Орел парит... и глазом чуть видать И никаким арканом не достать. Еретик он! Казни его, владыка! Как смеет он так высоко летать?
Атааллах Аррани
Cветило солнце, по небу проплывали белые облака. На птичьем дворе было весело: одни цыплята тянули в разные стороны чью-то удачную находку — червяка, другие ходили по дворику, поклевывая то, что найдут пригодным для пищи. Квочки все время кудахтали, запрещая своим цыплятам запрыгивать на забор или проталкиваться в щели, — все должны быть на виду. Один цыпленок, которому, видимо, надоело клевать эту бесплодную землю вперемежку с насыпным навозом, нежился на солнышке, поправляя клювом перышки на своих малюсеньких, еще не сформировавшихся крылышках. Вдруг все вокруг всполошились, забегали из угла в угол, а квочки стали громко кудахтать, зазывая своих цыплят в укрытие. В панике все разбежались по клеткам, и во дворе остался только один несмышленый цыпленок. У него не было тех, кто бы опасался за его жизнь, и в укрытие его никто не звал.
Не успел он толком понять, в чем дело, как над ним нависла огромная тень. От сильного порыва воздуха поднялась пыль, и в ту же секунду совсем рядом в землю впились гигантские когти орла. Цыпленок съежился и, прищурив глазки от страха и поднявшейся пыли, прильнул к земле. Когда все утихло, он посмотрел вверх: перед ним, ворочая шеей на 360 градусов, стоял гигантский орел. Его сильные когти и мощный загнутый клюв могли вмиг растерзать целого горного козла, а крылья — поднять добычу и унести ее высоко в горы, где он свил свое гнездо. Оказавшись вблизи, цыпленок заметил в устрашающем и пронзительном взгляде этого гиганта не только силу и бесстрашие, но и внутреннее благородство.
Только приблизившись очень сильно, можно было разглядеть те качества, которые издали не заметны. Цыпленок, словно загипнотизированный, смотрел на это безумно красивое и гордое чудо. Он ни когда еще не видел такого красивого петуха, ведь в его окружении подобных не было. «Как жаль, что всего этого из укрытия не видно другим», — подумал он первым делом и решил, что, если он его не тронул, значит можно идти на контакт.
— Ты кто? — спросил цыпленок, хотя сам дрожал от страха. Орел повернул голову на его писк, оставаясь в совершенной неподвижности. Это была манера охотника, который никогда не делает лишних телодвижений, выдающих его жертве.
— Орел.
Цыпленок впервые слышал такой голос. Он не был похож ни на один из голосов, которые раздавались в инкубаторе.
— А... это как? — Это очень просто, — ответил удивительный голос. Уже ради того, чтобы слышать этот чудный голос, цыпленок готов был задавать ему вопросы. Этот грубый, басистый, идущий откуда-то изнутри, словно грохот падающих скал, голос ласкал ему слух. В нем одновременно были и угрозами непонятное несмышленому птенцу благородство. Почувствовав это, цыпленок немного оправился от страха и стал смелее.
—А почему ты не разбился, падая камнем с такой высоты? Потому что я умею летать. —А что такое «летать»?
—Малыш, летать дано каждому из нас, — сказал орёл и обернулся, когда раздался еле слышный шорох. Несмотря на недавний шум, вокруг стояла мертвая тишина. Привыкшему к вечному кудахтанью квочек и писку их многочисленного потомства цыпленку было в диковинку слышать такую тишину. Он никогда не ощущал подобного, ведь инкубатор не позволяет уединиться.
— Бог всем нам дал крылья,—продолжил орел.—Без них бы я не выжил.Они позволяют мне быть полностью независимым. Парить над горами — это высшее наслаждение в этой жизни. — Крылья? А это как? — он посмотрел на свои, неуклюже подвигал ими и продолжил: — Ведь у меня тоже есть крылья? Научишь? — разговорился цыпленок, уже понимая, что это благородное, хоть и грозное на вид чудо его не обидит.
— Этому каждый учится сам. Никто не в силах тебя научить, пока ты сам не захочешь этого. — А почему все остальные у нас не летают? Ведь у них у всех есть крылья? — О, малыш, этого тебе лучше не знать. — Почему же? — ответы орла были не совсем понятны цыпленку, но именно это и вызывало все больше интереса.
— Мы все рождаемся для полета, но нас видоизменяют, делают из нас домашних кур. Природой мы были созданы совсем другими. Мы созданы, чтобы летать. Но нам внушают что мы рождены не для этого. — А ты тоже родился в инкубаторе?
— Да, но им не удалось из меня сделать то, что сделали с остальными, потому что я мечтал стать тем, кем и для чего создан природой. — А со мной тоже сделают...? — Да, если не попытаешься оторваться от земли. Но тем самым ты потеряешь отношения с близкими.
— Почему? Разве летать запрещено? — Было бы запрещено, не было бы у нас крыльев. Летать дано всем, да только не все это великое благо используют.
—А я всегда спрашивал у старших, для чего у нас крылья, если мы ими не ходим, не используем их во время еды и вообще ничего ими не делаем. — И что же тебе отвечали, малыш? — Мне сразу затыкали клюв. Замолчи, это не твое дело, слишком много хочешь знать. Не наше это дело выяснять. Что дано природой, то и носим. Умник нашелся, ну и все такое прочее.
— Правильно. Их можно понять. Нельзя обвинять слепого за то, что он не видит. — А расскажи, как же ты научился летать? — спросил цыпленок, осмелев настолько, что сделал два маленьких шажка в сторону грозного и все еще таящего для него опасность монстра. Он не мог наглядеться на его гордо загнутый клюв и выразительный профиль. Задавая свои вопросы, цыпленок жадно вглядывался в каждое движение орла, впитывал каждое слово. Ему безумно хотелось если и не стать таким же, то хотя бы отдаленно походить на это прекрасное создание природы, ведь до этого дня он не встречал никого подобного. — Я расскажу, если тебе это интересно. — Пожалуйста, мне это очень интересно. Я хочу стать таким, как ты. Я сделаю все, что требуется для этого! Орел уже окончательно убедился в том, что этот малыш из тех, кто будет парить над горами, и решил поведать ему свою историю. Ведь он прекрасно помнит свое детство, когда был таким же несмышленым, беспомощным и искал среди окружения истину, но нигде не мог ее найти. Когда все вокруг говорило ему: забудь свои крылья, оставь свои глупые мечты о полетах. — Родился я, также как и ты, в неволе. Но в детстве мне очень повезло. Однажды родители куда-то подевались, а дверца клетки осталась открытой, я выпал и потерялся. В потемках я выбрался во двор, а потом и вообще оказался за пределами инкубатора, где меня подстерегали опасности, от которых мне приходилось защищаться самому. Только тогда я узнал, что такое голод и холод. До этого мне были незнакомы эти ощущения, потому что нас хоть и бедно, но кормили регулярно и загоняли в инкубатор. В поисках пищи, — а обеспечить себя я еще тогда не мог, — я забрел в другой инкубатор, с другими правилами и без взрослых. Мне говорили, что я нахожусь там на воспитании. Прежде чем мне удалось оттуда выбраться, прошло два года. Так я снова оказался на свободе. Мне пришлось немало прыгать и скакать, добывая пищу. Ловить приходилось не только ползающих жучков, но и летающих стрекоз. А моим сверстникам в это время не приходилось шевелить даже перышком. В инкубаторах их кормили, им не приходилось защищаться от опасностей, искать убежища и ночлега. Однако недолго мне посчастливилось быть вольной птицей, вскоре меня снова поймали, и я опять оказался в инкубаторе. А там снова ежедневно подрезали нам крылья, внушая, что мы обязаны отдать кому-то долг. И так прошло еще два года, пока я снова не оказался на свободе. Через короткое время я угодил в еще более строгий инкубатор. Здесь изо дня в день мне внушали, что я нахожусь на перевоспитании. Если бы все эти долгие годы никто не трогал мои крылья, я бы давно летал. Однако окружение строго контролировало меня, и малейшие попытки быть самостоятельным строго пресекались. Запомни, малыш: никому твой полет не выгоден, кроме тебя самого. Поэтому, чтобы не попадать в неволю, всю свою жизнь ты должен посвятить одной цели — развивать свои крылья и готовиться к свободному полету. Учись летать так высоко, чтобы тебя не смог достать ни один хозяин ни одного инкубатора, каким бы великим и могучим он ни был. Над тобой должен быть только один — Всевышний.
Только с этой мыслью в голове ты сможешь достичь цели, иначе все твои труды будут напрасны. Познав однажды вкус полета, ты уже не сможешь вернуться к прежнему образу жизни. Ты выберешь лучше смерть, чем жизнь без полета. Поэтому — либо никогда не знать этого, либо дерзать до конца. Середины быть не может.
— Я буду! Я буду каждый день разрабатывать свои крылья! — вставлял цыпленок восторженные реплики, и орел все больше убеждался в том, что не зря он теряет время на него. С тех пор как он ощутил на себе это великое благо, считал своим долгом помочь любому, кто захочет летать. В этом он видел свою благодарность Всевышнему.
— Долгие годы в неволе я работал над своими крыльями, — продолжал орел. — Приходилось делать это ночами, когда все спали, тайком ото всех... Когда об этом узнавали сородичи, они немедленно сообщали хозяину, и тот снова подрезал мне крылья. Но мое великое желание свободы было сильнее всех их вместе взятых. Я развивал крылья, пока все спали, я делал это в любую выпавшую минуту. Мечты о свободе никогда меня не покидали, а в самые трудные минуты только они и грели мою душу сладким ощущением грядущих перемен.
Прошло время, и мне удалось вырваться. Я становился все сильнее и крепче. В погоне залетающими насекомыми я изо всех сил размахивал крыльями, пока однажды не поймал себя на том, что я сделал неимоверно длинный прыжок и в воздухе меня держали собственные крылья! Этой радости, малыш, не передать никакими словами. Изо дня в день я научился избегать опасностей и самостоятельно добывать себе пищу. Прошло еще какое-то время, и я уже мог летать, не прилагая для этого никаких усилий. Стоило всего лишь взмахнуть крыльями — и я в полете. И теперь, когда мне знакомо это величайшее чувство свободы и независимости, разве меня можно посадить в клетку?
— А я смогу так же, как ты? — спросил цыпленок, который слушал до этого с открытым ртом. — Тебе, малыш, не дадут этого сделать твои близкие, — ответил орел спокойно и уверенно. — Почему же? Разве они меня не любят? — удивился цыпленок нелогичному ответу орла. — Напротив, любят. Именно поэтому и не дадут. Ведь они хотят, чтобы ты был рядом с ними и там, где они.
Цыпленок опустил голову и задумался над услышанным. В голове все крутилось. Он уже представлял себя орлом. Ему хотелось однажды предстать перед обитателями птичника так же, как этот орел, в величественном обличье, камнем падая с небес расправить крылья перед самой землей и опуститься на такие же мощные ноги с такими же мощными когтями. Чтобы весь инкубатор ахнул! Чтобы его разглядывали со всех сторон, какой сейчас рассматривает этого нежданного, но величественного гостя. Чтобы каждый из них искал с ним связи, называл себя его родственником или другом и гордился этим.
— А чем ты питаешься сейчас? — задал цыпленок свой долгожданный вопрос, который откладывал до поры до времени, пока окончательно не убедился в отсутствии опасности. — Такими, как ты, — сказал спокойным голосом орел, не поворачивая к нему головы. Цыпленок немедленно вернулся на те самые два шажка назад и продолжил: — А... а почему же ты меня не съел?
Орел, не меняя своей гордой осанки, повернул к нему голову, посмотрел на него оценивающим взглядом и произнес: — Ты слишком маленькая добыча. Орел мух не ловит. Цыпленок на минутку даже обиделся за то, что его не сочли за достойную добычу, но любопытство брало верх, и он продолжал осыпать орла своими вопросами.
— А где сейчас твои близкие? — спросил он, ожидая услышать, что все они там, высоко над горами. — Они в неволе, как и ты сейчас. Им не хочется поверить в себя. Им легче жить по правилам, придуманным для них другими. Соблюдая их, ты можешь растаять в толпе и ни за что не брать ответственности. Тебя накормят и напоят, когда и чем захотят. Но за это ты заплатишь вдвойне — отсутствием свободы, а когда понадобится хозяину, и жизнью.
— Жизнью?! — испуганно пропищал цыпленок. — Это как? — А разве можно назвать жизнью отрезок времени от рождения до мясокомбината? Когда нет ничего своего, все предписано, ты сам ничего не решаешь и все будет происходить так, как решат за тебя? Цыпленок был в смятении. Он молчал. — Ты знаешь, что будет завтра в десять утра? — спросил орел притихшего в раздумьях цыпленка.
— Да, нас снова выпустят гулять во дворик.
— А в полдень?
— Накормят.
— А потом?
- Потом водички нальют.
- А потом? – с полным спокойствием продолжал орёл на одном тоне, как это делает тот, кто уверен в своей правоте.
- А потом... потом... – потерялся цыплёнок, не зная что ответить.
- Вот так, малыш, тебе даже страшно сказать, что потом будет развод и некоторых, уже «готовых», заберут на мясокомбинат. Это и есть ваша плата за корм, даже если он плохой. Это и есть ваша плата за разрешение прогуляться по дворику, поискать в навозной кучке червячков, попить водички и безнадёжно посмотреть на небо.
Цыплёнок словно окаменел от этого открытия.
- А если вас плохо накормят кто виноват? – продолжал шокировать малыша орёл. Он понимал что сейчас этому малышу нужна встряска, нужен шок, чтобы вытряхнуть из его головы даже ту малость догм, которые успели осесть в его голове, но ещё не укрепились основательно, не впились в мозг окончательно.
- Если плохо кормят...? Конечно же виноваты хозяева!
- А если не дадут погулять во дворике а оставят в душных клетках?
- То же хозяева!
- Вот тебе малыш и ответ. Разве пойду я требовать свободы, требовать еды от хозяев? Меня ни кто не накормит, ни кто не напоит и не выведет во дворик и мне не на кого рассчитывать и не кого винить. Я сам научился добывать себе пищу и ни кому не плачу ни свободой ни жизнью. И не на кого мне злиться если я голоден. И чтобы научиться летать, ты должен научиться ни на кого не рассчитывать и брать ответственность за свою жизнь только на себя. А ведь не раз ты слышал от сородичей в адрес высоко парящего над вашим курятником орла выкрики: - эгоист! Именно здесь, в курятнике и есть сплошной эгоизм, где все валят на кого угодно только бы не брать на себя. Вот тебе малыш образец того, как перевёрнуты вверх головой все понятия жизни.
- А теперь, когда ты умеешь так свободно летать, они не хотят идти за тобой, жить как ты свободно и счастливо? – спросил цыплёнок.
- Увы малыш, не хотят. И не следует никогда настаивать, если хочешь сохранить с ними связь. Иногда я прилетаю к родным в инкубатор, чтобы навестить их, помочь им, но они твердят мне, что так жить не правильно, что без своей клетки нельзя. Что это опасно и вообще аморально. Они гордятся мною перед чужими, показывая в небо, когда я пролетаю над ними но они не признают мой образ жизни. Ведь легче потянуть вниз одного, чем тысячам подняться в небо. Нужно понимать, как им трудно и страшно признать, что вся их жизнь была чьим-то обманом, чьей-то ловушкой в которую они попали. Иногда они набрасывались на меня с требованием разобраться с теми или другими сородичами, мол они нас обгадили вчера, когда сидели на верхней жёрдочке. Чтобы задеть моё достоинство они говорили: ты Орёл или тряпка? Но откуда им было знать, что для Орла теперь это слишком низкие интересы и что ему ведомы иные, более возвышенные, как например слушать свист ветра во время полёта, наблюдать за красотой с головокружительной высоты, разрезать облака своими крыльями, сидеть на скале и слушать грохот водопада. А они ведь ни с чем подобным не знакомы кроме как кудахтаньем друг на друга и толкотнёй. Ведь в инкубаторах закон таков: столкнуть ближнего – обгадить нижнего.
Далее забора выстроенного для них они не видят и не знают о существовании другого мира, мира искусства летать, мира свободы, независимости и полной гармонии. Откуда им знать, что хозяевам нужно только их размножение но ни в коем случае не развитие? Ведь развитие даёт крылья.
Цыплёнок всё сильнее и сильнее убеждался в том, что он тут временный, что всё это когда ни-будь кончится и он выберется из этого замкнутого круга и однажды, когда их выпустят в очередной раз во дворик, он на виду у всех взмахнёт теперь уже сильными и надёжными крыльями и взлетит всем на зависть.
-То же самое ждёт и тебя, малыш, - продолжал орёл - и ты должен быть готов к одному из двух этих вариантов жизни. Третьего нет.
- Я всё сделаю, что от меня зависит, но я стану таким как ты! – с уверенностью и довольно громко произнёс цыплёнок, вдохновлённый вселившейся верой в собственные силы.
Вечерело и старый орёл уже поглядывал своим острым глазом в даль.
- Пора лететь, хочу полюбоваться закатом, - сказал он разболтавшемуся цыплёнку, который не хотел отпускать его задавая всё больше и больше вопросов.
- Закатом? Какой же закат, если всё небо в тяжёлых тучах? - удивился цыплёнок.
- Это для вас в тучах, потому что у вас пока нет выбора. А для меня погода здесь, внизу, не имеет значения. Я могу подняться выше этих туч, сесть на скалу и любоваться восходами и закатами. Погоду для себя я выбираю сам.
- Я знаю, ты волшебник! – сказал цыплёнок с уверенностью.
- Нет малыш, это все могут. То что для них должно быть естественным они воспринимают как волшебство.
- А ты завтра прилетишь к нам? – с большим волнением и комом в горле произнёс цыплёнок, чувствуя что вот вот взмахнёт это чудо своими мощными крыльями.
- Нет малыш, я дал тебе достаточно для того, чтоб ты мог сделать выбор. Если ты станешь таким как я, то увидимся там, над облаками. Нас там мало и не узнать друг друга невозможно.
Чувствуя неизбежность предстоящего расставания цыплёнок еле сдерживал слёзы.
- До встречи на высоте! - сказал орёл и взмахнул мощными крыльями. От его взмаха цыплёнок кубарем покатился в самый угол и невольно оказался в своей привычной клетке.
Всю ночь не спал цыплёнок, представляя те бескрайние просторы о которых поведал ему старый орёл. О тех восходах и закатах, о той высоте, откуда он будет смотреть вниз, на облака. До этой встречи он никогда и не думал, что на облака можно смотреть сверху. Не мог он себе и представить, что можно выбирать погоду. Цыплёнок не мог уснуть от какого-то ранее не знакомого чувства. Это новое и непонятное для него но очень сладкое чувство его приятно волновало. Он так вдохновился, что начал метаться по клетке и махать крыльями. Наблюдавшие за ним из соседних клеток лишь громко посмеивались и кудахтали.
- Что, орлом себя почувствовал? – кричали одни.
- Давай, давай маши, да посильней, ха-ха, только не надорвись! Мечтатель! – смеялись другие.
- Вот оно тлетворное влияние налицо, поговорил с эгоистом и сам захотел стать таким же, - кудахтали третьи.
- Почему эгоистом? – спросил цыплёнок.
- А потому что надо жить для общества, для потомства а не для самого себя, – отвечали ему.
Теперь цыплёнок точно знал что здесь, в инкубаторе ему ничего не найти. Всё что ему нужно есть в нём самом, в его собственных крыльях. После разговора с орлом он стал по-новому смотреть на всё вокруг. И даже стенд, мимо которого он проходил каждый день, стал для него чем-то новым. На нём был нарисован герб с орлом. Цыплёнок теперь подолгу не мог оторвать от него глаз, хотя раньше даже не замечал этого. А когда ему хотелось поделиться чем-то или спросить совета, он всегда приходил сюда и разговаривал со своим идолом, пусть даже и нарисованным, потому что больше спрашивать было не у кого, не смотря на такое количество окружающих. Цыплёнок уже понимал, что кого бы он не спросил, все тут уже «обработаны» и будут отстаивать только жизнь курятника и ни о каком полёте ни кто и слушать не станет. А вопросов с каждым днём у него становилось всё больше и больше:
Почему же символом свободы служит орёл?
Почему никто не летает, хотя на каждом он видит крылья?
Почему каждый норовит назвать себя орлом, находясь в курятнике?
Почему символом свободы не стали курица или петух?
Почему всегда восхищаются силой, ловкостью и храбростью?
Почему все вокруг бояться говорить о том, что хотят стать орлами?
Почему всегда орлы, ястребы и коршуны, - ведь они же хищники?
Почему ему не дают даже пробовать летать?
С этим множеством крутившихся в голове вопросов он засыпал каждую ночь и видел во сне своё будущее – полёт над всеми этими инкубаторами и курятниками, которые уже для него не представляли ни какой опасности, ибо его несли над горами мощные крылья.