Я поступил Второй Медицинский в 1986 году. Когда я в первый раз приехал из своего рабочего района на окраине Москвы на день открытых дверей, я был буквально раздавлен тем, что я там увидел. Современные аудитории, оборудованные по последнему слову техники лаборатории, гигантское здание ЦНИЛ… А спустя полгода я вошел туда уже студентом.
Помню, как в библиотеке получал книги для первого курса – двадцать шесть томов, среди которых были три тома (тем, кто получал учебники уже год спустя, повезло меньше) анатомического атласа Синельникова, про который говорили, что они, будучи сброшенными с пятнадцатого этажа общежития, пробивают броню легкого танка, и отвратительный, полный вранья, учебник «Истории КПСС». Когда эти двадцать шесть книжек я вез в двух сумках домой, троллейбус резко затормозил и я собрал всех пассажиров на задней площадке.
Понимание, что нас учат не тому, пришло далеко не сразу. Я даже помню этот момент – когда нам читал физиологию сердца заведующий кафедрой – очень уважаемый человек, ветеран войны, автор учебника – и прочая, и прочая, и прочая. Наш поток буквально оккупировал аудиторию – ведь лекцию должен был читать САМ…
(Учебник у него был, мягко говоря, так себе – полностью нечитаемый. Сдать экзамен, имея под рукой только эту книгу, было нереально. Все знания предполагалось получать на лекциях). На физиологию сердца отводилась всего одна лекция. Два академических часа с перерывом в десять минут.
Лекция началась. Первые сорок пять минут профессор рассказывал о своем боевом пути. Вторые сорок пять – ратовал за перестройку маргариновой промышленности.
Где, черт возьми, физиология сердца?!
А потом меня забрали в армию. Тогда был короткий период, когда забирали вообще всех, вне зависимости от наличия военной кафедры - брали первокурсников, брали посередине семестра и посередине сессии.
Спустя два года я восстановился. Спрятал подальше берет (не выбрасывать же – я на него экзамен сдавал) и вернулся на второй курс. В институте что-то неуловимо изменилось. Профессор умер. Умирал – в грязи и крови на окраинах – Советский Союз (вот этого вблизи лучше было не видеть). Еще шли комсомольские собрания, еще чистенькие мальчики в костюмах и с глазами профессиональных подлецов расспрашивали студентов, чем они дышат, еще министр здравоохранения гремел, приехав в наши пенаты что «нечего им преподавать иностранный язык, а то они выучатся и уедут», но все уже необратимо менялось.
Я помню, как мы учили английский – собирались по вечерам в общаге и слушали пластинки польского самоучителя. Помню, как в «Медкниге» записывались друг у друга на спинах на учебник «Педиатрия по Нельсону» в девяти томах (третий том мне не достался, и я его получил позже – за победу в Пироговской студенческой научной конференции). Помню какой я испытывал восторг, листая только что купленную в Медкниге «Молекулярную биологию клетки» под редакцией нобелевского лауреата Джеймса Уотсона. Как ночами, запоем, читал «Основы биохимии» Альберта Ленинджера. Мы уже не учились по учебникам из библиотеки института – мы передавали друг другу, читали и конспектировали эти книги – и получали отличные оценки.
До сих пор я убежден, что современная медицина зародилась именно в восьмидесятые годы. Именно тогда критическая масса накопленных знаний наконец стала переходить в качество и превращаться в университетские учебники и руководства для врачей. Тогда были написаны и сразу же переведены на русский – что было неслыханно – и тот же Нельсон, и блестящая «Клиническая фармакология» Лоуренса и Беннетта, и «Основы иммунологии» Айвена Ройта, и многое другое. Наше поколение студентов – а потом и врачей – глотало эти книги как… ну, в общем, глотало. Будущее представлялось нам как в сериале «Скорая помощь», который только-только начал выходить на экраны. А пока мы работали ночами медбратьями в больницах, где не хватало одноразовых шприцев, лекарств, бинтов, простыней и туалетной бумаги. Зато было будущее.
В девяностые было много плохого и много хорошего. Была свобода. Было ощущение что вот сейчас будет чуть поспокойнее – и все пойдет так как надо. А еще стало понятно, кто есть кто. Примерно четверть наших выпускников сразу же уехала. Те, кому не досталось мест в умирающем комитете комсомола, пошли заваривать чай академикам. У одного академика – я сам видел – был специальный аспирант, который по звонку приносил стакан крепкого чая в подстаканнике, а потом пустой стакан забирал. Защитился он чуть ли не первым на нашем курсе.
Ну а самые честные пошли лечить. Кто-то очень быстро ушел в иголочки-пиявочки-гомеопатию, потому что там ничего особенного не требовалось, зато деньги были большие. Кто-то пошел участковым врачом в поликлинику. Одна моя однокурсница уехала на родину, в маленький райцентр где-то в Нечерноземье. И оказалась там единственным на весь район педиатром. А поскольку там была должность зам главврача по детству в ЦРБ и должность главного педиатра района, она немедленно заняла обе – все равно больше некому. Через два года вернулась поступать в аспирантуру, привезя сопроводительную бумагу, подписанную – внимание – заместителем главврача ЦРБ по детству и главным педиатром района. В аспирантуру ее взяли без звука.
Ваш покорный слуга после восьми лет в науке решив, что ставки ведущего научного сотрудника (ведущий – это чуть повыше старшего) не хватит на жизнь, перешел в частную медицину. По крайней мере, со мной там обошлись честно. Ты хороший специалист? – Значит, достоин работать у нас, и никакие рекомендации не имеют значения. Нет жалоб? – Отлично, мы не лезем в твою кухню. На вас идут пациенты? – Скажите, что мы можем сделать, чтобы вам лучше работалось.
Так происходит и сейчас. Не везде – сейчас правят бал сетевые клиники – но происходит.
Ну а про частную медицину я уж расскажу как-нибудь в следующий раз.