598-й год Хиджры
Звенящая тишина восточной ночи. Я пробираюсь тесными улочками окраин Мерва к дому Карима. «К своему дому, — одергиваю я себя. — Карим — твой названый отец, или ты забыл?» Неожиданный порыв ветра бросает в лицо песком, словно укоряя за непростительную забывчивость. Отплевавшись и протерев глаза, оглядываюсь: «Ага, мне во-о-он в тот проулок». Нырнув в густую влажную темень улочки и пройдя несколько шагов, я останавливаюсь и прислушиваюсь: определенно, кто-то шагает мне навстречу. Шарканье туфель раздается все ближе, отзываясь учащенными ударами сердца. Затаив дыхание, я что есть силы всматриваюсь в темноту.
Никого.
«Пойду другим путем», — с этими мыслями я разворачиваюсь и… едва не утыкаюсь носом в кирпичную стену. «Что, во имя Аллаха, происходит?» Шарканье неумолимо надвигается. Мысль о том, чтобы встретить незнакомца лицом к лицу, приводит меня в ужас: ноги слабеют, а тело становится ватным. Звуки шагов обрываются прямо за моей спиной. Я ощущаю дыхание того, кто позади, — оно ледяное и пробирает до костей. Я сильнее вжимаюсь в стену, словно пытаюсь просочиться сквозь нее. Неожиданно шершавая поверхность поддается, впитывая мое тело, будто оно — вода. Я не удивляюсь, все мысли лишь об одном: спастись! Первыми проходят сквозь стену руки. За ними голова. Открываю глаза — и вижу выход из переулка, освещенный висящим за углом факелом. Где свет — там спасение. Ликование переполняет меня, сердце заходится в предчувствии свободы…
Резкий, чудовищной силы рывок возвращает меня обратно. Грубые руки разворачивают мое тело. Взгляд упирается в фигуру, укутанную в зеленый плащ. Мужское лицо без определенных признаков возраста, ровный с легкой горбинкой нос, разлет густых бровей и глаза… Огромные, широко распахнутые, мерцающие странным зеленоватым светом. Незнакомец возвышается напротив и, сложив руки на груди, глядит на меня — тяжело и взыскующе, словно я задолжал ему мешок дирхемов. Все мысли покидают меня в одночасье. Кровь стучит в висках, сердце едва не выпрыгивает из груди, а я стою, пригвожденный изумрудным огнем в глазах незнакомца.
Кажется, минует вечность. Краем глаза замечаю, как медленно, лениво мужчина поднимает руку и, вытянув указательный палец, направляет мне в лоб. Тук. Вспышка боли пронзает меня. Я бухаюсь на колени и, обхватив голову руками, истошно ору.
Бум-будум-бум-бум-бум — крик потонул в гулких ударах большого барабана, возвещающего привал. Я покачнулся и едва не свалился с верблюда. Нестерпимо жгло виски, а звуки барабана, казалось, вот-вот пробьют череп.
— Бахтияр! — раздался рядом обеспокоенный голос Хасана.
Дядя подъехал ближе и ухватил меня за руку, помогая умоститься в седле.
— Глотни воды и смочи лицо, — Хасан протянул хурку. — Полегчает.
Пересохшими губами я приложился к горлышку и сделал несколько глотков. Теплая вода не принесла облегчения, но в глазах прояснилось, и я мог худо-бедно воспринимать окружающее. Плеснув пригоршню воды на лицо, я дрожащими руками вернул горлянку дяде.
— Благодарю, Хасан-амаки… мне уже лучше.
— То-то ты дрожишь, как девица перед брачной ночью, — хихикнул дядька, но тут же сменил тон: — Опять тот кошмар?
Я молча кивнул.
— Аллах милостив, не теряй веры, — подбодрил меня Хасан. — Мы прибыли в Забалу, а значит, стали на одну треть ближе к Умм аль-Кура. Потерпи еще немного, мой мальчик, и Всевышний утешит тебя.
С этими словами он потянул поводья вниз, давая верблюду команду лечь, спешился и принялся возиться с поклажей.
Я осмотрелся. Вялотекущее, разморенное на солнце людское море с ударами барабана не на шутку оживилось. Люди воодушевились в предчувствии свежей прохладной воды из колодцев и горячей пищи и загалдели кто во что горазд. Кто-то с улюлюканьем загонял верблюдов в специально оборудованные загоны. Другие ставили палатки и натягивали защитные тенты. Третьи спешили к бассейну и резервуарам с водой — набрать живительной влаги для себя и напоить верблюдов. Женщины принялись готовить еду на импровизированных очагах, сложенных из обгоревших камней. Караван паломников в мгновение ока превратился в гомонящее беспокойное чудище. Торговцы каким-то непостижимым образом ухитрились разложить товары и громогласно зазывали народ.
Морщась от пульсирующей боли в голове, я медленно слез с верблюда и присоединился к Хасану. Мы развьючили верблюдов и поставили палатки для отдыха.
— Я за водой, — подмигнул мне дядя. — А ты пока приходи в себя. — И он скрылся за редким кустарником, напевая веселый мотив.
Привязав верблюдов рядом с зарослями курая и перетащив тюки под навес, я забрался внутрь и умостился на войлочной подстилке, которой закрывал спину верблюда. Мне было так плохо, что я не стал распаковывать матрасы, туго скрученные в хауфе. И, откинувшись на узел со скарбом, все пытался найти удобное положение для головы — малейшее неосторожное движение отзывалось вспышкой боли.
Измученный, я нащупал оберег, в котором покоилась косточка. Обычно теплый, сейчас он излучал приятную обволакивающую прохладу. Юркой змейкой прохлада заполнила ладонь и стала стремительно подниматься вверх по руке. Я с удивлением наблюдал за необычными ощущениями, боясь лишний раз вдохнуть, чтобы не спугнуть движение прохладного ручейка. А меж тем тот уже добрался до моей головы. Меня словно резко окунули в ледяную воду. Я было дернулся, чтобы сбросить наваждение, но не смог пошевелить и пальцем. Жуткий холод сковал тело. «Аллах Всемогущий!» — мысленно взмолился я о помощи. Почудился приглушенный смешок, а через мгновение ледяные руки отпустили меня.
Поднявшись с подстилки, я судорожно хватал ртом воздух, пытаясь прийти в себя. Рубашка прилипла к телу, а горячие капли пота катились со лба на одежду. Я кое-как утерся рукавом и выглянул наружу. Верблюды никак не могли насытиться и с хрустом пережевывали жесткие стебли курая. Неподалеку слышались голоса суетящихся паломников. «Милостивый Аллах, как же хорошо!» — улыбнулся я, и только потом понял, что произошло. Боль! Она отступила! Кузнечные молоты больше не высекали искры из моей головы, а тошнотворное давление испарилось. Я взял оберег и в недоумении уставился на него. «Что же ты такое? И почему помогаешь мне?» Ответом была едва ощутимая пульсация в такт биению моего сердца. Возможно, священный город поможет разгадать и эту тайну?..
Шел уже пятый месяц, как мы с Хасаном покинули Мерв, отправившись в сердце ислама — Мекку. И виною тому стали мои сны, вернее навязчивые ночные кошмары. Раз за разом мне снился незнакомец, облаченный в зеленые одежды. Не знаю почему, но одна мысль о встрече с ним повергала в ужас, и я как затравленный зверь носился по сновиденной местности, пытаясь ускользнуть от него. И каждый раз незнакомец настигал меня и тыкал в лоб своим тяжелым твердым пальцем. Я просыпался, вопя от невыносимой боли, что прожигала голову не хуже каленого железа.
Азиз с выпученными глазами рассказывал, как они с отцом не единожды врывались в мою комнату и обнаруживали меня — беснующегося и орущего как одержимый. Он уверял, что Карим-ата однажды получил ожог, когда прикоснулся ко мне. Врал, поди, негодник. Но несомненным было одно: мужчины пребывали в полнейшей растерянности, не зная, что со мной происходит и как помочь. Но тут приходила Сапарбиби с кувшином виноградного уксуса, разбавленного водой, и советовала отцу растереть меня как следует.
Через несколько часов жар отступал и я — хоть измученный, но живой — появлялся во дворе, чем изрядно радовал все семейство. Хасан-амаки повадился даже всякий раз поздравлять меня со вторым рождением, а Хусан с серьезным лицом принимался выспрашивать, что не так в раю и почему я решил вернуться на грешную землю. Оба брата, конечно, относились ко мне хорошо, но никогда не переставали зубоскалить.
Но приступы следовали один за другим. Уксусная смесь ненадолго облегчала страдания, но не избавляла меня от загадочного недуга. Табибы, которых приводил Карим-ата, после тщательного осмотра лишь пожимали плечами. Мулла общины, к которой принадлежала наша семья, важно изрек, что на то воля Аллаха, и посоветовал смириться да усерднее молиться и уповать на милость Всевышнего.
Казалось, все уже смирились с моей болезнью. Человек рано или поздно привыкает ко всему, приспосабливается жить в обнимку с неизбежным. Но сам я не собирался мириться. Днем и ночью искал я хоть какое-то лечение и пытался понять причину болезни, думал только об этом, пренебрегая повседневными заботами и насущными потребностями. Через месяц я так исхудал, что рубаха висела на мне, как на жерди. По словам Сапарбиби, из веселого приятной наружности юноши я превратился в замкнутого раздражительного старика, на которого не взглянешь без слез. Я чувствовал, как болит сердце у моей названой матери, ловил сочувственные взгляды Карима и дядей, наблюдал попытки Азиза и сестренки Айгюль развеселить и отвлечь меня от горестных дум. Это еще больше выводило меня из себя и подстегивало искать ответы.
И вот однажды, проходя знойным утром по базару, я вдруг услышал хриплый надтреснутый голос:
— Зеленый! Меченый Зеленым!
Что-то заставило меня обернуться, словно я понял, что обращаются ко мне. Прислонившись к стене дома стоял то ли дервиш какого-то неизвестного ордена, то ли обычный нищий, оборванный и грязный до черноты. Как только я обернулся, он ткнул в меня пальцем и продолжил громким истерическим голосом:
— Да-да, тебе говорю, ослиная ты морда, я к тебе обращаюсь! Зеленый пометил тебя! Ищи Зеленого!
— О чем ты говоришь? — я приблизился к нищему. — Кто такой этот Зеленый?
Тот рассмеялся мне в лицо и продолжил быстро бормотать:
— Зеленый говорит с тобой, но ты глух, как тетерев! Открой уши! Пока их не отрезали, — дервиш захихикал. И в этот момент я понял, что говорю с безумцем, но было поздно. Я так издергался за последние дни, что не сумел совладать с собой. Возможно, что случайное упоминание о ком-то зеленом возродило мои ночные кошмары.
Не сдержавшись, я схватил его за грязную рубаху и принялся трясти. Раздался треск разрываемой ткани, и я рисковал оставить его вообще без одежды — настолько ветхой она была.
— Отвечай! Ну?! Что тебе известно?
Но тот лишь заходился в смехе, словно его щекотали.
— Оставь его, брат, — чьи-то крепкие руки легли мне на плечи. — Это же меджнун, безумец Насреддин. Он вечно пугает прохожих и бормочет какую-то ерунду.
Я сник, отпустил оборванца, выглядевшего таким жалким в этот момент. И, сгорая от стыда, пошел от него прочь.
Но еще долго за моей спиной раздавались бессмысленные крики:
— Кааба! Великий шейх! Ищи сына Платона! Где возродитель веры — там и Зеленый!
Стычка с нищим внесла еще большую сумятицу в мою и без того истерзанную душу. Не иначе сам шайтан, вселившийся в Насреддина, насмехался надо мной, давая безрассудные советы. Какой еще шейх? Кто такой возродитель веры? И при чем тут дом Аллаха? Все вместе это казалось полной бессмыслицей, и вскоре я выбросил из головы слова чудаковатого старика.
И вот с приходом весны, в ночь после празднования Навруза, я вскочил с постели ни свет ни заря с четким пониманием того, что мне нужно добраться до Мекки. Наверное, что-то было в моем взгляде и голосе, так как Карим-ата, выслушав, даже не пытался меня отговорить. «Это Аллах зовет тебя. И кто я такой, чтобы противиться Его воле? — улыбнулся отец, но я уловил затаенную тревогу в его глазах. — Но одного я тебя не отпущу, даже не спорь, — добавил он. — Хасан уже давно мечтает совершить паломничество, вот и отправитесь вместе. Путь в Мекку долог, и тебе просто необходим надежный взрослый попутчик. Да и нам с Сапарбиби будет спокойнее».
Не уверен, что Хасан-амаки обрадовался столь заманчивому предложению, но на следующее утро после намаза он влетел в мою комнату с горящими глазами:
— Бахтияр, мальчик мой, ты уже готов?
Мой изумленный взгляд ничуть не смутил дядю.
— Караван в Куфу отправляется через два часа!
— Э-э-э…
— Я уже все подготовил, живо собирайся!
— Но завтрак… — начал было я.
— О Аллах, когда ты успел стать таким прожорливым? — изумился Хасан, и я не понял, шутит он или нет. — Сапарбиби собрала нам немного еды. Поедим в дороге.
Автор: Виталий Бриз
Больше рассказов в группе БОЛЬШОЙ ПРОИГРЫВАТЕЛЬ