Наука, 1979. 124 с.
Троицкая Т.Н., Дураков И.А., Савин А.Н. Самусьские бронзовые фигурки с поселения Крохалевка-13 // Археология, этнография и антропология Евразии. 2001. № 1 (5). С. 91–94.
Уманский А.П. О раскопках близ Новотроицкого в 1989 году // Проблемы сохранения, использования и изучения памятников археологии. Горно-Алтайск: Горно-Алт. гос. пед. ин-т: ГАНИИИЯЛ, 1992. С. 53–55, 110.
Фрэзер Д.Д. Золотая ветвь: Исследование магии и религии. М.: Политиздат, 1983. 703 с.
Хомич Л.В. О некоторых предметах культа надымских ненцев // Религиозные представления и обряды народов Сибири в XIX — начале XX века: СМАЭ. Л.: Наука, 1971. Т. 27. С. 239–247.
Чернецов В.Н. Представления о душе у обских угров // ТИЭ. Н. С. М.: Наука, 1959. Т. 51. С. 114–156.
Чиндина Л.А. Древняя история Среднего Приобья в эпоху железа. Томск: Изд-во Том. ун-та, 1984. 254 с.
Шульга П.И., Уманский А.П., Могильников В.А. Новотроицкий некрополь. Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2009. 329 с.
Яковлев Я.А. Иллюстрации к ненаписанным книгам: Саровское культовое место. Томск: Изд-во Том. ун-та, 2001. 274 с.