(Внезапно завыла сирена, и вместе с её воем донеслись пулемётные очереди. Немцы перестали ломиться в дверь и, бросив всё, побежали туда, где началась неразбериха. У избы остался дежурить только один солдат с автоматом.
— Дед, ты с ума сошёл! — Ваня пытался удержать старика за плечо, но тот упрямо продолжал двигаться в сторону выстрелов. На поляне, прямо перед ними, оказались волки. Их было так много, что они буквально терлись друг о друга.
— Это мои друзья, Ваня, не бойся, они тебя не тронут, — сказал дед. — А вот немцы с ними уже ночью познакомились.
Волки окружили старика, терлись о его ноги, словно это была не стая хищников, а мирная отара овец. Дед гладил их белоснежные шкуры.
— Не простые это волки, — прошептал Ваня. — Не бывает у нас таких, только серые...
Через час дед с Ваней подкрались к деревне, где был госпиталь. Немцы разбили здесь временный лагерь и, используя труд захваченных пленных, возвели крепкие фортификационные сооружения, даже построили небольшие вышки. Деревню пришлось обходить с тыла, так как немцы установили на границе леса максимальное количество пулемётных расчётов.
Это позволило им незаметно приблизиться к одному из патрулей. Тропинка, протоптанная до земли, вела мимо кустарников и зарослей сирени, где они спрятались.
— Ну и что ты предлагаешь? — спросил Ваня, наблюдая за приближающимся патрулём. Два упитанных немца, похожих на свиней, перекатываясь словно бочонки, медленно шли вдоль периметра, ведя беседу с третьим, худощавым, с лицом овчарки.
— Дед, ты чего молчишь?
Справа вдруг показалась голова одного из волков, а потом ещё одна. Когда патруль поравнялся с кустами, звери ринулись вперёд и вцепились в немцев. Худощавый не успел даже вскрикнуть, а вот двое толстяков, почти без шей, куда волки могли бы вцепиться, начали сопротивляться. Дед выскочил из кустов и с размаху ударил одного прикладом в лицо. Тот опрокинулся на спину и выронил автомат. Второй немец уже нацелился на деда, и Ване оставалось всего несколько шагов, чтобы сбить его с ног, но немец успел нажать на спуск. Автоматная очередь прошила деда насквозь, но тот даже не поморщился.
Волки быстро расправились с первым толстяком и накинулись на ошеломлённого второго. Ваня и дед некоторое время молча смотрели друг на друга.
— Холостые, косатый, бери оружие и скорей за мной, — сказал дед.
Произошедшее не укладывалось в голове, но думать об этом времени не было — немцы, услышав выстрелы, прибежали на место. Они быстро расправились с волками, но дед и Ваня уже скрылись на другой стороне, спрятавшись в стоге сена.
Над деревней в ночном небе прогудел самолёт, потом ещё один. Сработала сирена воздушной тревоги. Немцы засуетились, завели зенитку и, перемещая её ближе к домам, стали палить в воздух. Когда штурмовики заходили на очередной круг, лагерь озарялся светом трассирующих пуль, и казалось, что это смертельные фейерверки. Ваня вспоминал, как в Москве, ещё до войны, он видел праздничные салюты.
Из окопов вырвались пленные и, гибнущими десятками, вступили в бой с фашистами. Ваня и дед метались по лагерю, пытаясь найти Тасю. У одного из домов дед подкрался к немцу, который, как зачарованный, наблюдал за боями, но не покидал своего поста, охраняя избу. Выстрел дуплетом разнёс голову солдата, и тот упал на крыльцо, как мешок с кровавым месивом вместо лица.
Изба была заперта, но дед с силой ударил по двери, и та отлетела вместе с подпирающим её стулом, у которого от удара сломались ножки. На них тут же набросилась ошеломлённая от страха Тася, но, узнав Ваню, она зарыдала, отбросив в сторону нож, который достала у валявшегося на полу с голым задом мёртвого офицера.
Ваня почувствовал прилив ярости. Он приказал деду охранять Тасю, а сам ушёл помогать пленным бороться с фашистами. Где-то справа вспыхнула зенитка, и вскоре вдалеке рухнул самолёт, уничтоживший её.
К утру вся деревня была освобождена. Дед бесследно исчез, а Тасю Ваня нашёл, помогающую раненым. Асабист, вернувший себе оружие и звание вместе с формой, без трибунала расстрелял на месте хирурга, который вступился за Зинаиду, но согласился передать секретные документы фашистам.
Зина выжила.
Далее цитата из хроники жизни Зинаиды Михайловны: "Вечная память и слава".
Солнышко заглядывало в окна. Перевязанные раненые вышли на улицу, а те, кто не мог идти, выползли. Зина лежала в палате одна и смотрела на ветви деревьев за окном. Проходивший мимо боец заглянул в окно, увидел Зину и крикнул:
— Ну, что, красавица, пойдём гулять?
Зина всегда была оптимисткой и тут не растерялась, тут же парировав:
— У меня причёски нет.
Молодой боец не отступил и появился в палате. Но, увидев, что на кровати лежит не женщина, а обрубок без ног и рук, он замер, зарыдал и пал перед Зиной на колени:
— Прости, сестрёнка, прости меня...
Вскоре, научившись писать двумя пальцами, Зина написала письмо мужу:
— Дорогой мой, милый Иосиф! Прости за это письмо, но я больше не могу молчать. Должна сообщить тебе правду...
Зина описала мужу своё состояние и в конце добавила:
— Прости, я не хочу быть для тебя обузой. Забудь меня и прощай. Твоя Зина.
Зина впервые за всё время проплакала всю ночь. Она мысленно прощалась с мужем и со своей любовью. Но вскоре получила письмо, где он писал:
— Милая, дорогая моя жена, Зиночка! Получил твоё письмо, очень обрадовался. Мы будем жить вместе и счастливо, если, конечно, дай Бог, я останусь жив... Жду твоего ответа. Твой искренне любящий Иосиф. Быстрей выздоравливай. Будь здоровой и морально и физически. Ничего плохого не думай. Целую.
В тот момент Зина была счастлива. Дороже этого письма у неё ничего не было, и теперь она ухватилась за жизнь с новой силой. Она брала карандаш в зубы и пробовала писать, научившись даже вдевать нитку в иголку.
Из госпиталя Зина через газету писала на фронт:
— Русские люди! Солдаты! Товарищи! Я шла в одном ряду с вами и громила врага, но сейчас я не могу больше сражаться. Прошу вас: отомстите за меня! Уже больше года я лежу в госпитале, у меня нет ни рук, ни ног. Мне всего 23 года. Немцы отняли у меня всё: любовь, мечту, нормальную жизнь. Не щадите недруга, пришедшего незвано к нам в дом. Истребляйте фашистов, как бешеных псов. Отомстите не только за меня, но и за поруганных матерей, сестёр, своих детей, за сотни тысяч угнанных в рабство...
