Первое массовое выступление в Осташкове произошло в один из воскресных июльских дней 1905 года. Это был митинг на острове Кличен, закончившийся там же манифестацией.
Погода в намеченный день выдалась отличная. На митинг съехалось более сорока человек. Были среди них и заводские рабочие, рабочие кустарных мастерских, кустари, учащиеся. Перед собравшимися выступили Нил Калинин, я и Гаврилыч. Был и четвертый оратор - Пилецкий Яков Анатольевич, брат осташковского врача Ильи Ананьича, квартировавшего в то лето в доме купца Олисова по нашему переулку.
Яков Ананьич, мужчина лет тридцати пяти, среднего роста, с маленькой бородкой на широком добром лице, приехал в Осташков погостить у брата и отдохнуть на лоне чудесной природы. Пилецкий не был связан с нами организационно, но Нил Калинин, знакомый с ним по Петербургу, заручился его согласием выступить на митинге. Калинин, придерживавшийся, по-видимому, более строго, чем мы, тех правил конспирации, которыми запрещалось сообщать другим то, что не связано непосредственно с их подпольной работой, не посвятил меня и Гаврилыча в биографию Якова Ананьевича. Однако мы сами догадались, что имеем дело с опытным, сведущим в политических вопросах социал-демократом.
Пилецкий помог нам не только наметить, но и вместе с нами проработал темы наших речей на предстоящем митинге.
Для меня и Гаврилыча наши речи являлись первым публичным выступлением, поэтому они прошли не без волнения. Была ли первой публичной речь Нила Калинина, я не знал. Но он с таким подъемом произнес ее на тему «Революционное движение в России и роль в нем РСДРП», что она приковала к себе и мое внимание. Вслед за ним я выступил с докладом: «Что такое демократическая республика?» Первые слова своей речи я от волнения еле выдавил из себя, слегка заикаясь. Но одобренный огромным вниманием слушателей, я скоро взял себя в руки и спокойно сказал все, что следовало. Конец речи я закончил даже с воодушевлением, провозгласив: «Долой самодержавие! Да здравствует демократическая республика!»
Но еще сильнее волновался Гаврилыч. Но, как говорится, лиха беда начало. Его первое ораторское выступление пошло на пользу: он стал смелее произносить свои речи впоследствии.
Последним выступал Пилецкий. Вернее, он не речь держал, а умело вызывал вопросы, отвечая на них. Но, очевидно, избрав такую форму выступления, он не рассчитывал на большой интерес слушателей к политике. Они же засыпали его вопросами. Ответы на многие из них вызывали буквально дюжину других. Окончить же беседу Пилецкому пришлось словами:
- Пора расходиться, товарищи. Наш митинг затянулся. До следующей встречи!
Калинин и Пилецкий, как было договорено, уехали сразу после митинга. Следом за ними, предположив, что все окончилось, уехали еще человек двадцать. Столько же участников митинга пошли вместе. Их лодки находились в бухте. Выйдя из леса недалеко от островных построек, служивших тогда чем-то вроде дач, арендуемых несколькими заводскими рабочими, участники митинга во главе с Николаем Петровым запели:
Смело, товарищи, в ногу.
Духом окрепнем в борьбе,
В царство свободы дорогу
Грудью проложим себе.
Песню с первых же слов дружно подхватили остальные, и она громко понеслась по острову и над водной гладью Селигера. В начале песни над головами манифестантов развернулось и затрепетало от ветра красное знамя, на одной стороне которого крупными буквами белела надпись: «Долой самодержавие! Да здравствует демократическая республика!», а на другой: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
Два саженных сатиновых куска материи в одно полотно сшила моя мать. Я не объяснял ей, для чего оно мне потребовалось. Но в то время, когда я писал на полотнище белилами лозунги, уединившись в дальнем конце чердака, мать увидела это. Ей по-прежнему чужда была политика. Наш реальный, раздираемый жестокой борьбой мир проносился перед нею, как пейзаж за окнами быстро идущего поезда, лишь слегка задевая душу. Но, прочитав надпись «на знамени», она забеспокоилась:
- Как бы отец не зашел сюда, - произнесла она в тревоге, не обнаружив своего личного отношения к моему занятию. С той поры мать невольно стала моей соучастницей. К ней в кухонный шкаф я относил перепечатанную гектографическую массу.
Продолжая идти колонной, участники манифестации спели еще «Отречемся от старого мира», «Слезами залит мир безбрежный» и «Вихри враждебные».
Жители островных домов, семья огорожа, горожане, приехавшие на остров провести здесь свой воскресный отдых (многие с самоварами и закусками) с удивлением наблюдали за невиданным дотоле в Осташкове шествием. Они долго провожали нас глазами, вслушиваясь в содержание песен, зовущих на борьбу за новый мир. Дойдя до Зимницы, манифестанты сели в лодки и постепенно отплыли к городу.
Наша первая революционная массовка не обошлась без приключения, сбавившего наш восторг суровым напоминанием о том, в каком окружении мы ведем свою опасную работу.
Я пригласил на митинг ученика нашей Тверской гимназии Гришу Лисицына, сына осташковского соборного священника. Я знал, что Гриша - безбожник. После духовного училища, годом позже меня, он поступил в гимназию, учился хорошо, но имел крайне озорной характер: непокорный, решительный. Мне он как раз за свой характер и нравился. Я безбоязненно давал ему в Твери прокламации. Иногда он и сам приносил их мне.
В то время, то есть после 9-го января таких юношей, как «рыжий Гришка» училось в гимназии много. Они не имели определенных политических убеждений. О них говорили некоторые члены нашей школьной революционной организации: «Ни рыба, ни мясо». И, тем не менее, никто не отталкивал их от себя. Была надежда привлечь их под знамена Революции.
Гриша охотно принял мое предложение побывать на митинге. После манифестации он уехал, как и приехал, на своей лодке, держа курс к городу. Когда его лодка находилась на полпути между островом Фомино и городом, на нее неожиданно напали четыре человека из «чужой» лодки. Выкрикивая в адрес Гриши враждебную брань: «А, ты там тоже был!», они перевернули его лодку вверх дном. Гриша очутился в воде примерно в четверти версты от берегов.
Не заботясь о спасении своей жертвы, хулиганы намеревались напасть еще на одну лодку с тремя гребцами, плывущую вслед за Гришиной. Но, заметив, что гребцы этой лодки приготовили весла для достойной встречи новоявленных пиратов, они поспешили удалиться. Гриша был спасен товарищами...
Виновников происшествия не удалось установить... Серьезные подозрения падали на одного кустаря - сапожника, державшего наемных рабочих. Я видел его на митинге. Присутствовал он и на манифестации. Его хитрые глаза, какими он смотрел на меня, когда я развязывал и поднимал над колонной знамя, его ехидная улыбка, искривившая рот, обрамленный густыми черными усами и бородой, заставили меня подумать: «Как похож он на Иуду!» При расследовании не удалось установить и того, кто пригласил этого кустаря на митинг. Зато точно выяснились его черносотенные взгляды.
Случай с Гришей не предвещал ничего хорошего. Вскоре стало известно, что до полиции дошли уже слухи о митинге и манифестации. Об этом тетя Маша узнала от своей сестры Евгении, муж которой служил в суде секретарем. Мы притихли, насторожились. Однако до самого конца каникул никаких «последствий» не произошло...
Источник: «ИЗ ДНЕВНИКА ПОЛИТЗАКЛЮЧЕННОГО». Михаил Иванов.
