В эпоху расцвета психоанализа женатые мужчины делились со своим психоаналитиком одной грешной фантазией. У них была жена, к которой они уже ничего не испытывали, и любовница, которая разжигала в них пламя страсти. Как бы они того ни хотели, они не могли оставить семью и уйти к другой женщине. Этому могли мешать имущественные и финансовые сложности, забота о благе детей, чувства совести и сострадания или какие-то другие соображения.
Близость мечты и одновременно ее несбыточность терзала их душу. Тогда на ум влюбленному волей-неволей приходил такой сценарий: а что если жена внезапно умрет или сама уйдет от него? Нет, он не желает ей смерти, он же не изверг, но вдруг это случится само собой? Еще один несчастный случай, какие происходят на каждом шагу. Тогда между ним и любовницей не будет более никаких преград.
Порой такой несчастный случай действительно происходит, и заветная мечта пациента становится явью. Наконец-то, после всех мучительных ожиданий, препятствия между ним и его любовницей рушатся. Влюбленные оказываются в объятиях друг друга, и их сердца ликуют, ведь они больше не должны ни от кого прятаться.
Спустя некоторое время, однако, выясняется, что реальность не поспевает за фантазией. Когда границы между влюбленными пали, их страсть начала угасать и сменяться разочарованием и неудовлетворенностью. Возможно, граница и мечта о ее преодолении и была секретным ингредиентом их отношений. Без этого ингредиента возлюбленная начала превращаться в ненавистную супругу, а возлюбленный обретать черты ненавистного мужа.
Можно назвать этот казус редким и частным случаем, но у него есть множество подобий, имеющих прямое отношение к нашей жизни. Мы часто фантазируем о том, как бы нам проводить больше времени со своими любимыми и мечтаем о внезапной кончине всех преград на этом пути. Но если вдруг происходит чудо и преграды скоропостижно умирают, то мы обнаруживаем, что не были готовы к их падению. На самом деле, мы не хотели сближения. В открытом пространстве отношений с другими нас начинает мучить клаустрофобия, несмотря на всю их безграничную открытость.
Разумеется, это не секрет, что многим тяжело проводить много времени со своими близкими. Даже если мы не даем себе в этом сознательного отчета, мы ощущаем страх перед перспективой остаться со своими близкими надолго и избегаем этого. Мы изобретаем разные способы улизнуть из дома на работу, в сад, в гараж, в бар, на встречу с друзьями или на обучающие курсы. Когда обстоятельства сводят таких людей вместе на продолжительное время (например, в выходной день), они не знают, что им делать и как себя вести. Они придумывают многочисленные варианты избегающего поведения, чтобы быть порознь даже тогда, когда они вместе.
Присутствие близких давит, и это давление может с легкостью спровоцировать взрыв. Локдауны во время пандемии коронавируса с новой ясностью показали, как именно это происходит, и дали психологам обширный материал для размышлений. В 2020 году около половины населения планеты, четыре миллиарда человек, получили от своих правительств предписание оставаться дома. Эти миллиарды оказались на долгое время заперты наедине со своими возлюбленными, супругами, детьми и родственниками. В результате число случаев домашнего насилия резко возросло, и в отдельных местах показатели роста превысили два раза. Количество ссор между родными зашкаливало.
Как только ограничительные меры ослабли и работа государственных учреждений была восстановлена, значительно возросло число разводов. В списке основных причин при разводе фигурировала напряженность в отношениях во время локдаунов. Напряженность между людьми была вызвана не только стрессом из-за очевидных сложностей с финансами, здоровьем и потерей рабочих мест. Само вынужденное сближение с другими явилось неожиданно большим испытанием.
Но почему тесное общение даже с самыми близкими людьми может так угнетать нас?
С одной стороны, коммуникация требует больших нервных сил. Это активная и энергозатратная деятельность, и когда коммуникации становится очень много, наши ресурсы оказываются на исходе. Даже если нам не нужно вести никаких бесед с окружающими и они просто находятся рядом с нами в одном физическом пространстве, их жизнь создает множество стимулов для нервной системы, которые будоражат наши мысли и чувства.
Наше бессознательное не может не следить за людьми вокруг и не реагировать на них, если мы не потратили изрядное время на то, чтобы его воспитать. Находясь с другими людьми (и в особенности, если это знакомые нам люди), мы сотни раз безотчетно отвлекаемся на их жизнедеятельность своими переживаниями и мыслями. Эти тысячи малых скачков внимания, тысячи крошечных расходов в своей сумме становятся одной большой тратой энергии. Чужое присутствие забирает тем больше наших сил, чем хуже мы владеем умом. В этом последнем случае мы не можем не отвлекаться и не выдавать избыточные порции нервной энергии туда, где они не нужны.
Уединение является такой же базовой потребностью человека, как и коммуникация, однако естественная потребность в уединении не является достаточным объяснением. Многие из нас чувствуют себя раздраженными и загнанными в угол даже от сравнительно непродолжительных контактов. Основная проблема состоит в том, что мы движимы энергией желания, а не чистого стремления и потому чаще воспринимаем происходящее с позиций обладания и потребления, а не бытия и творчества. Пока мы смотрим на мир глазами желания, нами движет жажда и агрессия, а другие рассматриваются не как возможности сделать что-то и тем самым стать сильнее самим и принести благо, а как объекты обладания, инструменты обладания или помехи обладанию.
Чужое присутствие налагает на наши амбиции по расширению своей личной территории повышенные требования. Нам нужно давать, делиться и договариваться, и мы воспринимаем это как препятствие, а не как возможность для более совершенного бытия. Другие люди, даже самые близкие, провоцируют в нас вспышки желания, которое мучит и ослепляет.
Какова же альтернатива желанию? Это присутствующая в каждом из людей сила чистого стремления, которая в своих внешних проявлениях переживается как любовь. В отличие от желания, она основана на творческой энергии в свободном ее состоянии и движима установкой на бытие. Когда эта сила наполняет нас, мы не желаем обладать и забирать, ибо у нас уже есть все – само бытие. Оно, это бытие в настоящем мгновении, постоянно и бессмертно, а его формы и трансформации обстоятельств крайне скоротечны.
Мы видим, насколько это бессмысленно – цепляться за то или другое мимолетное состояние бытия и пытаться удержать его текущую форму, а потому стремимся не забирать и накапливать, а скорее одаривать и пребывать в процессе дарения. Порой это одаривание требует забирания, но лишь в смысле способа проявления щедрости. Любви не нужно ничего, кроме своего собственного бытия в вечном моменте трансформации и этого непрерывного акта творческой щедрости. В любви мы обнаруживаем и переживаем абсолютное богатство ситуации. Следовательно, в любви нет злобы и гнева, жадности и томления, ибо все эти реакции суть продукты установки на обладание. Когда мы наполнены любовью, другие не являются для нас проблемой, потому что не могут создать никаких помех для бытия. Они есть помехи лишь для обладания временными формами.
О любви в этом смысле много говорилось не только в буддистской традиции, но и, к примеру, в христианстве. Так, апостол Павел в Послании к Ефесянам призывал (4:31-32):
«Всякое раздражение и ярость, и гнев, и крик, и злоречие со всякою злобою да будут удалены от вас; но будьте друг ко другу добры, сострадательны, прощайте друг друга, как и Бог во Христе простил вас».
Это не моральная проповедь в смысле инструкций, как нужно себя вести, чтобы быть полезным для других и угодить высшим силам. Это инструкция, как быть максимально полезным для себя и как следствие этого также и для других. Свободная от жажды и агрессии, любовь создает атмосферу принятия и тепла, о которой мы говорили ранее, но не только для окружающих. В первую очередь мы сами существуем в этой благостной атмосфере. Любовь вовсе не является альтруистическим настроем и самоотверженностью, попирающей свое собственное благо во имя чужого и принижающим себя в сравнении со всем прочим. Но также это не эгоизм в смысле наивной и обреченной попытки реализовать свое личное благо в отрыве от целого и возвыситься над остальным. Любовь есть творческая гармония между нами и миром, единство нас и мира и потому она выходит за пределы как крайности альтруизма, отвергающего себя, так и крайности эгоизма, отвергающего все прочее и потому также и себя.
Любовь не есть слабость и не есть сентиментальность
В своих интересах и во всеобщих интересах мы должны научиться создавать атмосферу тепла и принятия. Одно из главных препятствий на этом пути состоит в том, что многие привыкли ассоциировать любовь и доброту со слабостью. Более того, рассуждающего о любви и добре нередко считают сентиментальным дураком, а тюремные понятия, которые так часто сегодня заменяют этику, подталкивают считать всякого доброго человека простофилей и лохом. Нам кажется, что если мы впустим в себя любящую доброту, то размякнем, распустим нюни и станем жертвами уличных хулиганов.
Сближение любви, терпения, прощения, доброты и слабости не удивительно, поскольку мы обозначаем одними и теми же словами множество крайне непохожих друг на друга явлений. Разные виды любви и доброты кардинально отличаются и по природе, и по причинам, и по следствиям.
Та духовная любящая доброта, о которой говорили Будда и Христос, является позицией силы и знания. Она не подыгрывает чужим порокам, не потворствует пагубным желаниям, не дает себя обмануть, развести и использовать, не смотрит на мир сквозь розовые очки, а также не сглаживает углы там, где необходимы твердость речи и поступка. Тот, кто движим любовью силы, не начинает грызню с ближними и часто отказывается вступать с ними в бой, но не потому, что не может вести этот бой, а потому, что ему известны намного более совершенные способы быть и достигать своих целей. Любовь силы мы знаем довольно плохо, потому что она требует культивации и раскрытия. Как и всякая сила, она нарабатывается и основана на знании.
С другой стороны, есть такие любовь, терпение и доброта, которые основаны на слабости. Мы любим и терпим, ведем себя очень кротко и смиренно, поскольку мы слишком слабы и напуганы, чтобы с кем-либо бороться. Мы не выносим противоречия и конфликта, а потому избегаем их. Мы одариваем, оказываем услуги, ведем себя очень мило и стараемся быть симпатичными для всех, потому что это позволяет нам унять тревогу. Лишь так мы чувствуем себя в безопасности. Посмотрите, какие мы безобидные, услужливые и полезные. Нас можно не опасаться. Нет никаких причин нас трогать. Чтобы оправдать свой вынужденный выбор, мы пытаемся выдать его за свободный и называем слабость добродетелью. Мы представляем все так, как будто наши кротость и услужливость есть продукт высокой нравственной дисциплины и ясного понимания сути вещей. На самом деле, мы ни с кем не враждуем по причине своей абсолютной беззубости, а вовсе не мудрости. Конфронтация пугает нас до дрожи.
Другая форма любви слабости есть страстная невротическая зависимость, которая подчиняет человека, ослепляет его и толкает на безумства. Это роковая любовь, которая неразделима с трагедией, и именно о ней писали все великие знатоки человеческих душ в искусстве, начиная с Софокла и Еврипида вплоть до Шекспира и сочинителей сегодняшних песен. Какую бы форму любовь слабости ни принимала, она основана на невежестве и несвободе. Это всегда вынужденный выбор, выдаваемый за свободный. Это подчиняющая нас инерция, которую мы затем задним числом пробуем рационализировать. И она, разумеется, сдерживает наш прогресс и зачастую оказывается губительной.
По досадной случайности любовь слабости и любовь силы оказались в ближайшем соседстве. Их смешали в единое понятие, хотя на самом деле эти две любови разделяют космические дистанции. Мы не должны обманываться лингвистической близостью разных любовей, терпений и видов доброты. Это совсем не одно и то же.
Хотя число примеров ложной добродетели крайне велико, внимательный взгляд обнаруживает немало примеров любви, доброты, терпения и спокойствия силы. В античные времена эти качества являлись высшим идеалом для мыслящей и властной элиты общества.
Вот какую историю Плутарх в своих «Жизнеописаниях» рассказывает о Перикле – великом афинском государственном деятеле, полководце и воине. Однажды некий недоброжелатель, не согласный с политикой Перикла, принялся прямо на площади для собраний кричать на него и поливать бранью. Перикл, как и всегда, оставался невозмутим и не обращал на него никакого внимания. Когда вечером Перикл направился домой, гневливый оппонент увязался за ним и продолжил кричать гадости ему вслед. Добравшись до дома, Перикл спокойно подозвал слугу, велел ему взять светильник и проводить этого человека до его дома, чтобы тот не расшибся в темноте.
Перикл не был тем, кого криминальная культура и эгоцентрическая культура, пропитавшая человеческую этику, называет слабаком и терпилой. Напротив, это был прославленный воин и самый могущественный политик одного из наиболее могущественных государств того времени. Он мог взяться за меч и вступить в бой и делал это не раз, но никогда не спешил доставать лезвие из ножен. Он делал это лишь тогда, когда путь мягкости заходил в тупик и это было поистине необходимо. Проявить терпение намного сложнее и достойнее, чем поддаться недержанию гнева. Перикл запомнился потомкам не только своими великими достижениями, но и силой своего характера и добрым нравом даже в самых враждебных обстоятельствах.
Античный историк Диоген Лаэртский в своей книге «О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов» делится еще одним примером того, как высоко люди в античности ценили владение собой. Он рассказывает, что философ Диоген Синопский платил людям деньги, чтобы они его оскорбляли, дабы научиться терпению. Когда однажды его по-настоящему оскорбили, Диоген лишь рассмеялся и сказал: «Сегодня я получил бесплатно то, за что раньше платил деньги».
Это лишь пара историй, каковых в античности были тысячи – со времен самых первых философов Греции до стоиков Древнего Рима. В них задокументировано то, как сильные и мужественные люди, которые мастерски владели оружием, выигрывали в спортивных состязаниях и были облечены высшей государственной властью, демонстрировали примеры необычайной мягкости, любви, невозмутимости, терпения и доброты.
Любовь является антидотом и от слабости, и от сентиментальности, потому что она принимает мир в его тотальности и движется навстречу к нему. Сентиментальность, напротив, есть пагубная склонность закрывать глаза на все трещинки и острые углы мира. Это продукт слабости и страха перед реальностью, которую мы не можем переварить. Мы смотрим на все сквозь розовые очки и пытаемся спрятаться в вымышленной мультипликационной вселенной, потому что находим боль невыносимой, трагедию невыносимой, несовершенство невыносимым. Мы преувеличенно умиляемся, пускаем слезу по любому случаю и охотно приукрашиваем происходящее, чтобы тем самым укрепить свою сентиментальную картину мира. Мы видим в людях лучшее, но не потому, что действительно различаем это лучшее в них и тем самым делаем сознательный выбор способствовать его развитию. Мы просто боимся увидеть что-то другое.
Сентиментальность основана на отрицании реальности, на бегстве от боли и на непринятии, замаскированном под принятие. Наше восприятие изначально искажено и урезано, в нем нет никакого свободного выбора, а лишь вынужденное бегство.
Истинная любящая доброта поощряет в людях благое и показывает им высшие возможности их собственного бытия. Любовь слабости, напротив, пробуждает во многих хищнические инстинкты и желание воспользоваться чужой слабостью и что-то у нас украсть. Если мы добрые, а не добренькие, любящие, а не сентиментальные, то мы излучаем не слабость, а силу. Любовь и доброта, терпение и невозмутимость напитаны кристальной ясностью, бесстрашием и полнотой энергии. Это свидетельства того, что мы вытрудили в себе характер, овладели омрачениями ума и решили самые главные задачи человеческой жизни, а не того, что нас можно безнаказанно развести и использовать.
Прощение как жест силы
Величайшие проявления человеческой природы были оболганы и принижены за счет того, что их смешали в единое понятие с их противоположностью. Это очень грязный и очень эффективный трюк эго. Эго жаждет любви и доброты, мечтает о спокойствии и невозмутимости, но одновременно в ужасе от них, потому что они требуют конфронтации с его эгоцентрической природой и ее преодоления. Для этого эго придется перестать быть гусеницей и выбраться из своего душного кокона. Как правило, ужас перед трансформацией, избегание усилия и боязнь высоты оказываются сильнее жажды трансформации, потому эго решает навсегда остаться гусеницей и придумывает способы назвать все формы парения над землей проявлением слабости, романтической выдумкой и ложью или же просто присваивает их себе и переиначивает на свой лад. Эго любит говорить о любви и называть любовью то, чем оно занимается, чтобы за счет этого как можно дольше пребывать в отрыве от любви.
Этот же трюк был проделан и с великим актом прощения…
<…>
Получить доступ к полной версии статьи и подкаста
Заказать новую книгу автора (2023 г.)