Холодные ветры ночи и мертвенная бледность луны, соблазняюще изящными движениями огибающая ветви могучих сосен - этот пейзаж переплетается в думах и оседает сладким пеплом на языке при словах о русском Севере. Многое видели и запомнили эти деревья, глядящие зелёными, бездонными очами верхушек. Они пронзают ими сотни звёзд, качаясь на чистом, не опороченном грязью воздухе. Природа не изуродована людской непристойностью и бесчестьем.
То, что навеки скрыто в суровых чащах изумрудного леса и бесконечной стылости воздуха угнетающе давит на сердце, но непоколебимо утягивает своей мрачностью все дальше, зазывая узнать больше, подробнее и ярче.
Встав на одну из троп познания загадочной русской природы, начинаешь чувствовать запах сырости, извечной тишины, прерываемой лишь редким потрескиванием веток и щебетом птиц. Слух едва улавливает шелест лепестков на...почерневших, застывших во времени могилах. Тишина опустилась на это место вместе с последним выстрелом и приглушённым ударом тела о землю - весь страх в предсмертной агонии и боль последующей беспросветной тьмы услужливо скрыл и поглотил собой мох, что теперь прекрасным узором ласкает надгробия, храня верность и не отпуская загубленных здесь людей и после смерти. Впредь он скрывает от живых глаз стоны мёртвых, не прекращающиеся даже после холодного опустения в груди, где когда-то билось полное сил сердце.
Сандармох. Место, навсегда искаженное чужой болью и криком.
Урочище, земля которого впитала тысячи разлук и не пролитых слез.
Солнце едва сумело протянуть свои нежные руки, лаская застывшие лица. Оно пытается утешить и в отчаянии кричит в просьбе простить...простить за то, что в те последние, холодные зимы не укрыло своей жаркой любовью, а лишь холодно наблюдало за растекающейся кровавой рекой под холодными, навеки закрывшими глаза, лицами репрессированных. Девственно белоснежный снег, теряя свою чистоту, таял под горячими, бездыханными телами. Солнце не дало в последний раз насладиться теплом и ужаснувшись, скрылось в сизости облаков. Больше нет тех людей, которых по ночам гложил страх перед грядущим. Нет тел, что содрогались на промерзшем полу Соловецкого лагеря в тридцать седьмом году. В ушах не стоят очереди выстрелов, вслед за которыми пролетали пробирающие до костей мысли: о том, что догорел закат чьей-то жизни. Что скоро и собственное солнце не проснётся...
Прошли года, карельскую тайгу не тревожат более выстрелы, а трава не захлёбывается в крови. Но остались неизменны шрамы северной земли: из нетронутых дебрей, из-за сосен выглядывают тысячи людских образов. С крестов и монументов глядят холодные очи, в которых отражается боль расставания, безразличие к дальнейшей судьбе и истощение. Репрессированные открыто смотрят в объектив камеры и не знают, последний ли это снимок, который донесёт потомкам очертания их лиц. Только теперь, читая даты на охладевших плитах, можно беззаботно подсчитывать года, которые отстучали некогда добрые, полные любви сердца. На женских щеках не играет румянец, уродуют красоту шрамы и морщины.
Неживой взгляд матерей на предсмертных снимках не перестает доносить надежду, заботу и радость, негасимую несмотря ни на что.
Минули поколения, которые через всю жизнь пронесли шрамы страданий от потери близких. Земля Сандармоха изнывала от бесчисленных трупов, что стеная, просили мести и прощения... Она пылала в огне, вкушая сладостный запах крови и плоти.
Догорел последний закат великого вождя Советского союза, солнце простилось с ним и больше не вернулось. Восстали души усопших, вынужденных обрести единение с здешней природой... Колыхнулся ветер: может, это был последний единодушный вздох более двадцати тысяч расстрелянных, многим из которых спустя десятилетия удастся получить столь желанный покой и правду?