— Серый! — крикнул я в лесную гущу. — Серый, я еду!
Корни, иголки, шишки, ямы. Я не смотрел под колёса. Крутил педали, словно хотел выбить искры из велосипеда. Стрелки на часах успели вытянуться в струнку и побежать девятнадцатый круг. Я поднялся с сиденья, налёг на руль и с силой даванул кроссовком педаль. Нога словно провалилась в яму. Я дал петуха от неожиданности и, сделав сальто в воздухе, впечатался спиной в землю. Словно в стиральной машинке провернулся.
Велосипед лежал рядом. Целый, только цепь болталась на педали, как растянутая коса из теста. Заднее колесо крутилось в воздухе под стрёкот трещотки.
— Сука! — крикнул я в небо, зажатое шапками сосен.
— Я не сука, я кобель. Хочешь, ротиком проверь, — тут же раздался хохот из-за деревьев. — Живой, Колян?
Я кое-как поднялся, стараясь не обращать внимания на гул в голове и боль между лопатками, куда ткнулся корень.
— Конченая цепь, — выдавил я от досады.
— Ну не ругайся, ты ж порядочный парень. Она просто просто пытается сберечь тебя от позора.
Серый подкатил поближе — на изъеденной временем копии моего «Стелса». Опёрся на ногу, облокотился на руль. Лохматый, ухмыляющийся.
— Чувствует, что ещё одного проигрыша ты не переживёшь. Ну-ка, спиной повернись. — Он отвесил по ней пару ощутимых хлопков. — Теперь чисто.
— У трубочиста… Пять минут подожди.
Я поставил велосипед низом кверху, принялся за цепь. Искоса поглядывал на Серого, который положил своего орла на обочину и принялся крутить моё заднее колесо. На локте новый синяк, футболку порвал где-то. Вечно грязный, но свободный. Мы были знакомы всего два месяца, но казалось, что всю жизнь. Я завидовал ему. Он был один на один с летом.
— Чего опоздал? — спросил Серый, рассматривая лес через вращающиеся спицы.
— Воды наноси, баню затопи. — Меня передёрнуло от прозвучавшего в голове бабкиного голоса. — Я будто не на отдыхе, а на каторге.
— Как всегда, — как-то грустно усмехнулся он. — Чё, дед остыл уже?
— Да куда там. Дуется, не разговаривает. Его бы упорство да в нужное русло.
Я накинул цепь на маленькую звёздочку, часть звеньев одно за другим насадил на большую, посмотрел снизу вверх на Серёгу.
— Задолбался я дома. Ты когда меня в гости к себе позовёшь?
— Нечего там делать, — как обычно отрезал тот. — На улице лучше, тут мы сами по себе.
Я лишь вздохнул и прокрутил педаль. Готово.
К точке старта подъехали на двадцать минут позже. Остановились на выходе из леса перед колосящимся золотом полем, рассечённым надвое тремя километрами прямой просёлочной дороги.
— Ты бы цепь подтянул, а то снова слетит, — заметил Серый.
— Угу, — промычал я, поглядев на часы. — Скоро на полседьмого поедет. Подождём?
Серый сморщил лицо в снисходительном презрении и, выпалив заветное “До черты!”, рванул с места, не обращая внимания на моё возмущение.
Снова вечер, снова гонка, снова птица под ногами скрипит от натуги, вторя синему орлу впереди. Весь необъятный мир сузился до узкой полосы шириной в два метра, а пшеница выросла с боков непреодолимой стеной. Закатное солнце бьёт в лицо, но не ослепляет. Никаких забот, никаких дедовских криков, только велосипед, Серый и гонка, без которой я уже не мог представить жизни. А ведь совсем недавно всё было иначе.
***
Каждый год наступало лето. Накатывало неотвратимой жгучей волной и выдавливало меня из города в деревню на папином «Рено». Подальше от друзей, поближе к природе и бабке с дедом. В далёкую от цивилизации глушь с десятком жилых домов, где эксплуатация детского труда поощрялась наравне с домашним насилием, а любое неповиновение пресекалось. Меня, как молодого жеребца, треножили подзатыльником при любой попытке качать права. «Ты где эту дурь вычитал? Выбрось!». По затылку. «Не ной!» По затылку. «А ну, назад!» За шкирку и по затылку.
Одно и то же из года в год, пока одним июньским утром пятнадцатого года своей жизни я не бросил клок сорванной с грядки травы деду в ноги и не вышел с велосипедом за калитку, запечатав её матом. Хотел бы я видеть, как дед стянул кепку, как распахнул глаза и раззявил в онемении рот, но злость гнала вперёд. На карьер. Где я встретил человека, который свободу ел на завтрак.
Он сидел на краю карьера, свесив ноги, и потягивал квас из тёмной полторашки.
— О, как у меня велик, — первое, что он произнёс. — Я Серёга, кстати.
В тот день в моей жизни появилась гонка и первый настоящий друг.
***
Метр за метром я сокращал расстояние, пока наконец не поравнялся с Серым. Я вдавливал педали в землю, представляя вместо них чёртов лук, который надо обрезать, сено, которое надо уминать, деда, который гнобил меня молчанием. Злость гнала вперёд. Уже замаячил железнодорожный переезд — финиш был совсем близко, — и тут затрезвонил звонок, а следом, перекрывая все звуки, загудел поезд. Стальная гусеница мчалась справа. Шлагбаум медленно опустился, и я принял в сторону, чтобы объехать его по обочине.
— Жми, жми! — крикнул сзади Серый.
И я готов был поднажать, если бы не мужик, оголтело выскочивший на улицу из будки смотрителя.
— Сто-о-ой!
Он размахивал руками, перекрывая путь. Я вдавил пяткой педаль назад и заскользил боком по дороге, оставляя на земле рваный след от колёс, пока не завалился рядом с мужиком. В следующий миг поезд пронёсся мимо, не сбавляя хода. Красно-серая стрела, рассекающая воздух своим сиплым чуханьем.
— Совсем из ума выжили?! — мужиком оказался дядя Витя, живший на отшибе деревни. В извечных тельняшке, камуфляжных брюках и кирзачах. Я его трезвым видел всего два раза в жизни, сегодня — второй. Он помог подняться, а потом крикнул куда-то мне за спину: — Эй, а ты куда?!
Я обернулся. Из под колёс синего орла летели только камни, песок и немного осколков обиды. Серый оставил меня одного.
— Хорош друг, а? — спросил дядя Витя и, не дождавшись ответа, застрявшего у меня между сцепленных губ, покачал головой. — Жить надоело?
— Да ничего ж не случилось, — промямлил я.
— Не случилось. Вот бабке с дедом и расскажешь, как ничего не случилось. — От этих слов у меня сердце пропустило удар. — А если б меня не оказалось тут?
— Так, вас и не должно быть тут!
— А Боженька решил, что должно. — Дядя Витя вернулся к будке, вывел из-за неё свою красную «Планету». — Из райцентра позвонили, попросили починить шлагбаум, а у меня, как назло, денег даже на бутылёк не было. Иначе отказал бы. Так что, Колька, всё сошлось так, чтоб уберечь тебя.
Он разбудил мотоцикл одним резким движением ноги.
— Дядь Вить, не надо говорить деду, — взмолился я. — Пожалуйста.
— А как иначе мозги вам, молодым, вправлять? — Он щёлкнул меня пальцем по лбу. — Ты порядочный парень, но урок тебе нужен.
Тут во мне взыграла обида:
— Тогда и Серёгиным старикам расскажите.
— Серёгиным? — удивился дядя Витя. Мужик с золотыми руками, пропивший все мозги. — Не знаю никакого Серёгу.
***
Дорога обратно казалась бесконечной. Я направлял велосипед по следу мотоцикла, надеясь, что в конце дядя Витя свернёт к себе. Успел прокрутить в голове сотню вариантов разговора, в каждом из которых я срывался на крик, обвиняя деда в бесчеловечности, а он сидел за столом спиной к окну, закинув ногу на ногу, и пристально смотрел мне в душу, не произнося ни слова. Холодный всепроникающий взгляд, полный разочарования, от которого хотелось провалиться под землю.
Когда стало понятно, что дядя Витя проехал мимо своего дома, я твёрдо решил, что показываться на глаза деду — самоубийство, которого Серый ни за что бы не одобрил.
В груди защемило. Серый. Предатель. Хотя чего я мог ожидать? Он свободен, как дядя Витя после рюмки, как ветер, и было глупо надеяться поймать этот ветер в бутылку дружбы.
Ночевать пришлось в карьере, чтобы не попадаться никому на глаза. Впервые один на один с природой.
Костёр разгонял ночь, отбрасывая на песчаные стены пляшущие тени от молодых берёзок. Я сидел на слое лапника, поджав колени к подбородку, и ворочал палкой горящие головешки. В животе урчало от воспоминаний о бабушкиных лисичках. Со сметаной, картошечкой и лучком. Не сравнить с теми жалкими подосиновиками, которые я нашёл в ближайшем перелеске и зажарил на огне.
Где-то сверху треснула ветка, и жизнь будто бы оборвалась вместе с дыханием.
— Кто здесь? — надрывно спросил я у темноты. Ещё одна ветка. Я вскочил. — Кто здесь?!
— Да свои, свои, чего орёшь? — раздался знакомый голос. Словно заправский слаломист Серый соскользнул по сыпучему склону на дно карьера.
— А, предатель, — буднично бросил я и вернулся к костру. — Чего пришёл?
— Да вот... — Он стянул с плеч старый рюкзак, такой же, как у меня, и высыпал на землю две пачки чипсов, упаковку сосисок и бутылку тархуна. — Ты ж голодный наверняка.
Я без спроса раскрыл чипсы и залез в них по локоть, принимая сытные извинения. От взрыва вкуса на языке лицо скривилось в гармошку.
— Так и не подтянул цепь, — начал Серый отвлечённо, кивнув на лежавший рядом велосипед..
— Да как-то не было возможности.
Он присел напротив, стал греть руки.
— Из дома ушёл?
— Скорее, не возвращался, — поправил я. — Дед меня точно не выпустит теперь, так что я решил не лезть добровольно в клетку. Могу у тебя пожить пока?
Кажется, я впервые увидел, как Серёга смущается. Отведя взгляд, выпятив нижнюю челюсть.
— Не получится.
— Родители не разрешат?
Он напряжённо посмотрел на меня поверх танцующего огня и с трудом открыл рот:
— Нет у меня никого. И дома нет.
— Не понял, — я мотнул головой. — Как это нет дома?
— А вот так. Живу в сараях то тут, то там, пока хозяева гнать не начинают. Еду подворовываю.
— А как же…
— Нету. Мы поругались, и я сбежал, захотел свободы. Только пока бегал, бабка с дедом от инсульта слегли, а родители в аварию попали где-то на трассе. Меня искали, как сказали в полиции. А потом детдом… Только недавно вышел.
Он замолчал, зарылся носом в колени. Вроде бы и старше на три года, но такой же пацан, со своими трудностями. Я внезапно понял, что Серый — это тот парень, каким я всегда хотел быть. И внешне, и внутренне. Обычно гордый, как лев, и хитрый, как лис, но иногда, когда надо, ранимый, не бесчувственная сволочь. С тяжёлым прошлым, чтобы вот так как сейчас, козырнуть в компании и захлопнуть всем рты. Человечище. Я ведь даже имя когда-то хотел сменить на Серёгу, потому что Коля звучит, как манная каша. Бесформенное, мягкое, еле тёплое. Сергей — это камень.
— А я всё думал, что ты стесняешься с малолетками водиться, потому и не зовёшь.
Серый усмехнулся.
— Вот когда меня малолетка обгонит, тогда и буду стесняться.
— Так, ведь сегодня… — заикнулся я.
— Не-а. Ты не пересёк рельсы. Считай, что была ничья.
Цыкнув, я улёгся на подстилку из лапника и, заложив руки за голову, уставился в ночное небо, усыпанное звёздными брызгами. Впереди лежала длинная и волнительная жизнь, полная свободы и приключений, и, возможно, за три года у меня получится стать похожим на парня напротив.
Я проснулся с первыми лучами. Протёр глаза и стряхнул с рук налипшие иголки. Тело ломило после сна, проведённого на твёрдой земле, но в сердце разливался покой. Я не умер на улице ночью, а значит, не умру и потом. Найти мягкую постель не проблема — все сеновалы забиты. Жить можно, понял я с восхищением и поспешил поделиться открытием с другом.
Серый же так и не сдвинулся за ночь. Поджав к груди ноги, он смотрел на давно потухшие угли. Возможно, и спал сидя.
— Знаешь, Коль, — начал он, не отводя взгляда от кострища. — Кончай валять дурака и возвращайся домой. Иначе закончишь, как я.
— Ага, ща, десять раз.
— Я серьёзно. Они переживают.
— Так переживают, что готовы шкуру спустить?
Он пожал плечами:
— Так устроена их любовь. В детстве было не до поцелуев в лоб и сказок на ночь. Они ж у тебя из деревни, а тут либо работай, либо голодай. Оболтусам и тунеядцам один путь, — он нырнул ладонью вниз. — На дно бутылки. Потому они верят, что, заставляя работать, делают из тебя человека.
Душевный порыв, разгоревшийся в груди, погас, задутый словами Серёги, и вместо него вспыхнула злоба.
— Ну конечно, это ж не тебя заставляют горбатиться изо дня в день, — бросил я.
— Знаешь, я бы всё отдал хоть за один такой день.
— Так бери! Отдаю.
— Ты такой ребёнок.
— Ну, извините!
— Нет ничего лучше семьи в этом мире.
— Тебе-то откуда знать, сиротка?
Серый стиснул зубы за плотно сжатыми губами, и я понял, что сказанул лишнего.
— Ты же порядочный парень, да? — спросил он, и я дёрнул подбородком мол да, что дальше. — Тогда давай так. Обгонишь меня, и делай что хочешь. Но если проиграешь, значит, не готов ещё.
— Идёт.
Я согласился не потому, что это честно, — в конечном счёте кто он такой, чтобы решать мою жизнь? Я согласился, потому что смог его вчера обогнать. А значит, смогу и сегодня.
В молчании мы добрались до точки старта и долгое время стояли в нерешительности. Молодой, полный злости я и потрёпанный временем Серый. Исход гонки был предрешён, и я видел, что друг понимал это. Он жалел о своём предложении и не хотел давать сигнал, как делал это раньше. Вот только я не собирался отказываться от маячившей свободы.
— Раз, два, три. До черты! — скомандовал я и помчался вперёд, набирая скорость.
Мы неслись, как две синие птицы на бреющем полёте. Крыло в крыло. Колёса пели свою песню, взметая в воздух песок, камни и обрывки юной дружбы. Я не смел повернуть головы. Только вперёд. Как вчера. Педали в землю. Но теперь вместо лука, сена и деда я представлял всю свою жизнь, собранную в тугой узелок.
Давить.
Показался переезд.
Давить.
Я вырвался вперёд на целый корпус.
Давить!
Затрезвонил звонок, шлагбаум пошёл вниз. Плевать, успею.
ДАВИТЬ!
Нога улетела в пропасть, и мир завертелся в карусели. Земля, небо, земля, небо, Серый, уходящий сквозь поезд, рука, боль, шлагбаум, темнота.
***
Я впервые видел, как дедушка плачет. Сидя возле больничной койки, он прижимал мою кисть себе ко лбу и вздрагивал. Бабушка плакала тоже. Немного ругалась, но больше улыбалась. Вторая рука была закована по локоть в гипс, голова перебинтована.
В палату зашёл чуть хмельной сельский врач и поздравил со вторым днём рождения. Кто-то из пассажиров передал через машиниста, что у переезда разбился парень.
В голове вспыхнула картина Серёги, влетающего на полной скорости в вагон.
— Дедушка, — тихо сказал я и сморщился от пульсирующей боли.
— Тихо, ты чего?
— А что с Серёгой?
— Каким Серёгой? — Он поднял голову. Глаза красные, на щеках подсыхающие слёзы.
— Второй парень.
— Ты один был.
Я замолчал ненадолго, мысли прорывались наружу словно через кисель.
— Ну, Серёга. Дядя Витя его ещё видел в тот раз.
Дедушка нахмурился.
— Коля. Ты один был, что тогда, что сейчас. — У него затряслись губы, глаза снова намокли. — Ты прости меня, старого дурака. Если б я знал, что так всё обернётся… Но всё наладится, теперь всё точно наладится.
Я испытывал странную смесь чувств: нежности к старикам, вины и какой-то беспомощности. Как я мог быть один, если Серый всё лето бродил со мной бок о бок? Такой знакомый, такой родной, словно близнец. Ведь точно был, я помнил его лицо, хоть оно и подёрнулось дымкой. Вроде бы велосипед был, как у меня, и рюкзак. Или рюкзака не было. Назойливые мухи вопросов, на которые у меня не нашлось ответов, кружили роем в голове, отнимая последние силы. И последняя, которую мне удалось схватить перед сном, была:
Как же его звали?
Автор: Игорь Яковицкий
Больше рассказов в группе БОЛЬШОЙ ПРОИГРЫВАТЕЛЬ