Из "Записок" Михаила Александровича Бестужева
Брат Петр был нрава кроткого, флегматического и любил до страсти чтение серьезных сочинений; постоянно молчаливый, он был красноречив, когда удавалось его расшевелить, и тогда он говорил сжато, красно и логично.
Он был адъютантом главного командира кронштадтского порта вице-адмирала Федора Васильевича Моллера, и жил до последнего времени на квартире, которую занимал брат Николай.
В последнее время мы с ним редко видались. Обязанности по службе, и отсутствие матушки и сестер в Петербурге были тому причиною. За пять дней до 14 декабря он приехал в Петербург, сопровождая жену своего знакомого и уехал обратно в Кронштадт, по нашему настоянию, за день до рокового дня (здесь восстание декабристов).
Каково же было мое удивление, когда 13 декабря, быв на совещании у Рылеева (Кондратий Федорович), я, забежав навестить Ореста Сомова, больного и жившего в одном доме с Рылеевым, - неожиданно увидел брата Петра у него; он бросился ко мне на шею и умолял не говорить о своем возвращении старшим братьям.
- Они меня заставят снова уехать, - говорил он взволнованным голосом: - а я буду лишен завидной участи разделить опасность вашего славного предприятия. Что было делать? Я согласился молчать, и он явился на площади, когда я привел Московский полк.
Осужденный служить на Кавказе солдатом, брат Петр под ранцем провел всю персидскую и турецкую кампании, был ранен в левую руку при штурме Ахалцыха и потом сошел сума в одной из кавказских крепостей, попав под начальство начальника этого укрепления, непроходимого "бурбона", т. е. офицера из нижних чинов. Это вот как случилось.
Генерал Раевский (Николай Николаевич), бывший член тайного общества и прощеный за чистосердечное раскаяние, проживая, как начальник отряда, в Тифлисе, - наполнил свой штаб большей частью из декабристов и ссыльных офицеров. Прочих, не бывших в его штабе, - он ласково принимал в своем доме.
Отставной флотский офицер фон Д., муж премиленькой жены своей, воспитанницы Смольного монастыря и подружки одной из моих сестер, вышедшей с нею в тот же год, приревновал брата моего Александра и, вместо того, чтобы рассчитаться с братом, наговорил матушке при выходе из церкви дерзостей. Брат вызвал его на дуэль, - он отказался.
Рылеев встретил фон Д. случайно на улице, и в ответ на его дерзости исхлестал его хлыстом, бывшим в его руке.
Этот-то субъект был назначен на Кавказ как чиновник-провиантмейстер и как-то попав на вечер к Раевскому, увидел себя посреди декабристов. В паническом страхе за свою жизнь он на другой же день уехал, без разрешения, в Петербург, а там, чтоб как-нибудь оправдать свое безрассудство, подал донос, в котором представлял Раевского как изменника.
Раевскому был прислан строжайший выговор, а главнокомандующему на Кавказе приказ: "разослать всех окружающих Раевского и находящихся в Тифлисе декабристов по разным крепостям с тем, чтобы их подвергнуть гарнизонной службе".
Несчастная судьба Петра бросила его в лапы одного из тех животных, которые носят название "бурбонов". Держа его в кавказские жары, в полной амуниции, под ружьем в раненой руке, он его в три месяца доконал.
Все усилия братьев Александра и Павла возвратить рассудок Петру остались тщетны. Наконец его прислали к матушке в деревню в окончательном сумасшествии, которым он мучил и мать и сестер целые 7 лет. Болезнь доросла до ужасающих симптомов.
Опасение за его, за собственную их жизнь, опасение сгореть в пожаре дома, что повторялось несколько раз, заставило мать обратиться с просьбою к начальнику штаба жандармов Бенкендорфу (Александр Христофорович), с покорнейшею просьбой поместить брата Петра в заведение умалишенных, бывшее на 11-й версте от столицы по петергофской дороге.
Но Бенкендорф решил "в просьбе отказать, так как это заведение очень близко от столицы". Впоследствии, однако, дано было позволение матери поместить брата Петра в это заведение (здесь Больница Всех Скорбящих Радости).
Протокол об освидетельствовании в умственных способностях отставного из дворян унтер-офицера Бестужева
1840 года, июля 23 дня, по указу его императорского величества, С.-Петербургское губернское правление слушало отношение здешнего физиката, полученное 22 июля, за №1223, при котором, препровождается протокол об освидетельствовании в умственных способностях отставного из дворян унтер-офицера Бестужева.
Означенный протокол следующего содержания: "15 сего июля физикат свидетельствовал в умственных способностях отставного из дворян унтер-офицера Петра Бестужева и оказалось:
Войдя в присутственную камеру с полупоникшей головою, приподнял оную, не кланяясь, подходя к столу, пристально смотрел на присутствующих. Роста он среднего, телосложения худощавого, черты лица его и томный взгляд изображали задумчивость и мрачность души его. На предложенные ему вопросы отвечал следующее:
- Кто вы таков, есть ли у вас родственники и где они?
- Есть матушка и сестры, живут в Новоладожском уезде, в деревне, недалеко от города.
- Где же вы живете?
- У матушки.
- Вы теперь нигде не служите?
- Я с 1830 года уже не служу, а с 1825 назначен на Кавказ.
- Вы там были в походах и сражениях и не были ли ранены?
- Был в походах и трех сражениях, ранен пулею навылет в правую руку и голова у меня ушиблена.
- Чем?
- Также, кажется, контузия.
- Не болит ли у вас от этого голова?
- Нет, головная боль бывает от других, прочих обстоятельств или вследствие деревенского воздуха.
- Чем вы занимаетесь в деревне?
- Чтением.
- Какие же вы читаете книги?
- Обыкновенною литературою; впрочем, не от моего выбора зависит, я не имею на то состояния, читаю большею частью современные журналы.
- Где вы воспитывались?
- В Морском кадетском корпусе.
- Давно оттуда вышли и куда поступили на службу?
- Я выпущен в 1820 году в Балтийский флот; назначен был в Свеаборг, но после переменили в Кронштадт.
- Зачем вы приехали в Петербург?
- Я приехал лечиться; говорят, что в первой части полиции хороший доктор; он меня смотрел.
- Не имеете ли вы в вашем семействе неприятностей?
- Случается раздор от несходства в характерах.
- Отчего же вы оставили службу на Кавказе?
- В 1826 и 1827 годах я решил мои страдания и тут началось гонение, и я службу оставил по воле государя.
- В котором полку вы служили и кто был полковым командиром?
- В Ширванском, которым командовал Ковалев; он умер, а Бородин убит в сражении, когда я был ранен.
- Вы не скучали вашей службой?
- Нет; но при дурной погоде там походы тяжелы.
- Кто при вас теперь есть?
- Есть у меня люди, но как будто все хуже и я в чужой земле; люди меня оставили, уехали.
- Отчего вы так о себе думаете?
- Я думаю потому, что меня везде преследуют.
- Кто же вас преследует?
- Может быть целый народ, или поколение; все требуют формы, как в лечении, так и в гражданской жизни.
- Не можете ли вы показать тех лиц, которые вас преследуют?
- Они слишком меня преследуют, они видны между народом везде, их отличная физиономия.
- Каким же образом они вас преследуют?
- Изыскивают средства повредить моему здоровью; а делает боль в голове то, что сгущает их и они являются.
- Какая же этому причина?
- Причина моя и враждебное влияние людей.
- Когда они вас беспокоят?
- Ночью более, стараются освободить меня от земли.
- Вы их видели?
- Да, на них смертный вид.
- Когда же вы их видели?
- Когда воображение, или опыт представляет их вид, они олицетворяются.
- Долго ли вы были на Кавказе?
- Шесть лет.
- Какая служба вам более нравилась?
- Флотская; там я самобытным был, а на Кавказе подчиненным.
- Не чувствуете ли вы тоски?
- Чувствую грудные припадки, два года был близок к смерти; все меня оставили, а прежде я не бывал болен.
- Вы не женаты и не влюблены?
- Не женат и не влюблен, потому что не нашел достойного предмета.
- Одобряете ли вы любовь?
- О! это благороднейшая страсть.
- Куда вы отсюда отправитесь?
- Мне хотелось нанять квартиру.
- А если от правительства дадут вам помещение?
- Я очень благодарен и рад буду, лишь бы только устранены были те ужасные лица.
- Где вы теперь находитесь?
- В губернском правлении.
- Зачем?
- Чтобы отвечать.
- Где вы желаете, чтобы вас поместили: в города или вне оного?
- Вне города безопаснее для общества.
- От кого?
- Лично от меня.
- Почему же от вас?
- Известно, меня преследуют!
После этого поклонился и вышел из присутствия.
Из наружного вида и вышеизложенных ответов отставного унтер-офицера из дворян Петра Бестужева присутствующие заметили, что он при высшей степени задумчивости (melancholia) имеет помешательство в умственных способностях, основанное наиболее на ложно-представляемом преследовании его и оскорблении (misanthropia) и наичаще оканчивающееся прекращением собственного бытия, а потому полагают необходимым для отвращения такового последствия поместить его в больницу Всех Скорбящих.
Приказали: о произведенном Бестужеву освидетельствовании донести г. военному генерал-губернатору и просить на дальнейшее по сему делу действие в разрешение предписания, а в канцелярию г. гражданского губернатора передать копию с сего протокола".
Получив от губернского правления приведенную здесь бумагу, санкт-петербургский военный генерал губернатор граф Эссен (Петр Кириллович) предписал гражданскому губернатору отправить Бестужева в больницу Всех Скорбящих, куда он и был отправлен 3 августа 1840 года.
22 августа того же года контора больницы донесла губернатору, что Петр Бестужев умер от изнурительной лихорадки и погребен на Тентелевском кладбище, при церкви св. Митрофания.
